Стихи Кондратия Рылеева

[Язык любви тебе невнятен]
В своем я горе безотраден,
Ты равнодушна, как всегда:
Твой милый взор всё так же хладен, —
Как прежде, ты любви чужда.
[Как прежде я с надеждой тщетной
Хочу любовь тебе внушить,
Мои страданья непонятны]
Слова любви еще невнятны
Душе младенческой твоей.
Язык любви тебе невнятен,
Не умножай побед своих
Победой легкой надо мною…
[Я помню край, где <нрзб.>
Стремится в [лесистых] гористых берегах
Я помню край, где пол прекрасный][1]

1824 или 1825

На смерть Полины молодой,
Твое желанье исполняя,
В смущеньи, трепетной рукой,
Я написал стихи, вздыхая.
Коль не понравятся они,
Чего и ожидать нетрудно,
Тогда не леность ты вини,
А дар от Аполлона скудной,
Который дан мне с юных лет;
Желал бы я — пачкун бумаги —
Писать как истинный поэт,
А особливо для Бедраги;
Но что же делать?. силы нет.

Лето 1821

Известно всем давно, что стиходей Арист
Грамматике еще не обучен, как должно;
Теперь же из его пиэсы видеть можно,
Что он и на руку нечист!

1820

Прости, что воин дерзновенный,
Желая чувствия свои к тебе излить,
Вожатого не взяв, на Геликон священный
Без дарования осмелился ступить.
....................
Ах! сколько надобно иметь тому искусства —
Оттенки нежные страстей изображать,
Когда желает кто свои сердечны чувства
Другому в сердце излиять!
Но ах! Сей дар мне не дан Аполлоном,
Я выражаться не могу;
Не лира мне дана в удел угрюмым Кроном,
А острый меч, чтобы ужасным быть врагу!

1818

Когда б вы жили в древни веки,
То, верно б, греки
Курили фимиам
Вместо Венеры — вам.

1817

Свидетель мук моих безгласный,
Поросший мхом седым утес!
Услышь еще мой голос страстный,
Узри потоки горьких слез!
...............
Давно ль с Емилией прелестной,
Предавшись сладостным мечтам,
С любовью пламенной, небесной
Сидели здесь по вечерам?
Давно ль в приятных разговорах,
При нежных, милых птичьих хорах,
Забывши грозную напасть,
Благословляли нашу часть?
Давно ль окрестности безмолвны,
Взирав на счастливу чету,
Любви обетов наших полны,
Благословляли красоту?
...............
Давно ли ты, утес мой мшистый,
Цветами полн, благоухал?
Давно ль ручей кристальный, чистый
Внизу с приятностью журчал?
Давно ль, давно ль? — и нет недели,
Как я с Емилией своей
На мягкой мураве твоей,
Блаженства полные, сидели?.
Давно ли соловей над нами
То трелил звонко, то щелкал,
То перливался, то свистал,
И нас, сидящих меж кустами,
Своей гармонией пленял?
Давно ль я счастлив был?. А ныне!
Давно ль, утес, меня ты зрел,
Как я блажен к тебе летел;
А днесь иду к тебе в кручине!
Иду к тебе в кручине злой,
Иду сказать, что мой покой
И счастье, коим наслаждался,
Надежда, коею питался, —
Навек похищены судьбой!..
Похищены — и невозвратно —
Блаженство юных, красных дней,
Блаженство всей души моей!
И я, утес, и невозвратно
Иду на родину обратно!
Иль нет, иль нет: я возвращуся
И буду вновь блаженство пить,
В объятья милой погружуся,
Чтоб слезы радостны пролить!..
...............
Но рок велит, — утес зеленый,
Навеки простимся скорей;
И я, разлукою сраженный,
Увяну в цвете юных дней!..

1818

Весь мир великостию духа
Сей император удивил:
Он неприятель мухам был,
А неприятелям был муха.

1822

Минуты счастия промчались
И вечно, вечно не придут,
Печали, горести остались
И вечно, вечно не пройдут.

