Стихи Бориса Садовской

Екатерину пел Державин
И Александра Карамзин,
Стихами Пушкина был славен
Безумца Павла грозный сын.

И в годы, пышные расцветом
Самодержавных олеандр,
Воспеты Тютчевым и Фетом
Второй и Третий Александр.

Лишь пред тобой немели лиры
И замирал хвалебный строй,
Невольник трона, раб порфиры,
Несчастный Николай Второй!

1917

Всего прекрасней — сокола полет.
Я полюбил следить за ним часами,
Когда, дрожа и трепеща крылами,
На краткий миг он в воздухе замрет.

Горд красотой и вечно одинок,
Как молния, сверкающим изломом
Он мчится в горы, где ревет поток,
Где древний дуб поник, спаленный громом.

В изгибе крыл, в прямой стреле хвоста
Идея красоты, — она проста:
В гармонии аккорда нет согласней.

Я красоту люблю в стихе, в цветах,
В наряде жен, в улыбках, в облаках,
Но сокола полет — всего прекрасней.

1905

Чужой и милый! Ты кипел недолго,
Из бака налитый слугою номерным,
Но я любил тебя как бы из чувства долга
И ты мне сделался родным.

Вздыхали фонари на розовом Арбате,
Дымился древний звон, и гулкая метель
Напоминала мне о роковой утрате;
Ждала холодная постель.

С тобой дружил узор на ледяном окошке,
И как-то шли к тебе старинные часы,
Варенье из дому и в радужной обложке
Новорожденные «Весы».

Ты вызывал стихи, и странные рыданья,
Неразрешенные, вскипали невзначай,
Но остывала грудь в напрасном ожиданьи,
Как остывал в стакане чай.

Те дни изношены, как синяя фуражка,
Но все еще поет в окне моем метель,
По-прежнему я жду; как прежде, сердцу тяжко,
И холодна моя постель.

1913

Чёрные бесы один за другим
Долго кружились над ложем моим.
Крылья костлявые грудь мне терзали,
Когти железные сердце пронзали
И уносили в безвидную мглу
Божью святыню и Божью хвалу.

Гость белокрылый из райских полей
Пролил на раны вино и елей.
Сердце забилось нежней и любовней.
Стало оно благодатной часовней,
Где от вечерней до ранней зари
Радостный схимник поёт тропари.

1935

Царица желтых роз и золотистых пчел,
В лугах полуденных расцветшая под солнцем,
Струи медовых кос я сам тебе заплел,
Украсив их концы червонцем.

Вот подвели коня к высокому крыльцу.
Вступаешь медленно ты в стремя золотое,
Фата твоя блестит и льется по лицу,
Как желтое вино густое.

Поводья тронула горячая ладонь.
Ты мчишься. Далеко, под тканью золотистой
Как будто розовый колышется огонь,
Как будто мед струится чистый.

1910

Серый, украдкой вздыхая,
Август сошел на поля.
Радостно ждет, отдыхая
В пышном уборе, земля.

Август суровый и хмурый,
Неумолимый старик,
Приподымает понурый
И отуманенный лик.

Вот он, угрюмый и дикий,
Медленно в город несет
Кузов с румяной брусникой,
Меду янтарного сот.

Яблоки рвет молчаливо,
Свозит снопы на гумно.
Слышишь, как он терпеливо
В наше стучится окно?

Хворост, согнувшись, волочит.
К печке садится, кряхтя.
Что он такое бормочет?
Не разберу я, дитя.

Дай мне холодную руку,
Дай отогреть у огня.
Август сулит нам разлуку.
Ты не забудешь меня?

1911

Удары погребальные пробили,
Кровь брызнула на царский багрянец.
Поникла Русь, предчувствуя конец:
Самодержавный рыцарь спит в могиле.

И все на сына взоры обратили.
Увы, тяжел наследственный венец:
Два мученика – прадед и отец –
Скитаться Александра присудили.

Антихристовых ратей знамена,
Париж и Вена, лесть Карамзина,
Декабрьских дней грядущие тревоги.

Стремился он, не зная сам, куда,
Чтоб сказочно исчезнуть в Таганроге.
Но призрак жив и будет жить всегда.

1919

Октябрь застыл, угрюм и черносинь.
В затишьи мрачных и немых пустынь

Над площадью унылой городка
Тоскою ночь нависла — ночь-тоска.

Спят будки, облетевший сад молчит,
Не лают псы и сторож не стучит.

Взрыдает ветер и утихнет вдруг.
Но неподвижен в небе яркий круг.

Луна стоит и в черной тишине
Подвластно все Луне, одной Луне.

Украдкой, вдоль белеющих домов,
Иду к тебе, Луна, на тайный зов.

С холодной башни мерно полночь бьет.
Протяжно медь стенящая поет.

Как сердцу дорог ваш бессонный ропот
И ваш упорный бездыханный шепот.

Все изменило: счастье, жизнь, любовь,
И только вы все те же вновь и вновь.