Недолго сердце биться станет,
Недолго буду я грустить,
В весенний день цветок увянет,
Его коль с веткой разлучить.

Я мнил счастливым быть тобою,
В тебе зря душу красоты,
Теперь прегорькою слезою
Плачу за лестные мечты.

Томлюсь, мучение ужасно!
Своей я жизни не прерву;
Ты, смерть, — отрада для несчастна,
А я — для горести живу.

Завеса с глаз моих сорвалась,
И ты, о Лила, не моя!
Не умирают, знать, с печали,
Когда живу на свете я.

Несносно жить всегда страдая,
С утра до вечера всегда,
И с просыпленьем ожидая,
Что вновь готовится беда.

1816

К Косовскому в ответ на стихи, в которых он советовал мне навсегда остаться на Украине

Чтоб я младые годы
Ленивым сном убил!
Чтоб я не поспешил
Под знамена свободы!
Нет, нет! тому вовек
Со мною не случиться;
Тот жалкий человек,
Кто славой не пленится!
Кумир младой души —
Она меня, трубою
Будя в немой глуши,
Вслед кличет за собою
На берега Невы!

Итак простите вы:
Краса благой природы,
Цветущие сады,
И пышные плоды,
И Дона тихи воды,
И мир души моей,
И кров уединенный,
И тишина полей
Страны благословенной,—
Где, горя, и сует,
И обольщений чуждый,
Прожить бы мог поэт
Без прихотливой нужды;
Где б дни его текли
Под сенью безмятежной
В объятьях дружбы нежной
И родственной любви!

Всё это оставляя,
Пылающий поэт
Направит свой полет,
Советам не внимая,
За чародейкой вслед!
В тревожном шуме света,
Средь горя и забот,
В мои младые лета,
Быть может, для поэта
Она венок совьет.
Он мне в уединеньи,
Когда я буду сед,
Послужит в утешенье
Средь дружеских бесед.

О чем средь ужасов войны
Тоска и траур погребальный?
Куда бегут на звон печальный
Священной Греции сыны?
Давно от слез и крови взмокла
Эллада средь святой борьбы;
Какою ж вновь бедой судьбы
Грозят отчизне Фемистокла?

Чему на шатком троне рад
Тиран роскошного Востока,
За что благодарить пророка
Спешат в Стамбуле стар и млад?
Зрю: в Миссолонге гроб средь храма
Пред алтарем святым стоит,
Весь катафалк огнем блестит
В прозрачном дыме фимиама.

Рыдая, вкруг его кипит
Толпа шумящего народа,-
Как будто в гробе том свобода
Воскресшей Греции лежит,
Как будто цепи вековые
Готовы вновь тягчить ее,
Как будто и**дут на нее
Султан и грозная Россия…

Царица гордая морей!
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской
И доблестью своих детей.
Парящий ум, светило века,
Твой сын, твой друг и твой поэт,
Увянул Бейрон в цвете лет
В святой борьбе за вольность грека.

Из океана своего
Текут лета с чудесной силой:
Нет ничего уже, что было,
Что есть, не будет ничего.
Грядой возлягут на твердыни
Почить усталые века,
Их беспощадная рука
Преобратит поля в пустыни.

Исчезнут порты в тьме времен,
Падут и запустеют грады,
Погибнут страшные армады,
Возникнет новый Карфаген…
Но сердца подвиг благородный
Пребудет для души младой
К могиле Бейрона святой
Всегда звездою путеводной.

Британец дряхлый поздних лет
Придет, могильный холм укажет
И гордым внукам гордо скажет:
«Здесь спит возвышенный поэт!
Он жил для Англии и мира,
Был, к удивленью века, он
Умом Сократ, душой Катон
И победителем Шекспира.

Он всё под солнцем разгадал,
К гоненьям рока равнодушен,
Он гению лишь был послушен,
Властей других не признавал.
С коварным смехом обнажила
Судьба пред ним людей сердца,
Но пылкая душа певца
Презрительных не разлюбила.

Когда он кончил юный век
В стране, от родины далекой,
Убитый грустию жестокой,
О нем сказал Европе грек:
»Друзья свободы и Эллады
Везде в слезах в укор судьбы;
Одни тираны и рабы
Его внезапной смерти рады".

1824

О милый друг, как внятен голос твой,
Как утешителен и сердцу сладок:
Он возвратил душе моей покой
И мысли смутные привел в порядок.
Ты прав: Христос спаситель нам один,
И мир, и истина, и благо наше;
Блажен, в ком дух над плотью властелин,
Кто твердо шествует к Христовой чаше.
Прямой мудрец: он жребий свой вознес,
Он предпочел небесное земному,
И, как Петра, ведет его Христос
По треволнению мирскому.
Душою чист и сердцем прав,
Перед кончиною подвижник постоянный,
Как Моисей с горы Навав,
Узрит он край обетованный.

Для цели мы высокой созданы:
Спасителю, сей истине верховной,
Мы подчинять от всей души должны
И мир вещественный и мир духовный.
Для смертного ужасен подвиг сей,
Но он к бессмертию стезя прямая;
И благовествуя, мой друг, речет о ней
Сама нам истина святая:

«(И плоть и кровь преграды вам поставит,
Вас будут гнать и предавать,
Осмеивать и дерзостно бесславить,
Торжественно вас будут убивать,
Но тщетный страх не должен вас тревожить.)
И страшны ль те, кто властен жизнь отнять
И этим зла вам причинить не может.
Счастлив, кого Отец мой изберет,
Кто истины здесь будет проповедник;
Тому венец, того блаженство ждет,
Тот царствия небесного наследник».

Как радостно, о друг любезный мой,
Внимаю я столь сладкому глаголу
И, как орел, на небо рвусь душой,
Но плотью увлекаюсь долу.

Ах! Когда то совершится,
То, чем льстит надежды глас?
Долго ль сердце будет биться
В ожиданьи каждый час?
Скоро ль, скоро ль перестанет
Оно рваться из меня?
Скоро ль время то настанет,
Когда будешь ты моя?

1818

(Отрывок)

На дальных берегах чужбины
Он девять месяцев разил
Иноплеменные дружины
И их зеленые равнины
Невинной кровию багрил.
Непостоянство бурной влаги,
Пучины грозные морей,
Ни блеск сверкающих мечей
Не охлаждали в нем отваги.
Владыки чуждые пиры
В нагорных замках нам давали,
Несли с покорностью дары,
Свои услуги предлагали
И, трепеща постыдных уз.
Постыдной данью покупали
И дружбу нашу и союз.
Успехами надменный сими
И славы жаждущий Иснель
С друзьями храбрыми своими,
Прибрежных к трепету земель,
Приготовлялся к битвам новым…
Однажды пред костром дубовым,
На почерневшем сидя пне,
Вечерних сумраков порою,
Задумчиво склонясь главою:
«О царь певцов! — сказал он мне, —
Почто столь долгое молчанье?
Почто, почто в очарованье
Ты не приводишь, скальд младой,
Души тоскующего друга
И в повести своей живой
Преданий древности седой
Нам не расскажешь в час досуга?
Отчизны милая страна
Ольбровна именем полна,
Но кто он был — Иснель не знает…»
— «Под камнем сим, — был мой ответ, —
Сей храбрый витязь почивает
С подругой нежной юных лет!
Дубравы Скании дремучи
Гремели дел его молвой:
Вскипев отважною душой,
Пятнадцать раз Ольбровн могучий
Медведей лютых низлагал
Своею сильною рукою
И их свирепство укрощал
Перед трепещущей толпою.
Пятнадцать раз его стрела
Паренье дерзкого орла
Внезапно с жизнью пресекала
И от туманных облаков
При кликах радостных стрелков
На дол зеленый повергала.
Но в те лета, когда любовь
Кипящую волнует кровь,
Когда всё дышит негой сладкой,
Как роза пышная весной,
И сердце юное украдкой
Подруги ищет молодой, —
Один Ольбровн не ведал страсти,
Лишь он был долго чужд цепей,
Не знал любви волшебной власти,
Не ведал прелести очей…
Однажды с Руслою прекрасной
Он встретился в лесной глуши;
Взглянул — и огнь любови страстной
Свободу заменил души…
С тех пор он каждый день с зарею
Из мрачной глубины лесов,
При громком лае серых псов,
Перед красавицей младою,
Чтоб приобресть ее любовь,
Являлся с дикою козою
Или со шкурами волков.
«Суров и горделив доныне, —
Так наконец он ей сказал, —
Дни одинокие в пустыне,
Как сирота, я провождал.
Любви томления приятны,
И нега чувств души младой
Ольбровну были непонятны…
О Русла, друг прекрасный мой,
Очей прелестных пылкий пламень
Ты в душу мне перелила,
Ты в сердце претворила камень,
Ты мне почувствовать дала,
Ты воскресила мою младость…»[1]

Ты разленился уж некстати,
Беглец Парнаса молодой!
Скажи, что сделалось с тобой?
В своем болотистом Кронштадте
Ты позабыл совсем о брате
И о поэте — что порой,
Сидя, как труженик, в Палате,
Чтоб свой исполнить долг святой,
Забыл и негу и покой…
Но тщетны все его порывы:
Укоренившееся зло
Свое презренное чело,
Как кедр Ливана горделивый,
Превыше правды вознесло.
Так… сделавшись жрецом Фемиды,
Я о Парнасе позабыл…
К тому ж боюсь, чтоб Аониды
За то, что я им изменил,
Певцу не сделали обиды.
Хоть я и некрасив собой,
Но музы исстари ревнивы.
А я — любовник боязливый…
И вот что, друг мой молодой,
В столице вкуса прихотливой
Молчанью моему виной.
Твое ж молчанье непонятно!..
Драгун ты хоть куда лихой,
Остришься ловко и приятно
И, приголубив нежных муз,
Их так пленить умел собою —
Что, в детстве соверша союз,
Они вертлявою толпою
Везде порхают за тобою
И не изменят никогда,
Пока ты всем им не изменишь;
Но кажется, что иногда
Ты ласковость их худо ценишь.
Так, например: прошел здесь слух,
Не знаю я, по чьей огласке,
Что будто Мейеровой глазки
Твой возмутили твердый дух,
И верность к девам песнопений
Поработил свободный гений,
Поколебал любви недуг…
А между тем как очарован
Ты юной прелестию глаз,
Пафосских шалостью проказ
К Кронштадту скучному прикован,
Забвенью предаешь Парнас,
Один пигмей литературный,
Из грязи выникнув главой,
Дерзнул взглянуть на свод лазурный
И вызывать тебя на бой.

26 апреля 1822

Напрасно думаешь, что там
Светильник дружбы угасает,
Где жертвенник любви пылает;
Напротив, друг мой! фимиам,
Тем сердцем дружбе приносимый,
В котором огнь неугасимый
Любви горит уж навсегда, —
Не перестанет никогда
С сугубой ревностью куриться;
Любовью всё животворится.
И из чего, скажи, ты взял,
Что твой сопутник с колыбели
Любить друзей уж перестал?
Иль в нем все чувства онемели
И он, как лед, холоден стал?
Мой друг! так думаешь напрасно;
Всё тот же я, как прежде был,
И ничему не изменил;
Люблю невольно, что прекрасно;
И если раз уж заключил
С кем дружества союз я вечный,
Кого люблю чистосердечно,
К тому, к тому уж сохраню
Любовь и дружество, конечно,
И никогда не изменю.
А потому и будь покоен,
Коль дорожишь ты мною так;
Тебя, мой друг, полюбит всяк,
Ты дружбы каждого достоин.

Что ж я молчал — тому виной
Не дружбы нежной охлажденье,
Как уличаем я тобой;
Но, так сказать, себя забвенье
Любви в счастливом упоенье.
.................
Так, друг мой, так, и я стал жрец
У алтаря Киприды милой;
И что бы ни было… счастливый
Или несчастный мне конец,
Я не престану неизменно
Отныне жертву приносить
Своей богине повседневно.
Ах! можно ль, друг, и не любить?
Любовь есть цель всего созданья!
Но пусть по-твоему — мечтанье,
Мгновенный призрак, легкий сон;
Пусть сон… я буду им доволен,
Я буду счастлив, хоть неволен,
Лишь только б продолжился он!
...............
Да и когда же предаваться
Мечтам, мой друг, как не теперь, —
Лишь только в юности, поверь,
Мы ими можем наслаждаться;
А юность, друг, стрелы быстрей
За каждым вслед летит мгновеньем!
Летит — и мчатся вместе с ней
Мечты, утехи с наслажденьем.
За ними старость прибредет,
А вместе с нею и кручины,
Чело покроют всё морщины,
Унынье дряхлость наведет,
Настанут, друг мой, дни угрюмы,
Встревожат сердце мрачны думы,
Любовь и места не найдет.

Итак, доколь еще есть время,
Живи в веселье и люби;
Не почитай любовь за бремя
И даром время не губи.

1819

Наперсник Марса и Паллады!
Надежда сограждан, России верный сын,
Ермолов! Поспеши спасать сынов Эллады,
Ты, гений северных дружин!
Узрев тебя, любимец славы,
По манию твоей руки,
С врагами лютыми, как вихрь, на бой кровавый
Помчатся грозные полки —
И, цепи сбросивши панического страха,
Как феникс молодой,
Воскреснет Греция из праха
Их древней доблестью ударит за тобой!..
Уже в отечестве потомков Фемистокла
Повсюду подняты свободы знамена,
Геройской кровию земля промокла
И трупами врагов удобрена!
Проснулися вздремавшие перуны,
Отвсюду храбрые текут!
Теки ж, теки и ты, о витязь юный,
Тебя все ратники, тебя победы ждут…

Весна 1821

Опять, о Делия, завистливой судьбою
Надолго, может быть, я разлучен с тобою!
Опять, опять один с унылою душой
В Пальмире Севера прекрасной
Брожу как сирота несчастный,
Питая мрачный дух тоской!
Ничтожной славой ослепленный,
Жилище скромное и неги и отрад,
Жилище радостей — твой дом уединенный,
Безумец, променять дерзнул на Петроград,
Где всё тоску мою питает,
Где сердце юное страдает!
Почто молениям твоим я не внимал?
Почто, о Делия! с тобою я расстался?
Ах! я б теперь с тоскою не скитался,
Но в хижине б твоей с любовью обитал,
В сей хижине, где я узнал тебя впервые!
Где в жизни первый раз, с потоком сладких слез,
В часы для сердца дорогие,
Несмелым голосом люблю я произнес!
Где ты мне на любовь любовью отвечала,
Где сладострастие и негу я вкушал…
Где ты в объятиях счастливца трепетала,
Где я мгновения восторгами считал!..
Ах! скоро ли опять из шумной и огромной
Столицы Севера, о мой бесценный друг!
Нечаянно в твой домик скромный
Предстанет нежный твой супруг?.

1820

Так за мечтою легкокрылой
От шумных невских берегов
Перелетал певец унылый
В страну изгнанья и снегов.

1825

Луна! любовников чувствительнейший друг!
Пролей свой бледный свет на сей зеленый луг!
Услыши голос мой, исполненный стенанья,
Узри потоки слез и томны воздыханья!

Приемля лиру я незвонкую, печальну,
Хочу воспета песнь унылу, погребальну!
Хочу, чтобы то всё, что дышит и живет,
Познало бы о том, что дух мой днесь гнетет!
Что сердце бедное страдать столь заставляет,
Что слезы из очей ручьями извлекает!

Близь берега сего, где видны кипарисы,
Почиет с миром прах любезныя Кларисы!
Здесь иволги поют печальны песни в день,
А в ночь сова кричит, на старый седши пень!
На камне, что сокрыл любви моей предмет,
С репейником, я зрю, крапива уж растет!

Дни кончила она в летах красы цветущей;
Лик с розой сходен был, на поле вновь растущей,
Улыбка нежная всех сердце заражала;
Она счастливила словами и пленяла!..
… И дружество ее, творя меня блаженным,
Любезным стало мне и самым драгоценным.

Но ах! тебя уж нет! и хладная могила
Навеки образ твой дражайший поглотила!..
Навеки?. А я жив!.. Я жив! Я существую!
И в жизни мучуся, и плачу, и тоскую!
И только смерть одну отрадой вижу я!
Приди, желанная! С охотой жду тебя!..
.....................
.....................
Мою любезную теперь я воспевая
И милую душу ее воспоминая,
Чувствительность из глаз слез токи исторгает,
И лира, орошась, нескладный звук пускает!

29 сентября 1814
Дрезден

(Элегия из Проперция)

К чему тебе убирать чело твое иноземными прикрасами
И прикрывать легкими складками флера цеосского?
Увлажнять власы твои благовониями восточными
И жертвовать, не стыдясь, роскоши стран полуденных,
И, выставляя украшения покупные,
Не ослеплять нас единственно твоими собственными красами!
Ах! не приноси постыдных жертв роскоши.
Поверь мне, любовь, любовь ненавидит искусство…
Взгляни, Цибелла украшает себя единствен<но>
собств<енным> своим блеском.
Как повязка небрежно наброшена на руке ее!
Древо на скале бесплодной произрастает в вящей красе,
И волна более прельщает нас в своем естественном стремлении.
Тишина не украшает лона своего, как единств, сокров. морей,
И не искусство наставляет концертам певцов пернатых.
Когда Кастор-Поллукс преисполнился нежного исступления.
Похитил Фебу и сестру ее Гелаиру,
Когда прекрасный Аполлон негде оспаривал сердце
Нимфы Марпессы у ее победителя,
Когда Пелопс достигал свою легкую любовницу,
Остановив стремление ее вверх <нрзб.> кругом,
То <нрзб.> его красота показывала соперникам его цвета,
В которые Апеллес омачивал свои кисти.
Ни злато, ни сафиры не составляли его оружий,
Одна чистая стыдливость составляла все его краски.
И ты, Цинтия, если хочешь всегда нравиться очам моим,
То украшай себя всей естественною прелестью любви.
[Смотри] когда твоя соединенная красота
Вздыхает нежно на лютне Аонии,
Пение, которое, будучи то высокое, то замысловатое,
Самой Палладе служит поучением и привлекает Венеру.
Ты, которая всегда будешь благословенна мной,
Беги роскоши, обижающей красу, которой глупая
гордость завидует.[1]

Наш хлебосол-мудрец,
В своем уединенье,
Прими благодаренье,
Которое певец
Тебе в стихах слагает
За ласковый прием
И в них же предлагает
Благой совет тишком:
В своей укромной сени
Живи, как жил всегда,
Страшися вредной Лени
И другом будь Труда.
Люби, как любишь ныне,
И угощай гостей
В немой своей пустыне
Бердяевкой своей.
Она печали гонит,
Любовь к себе манит,
К чистосердечью клонит
И сердце веселит.
Что б ни было с тобою,
Ее не забывай,
Разгорячись порою,
Но дома — не сжигай!..

Лето 1821

Что за девица прелесть красою,
Что за прекрасный юноша с ней?
Вместе из бору поздней порою
Идут при свете бледных лучей.

Парню — малины в дар из кошницы,
Парень — цветочки ей для венка.
Верно, любовник он той девицы,
Верно, подруга парню она.

Поздней порою в час полунощи,
Верно, свиданье там у ручья.
Парень — охотник соседственной рощи.
Кто ж эта дева — не ведаю я.

Спросим: откуда? — тщетно, напрасно;
Где пребыванье — бог весть о том;
Как на болоте пламень неясный
Вспыхнет — и быстро погаснет потом.

«Дело ль быть скрытной, дева младая,
Скоро ли будет тайне конец?
Другу откройся, прошу, умоляю,
Родом откуда, кто твой отец?

Минуло лето, листья поблекли,
Ветр их со свистом носит в полях,
Села и рощи от дождика взмокли,
Холод осенний дышит в лесах.

Робкою серной к бору сырому
Или как призрак бродит ночной.
Лучше, поверя другу младому,
Лучше останься, дева, со мной.

Там, на полянке, в роще дубовой,
Хата простая близ ручейка,
Всё в ней с избытком будет готово:
Овощей, дичи и молока».

«Стой, удержися, — дева вещает, —
Помню, твердил мне порою отец:
Голос мужчины — душу пленяет,
В сердце коварный кроется льстец.

Я от природы с робкой душою,
Что, если бросишь в чуждой стране?
Может, была бы дева твоею,
Если б ты верен вечно был мне».

Юноша клялся, клялся ужасно,
Горсть ухвативши хладной земли;
Месяц блеснул из тучи неясно,
Гром прокатился глухо вдали.

Бойся нарушить, юноша милый,
Клятву ты эту дал навсегда,
Кто ей изменит, ее за могилой,
И здесь и повсюду…

1823

Ты скажи, говори.
Как в России цари
Правят.

Ты скажи поскорей,
Как в России царей
Давят.

Как капралы Петра
Провожали с двора
Тихо.

А жена пред дворцом
Разъезжала верхом
Лихо.

Как курносый злодей
Воцарился по ней —
Горе!

Но господь, русский бог,
Бедным людям помог
Вскоре.

1823

1

Слава богу на небе, а свободе на сей земле!
Чтобы правде ее не измениваться,
Ее первым друзьям не состареться,
Их саблям, кинжалам не ржаветься,
Их добрым коням не изъезживаться.
Слава богу на небе, а свободе на сей земле!
Да и будет она православным дана. Слава!

2

Как идет мужик из Новагорода,
У того мужика обрита борода;
Он ни плут, ни вор, за спиной топор;
А к кому он придет, тому голову сорвет.
Кому вынется, тому сбудется;
А кому сбудется, не минуется. Слава!

3

Вдоль Фонтанки-реки квартируют полки,
Их и учат, их и мучат, ни свет ни заря!
Что ни свет ни заря, для потехи царя!
Разве нет у них рук, чтоб избавиться мук?
Разве нет штыков на князьков-голяков?
Да Семеновский полк покажет им толк.
А кому сбудется, не минуется. Слава!

4

Сей, Маша, мучицу, пеки пироги:
К тебе будут гости, к тирану враги,
Не с иконами, не с поклонами,
А с железом да с законами.
Что мы спели, не минуется ему,
И в последний раз крикнет: «Быть по сему!»

5

Уж как на небе две радуги,
А у добрых людей две радости:
Правда в суде да свобода везде,—
Да и будут они россиянам даны. Слава!

6

Уж вы вейте веревки на барские головки,
Вы готовьте ножей на сиятельных князей,
И на место фонарей поразвешивать царей.
Тогда будет тепло, и умно, и светло. Слава!

7

Как идет кузнец из кузницы, слава!
Что несет кузнец? Да три ножика:
Вот уж первой-то нож на злодеев вельмож,
А другой-то нож — на судей на плутов,
А молитву сотворя,— третий нож на царя!
Кому вынется, тому сбудется,
Кому сбудется, не минуется. Слава!

1824 или 1825

В лесу дремучем на поляне
Отряд наездников сидит.
Окрестность вся в седом тумане;
Кругом осенний ветр шумит,
На тусклый месяц набегают
Порой густые облака;
Надулась черная река,
И молнии вдали сверкают.

Плащи навешаны шатром
На пиках, в глубь земли вонзенных;
Биваки в сумраке ночном
Вокруг костров воспламененных!
Средь них толпами удальцы:
Ахтырцы, бугцы и донцы.

Пируют всадники лихие,
Заботы трудны боевые,
Свершив отчаянный набег;
Но весел шумный их ночлег:
Живой беседой сокращают
Они друг другу час ночной,
Дела вождей страны родной
Воспоминаньем оживляют
И лес угрюмый и густой
Веселым пеньем пробуждают.

«Вкушает враг беспечный сон;
Но мы не спим, мы надзираем —
И вдруг на стан со всех сторон,
Как снег внезапный, налетаем.

В одно мгновенье враг разбит,
Врасплох застигнут удальцами,
И вслед за ними страх летит
С неутомимыми донцами.

Свершив набег, мы в лес густой
С добычей вражеской уходим
И там за чашей круговой
Минуты отдыха проводим.

С зарей бросаем свой ночлег,
С зарей опять с врагами встреча,
На них нечаянный набег
Иль неожиданная сеча».

Так сонмы ратников простых
Досуг беспечный провождали.

1824(?)

Наконец, мой друг любезный!
Купидонова стрела
К сердцу милой и прелестной,
К сердцу Насти путь нашла!

Тщетно Настя щитом крепким
Мнила к сердцу путь закрыть;
Злой божок всегда был метким —
Он успел его сразить.

Гименей свой факел ясный
Возжжет скоро для нее
И гирляндою прекрасной
С милым спутает ее.

1819

Своей любезностью опасной,
Волшебной сладостью речей
Вы край далекий, край прекрасный
Душе напомнили моей.
Я вспомнил мрачные дубравы,
Я вспомнил добрых земляков,
Гостеприимные их нравы
И радость шумную пиров.
Я вспомнил пламенную младость,
Я вспомнил первую любовь,
Опять воскресла в сердце радость,
Певец для счастья ожил вновь.
Иной подруге обреченный,
Обетам верный навсегда,
Моей Матильды несравненной
Я не забуду никогда.
Она, как вы, была прекрасна,
Она, как вы, была мила,
И так же для сердец опасна
И точно так же весела.

Меня с тобою познакомил
Неоцененный твой альбом.

Дивлюся вкусу твоему
Люблю любовь твою к искусствам
Давно завидую уму
И благородным сердца чувствам.
И пылкости прекрасных дум.

Дивлюсь души прекрасным чувствам.
Хвалю твой просвещенный ум.

1822

Нет, неправда, что мужчины
Верность к милым не хранят
И, дав клятву, без причины
Могут хладно забывать.

Разве только развращенный
Или ветреник какой
Недоволен, награжденный
Поцелуем дорогой.

Кто без чувств, с душой холодной,
Тот притворным может быть,
И тому лишь только сродно
Страстью нежною шутить.

Но в чьем сердце добродетель
С любовью пламенной горит,
Может ли тот, быв свидетель
Слезам милой, — слез не лить?

1817

Царь наш — немец русский —
Носит мундир узкий.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Царствует он где же?
Всякий день в манеже.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Прижимает локти,
Прибирает в когти.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Царством управляет,
Носки выправляет.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Враг хоть просвещенья,
Любит он ученья.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Школы все — казармы,
Судьи все — жандармы.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

А граф Аракчеев
Злодей из злодеев!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Князь Волконский — баба
Начальником штаба!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

А другая баба
Губернатор в Або.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

А Потапов дурный
Генерал дежурный.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Трусит он законов,
Трусит он масонов.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

Только за парады
Раздает награды.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

А за комплименты —
Голубые ленты.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

А за правду-матку
Прямо шлет в Камчатку.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!

1823