1905

Верни меня к истокам дней моих.
Я проклял путь соблазна и порока.
Многообразный мир вдали затих,
Лишь колокол взывает одиноко.

И в сердце разгорается заря
Сияньем невечернего светила.
О, вечная святыня алтаря,
О, сладкий дым церковного кадила!

Заря горит всё ярче и сильней.
Ночь умерла и пройдены мытарства.
Верни меня к истокам первых дней,
Введи меня в немеркнущее царство.

1935

Заборы, груды кирпича,
Кривые улицы, домишки
И за собором каланча
С уснувшим сторожем на вышке.

Здесь сорок лет что год один.
Не знают люди перемены,
Как рамки выцветших картин,
Смиренно кроющие стены.

А в поле, там где млеет ширь
И рожь колышется волнами,
Хранит кладбище монастырь,
Приосененный тополями.

И здесь такой же мирный сон.
Как сладко спится позабытым!
Лишь луч порой, упав на клен,
Играет зайчиком по плитам.

1905

Печальная сова,
Одинокая сова
Плачет в башне над могилой
В час вечерний, в час унылый,
В час, когда растет трава.

Ослепшие цветы,
Помертвелые цветы
Дышат грустью погребальной
В час вечерний, в час печальный,
В час грядущей темноты.

Безумные слова,
Несказанные слова
Рвутся из груди холодной
В час вечерний, в час бесплодный,
В час, когда кричит сова.

1906

Так Вышний повелел хозяин,
Чтоб были по своим грехам
Социалистом первым Каин
И первым демократом Хам.

1917

Есть особый пряный запах
В лунном оклике совы,
В сонных крыльях, в мягких лапах,
В буро-серых пестрых крапах,
В позе вещей головы.

Ночи верная подруга,
Я люблю тебя, сова.
В грустных криках запах луга,
Вздохи счастья, голос друга,
Скорбной вечности слова.

1905

Державный взмах двуглавого орла
На Запад мчит, и Русь затрепетала.
Кто твой отец, родная мать не знала,
И родина тебя не приняла.

Недаром кровь стрелецкая текла
И к праведному небу вопияла;
Какой Москва была, какою стала,
Куда твоя рука нас привела?

Дыша на Русь огнем и смрадной серой,
Калеча церковь и глумясь над верой,
Как Ноев сын, ты предков осмеял.

И перед вихрем адских наваждений
Отпрянул богоносец: он узнал
Предвестника последних откровений.

1917

Мама, дай мне земляники.
Над карнизом свист и крики.
Как поет оно,
Как ликует птичье царство!
Мама, выплесни лекарство,
Отвори окно!
Мама, мама, помнишь лето?
В поле волны белоцвета
Будто дым кадил.
Вечер томен; над долиной
В жарком небе взмах орлиный,
Прокружив, застыл.
Помнишь, мама, ветра вздохи,
Соловьев последних охи,
В лунных брызгах сад,
Лунных сов родные клики,
Земляники, земляники
Спелый аромат?
Земляники дай мне, мама,
Что в глаза не смотришь прямо,
Что твой взгляд суров?
Слезы капают в тарелки.
Полно плакать о безделке:
Я совсем здоров.

1911

О, вдохновенных снов живые были!
Их воплотил венчанный командор.
Века провидит солнечный твой взор,
Вселенские в нем замыслы застыли:

Снести очаг республиканской гнили
И подписать масонам приговор.
Заслыша звон твоих суровых шпор,
Враги в плащах кинжалы затаили.

Далматик византийский на плечах
Первосвященника Ерусалима,
Союз церквей, союз Москвы и Рима!

Какой триумф готовился в веках!
Но мартовские иды снова всплыли,
Удары погребальные пробили.

1919

Страшно жить без самовара:
Жизнь пустая беспредельна,
Мир колышется бесцельно,
На земле тоска и мара.

Оставляю без сознанья
Бред любви и книжный ворох,
Слыша скатерти шуршанье,
Самовара воркованье,
Чаю всыпанного шорох.

Если б кончить с жизнью тяжкой
У родного самовара,
За фарфоровою чашкой,
Тихой смертью от угара!

1913

Тебя я встретил в блеске бала.
В калейдоскопе пошлых лиц
Лампадой трепетной мерцала
Живая тень твоих ресниц.

Из пышных перьев опахало,
В руках и на груди цветы.
Но взоры детские склоняла
Так робко и стыдливо ты.

Когда же бального потока
Запели волны, вальс струя,
Как близко вдруг и как далеко
С тобою очутился я!

Как две задумчивые птицы,
Кружили долго мы без слов.
Дрожали тонкие ресницы,
Был сладок аромат цветов.

С тех пор все чаще, в обстановке
Постылой жизни холостой,
Я вижу тень твоей головки
И два узла косы густой.

В толпе чужой, в тревоге светской,
Среди бесчувственных невежд,
Все видится мне профиль детский,
Все помнится мерцанье вежд.

1906

Не любовь ли нас с тобою
В санках уличных несла
В час, когда под синей мглою
Старая Москва спала?

Не крылатый ли возница
Гнал крылатого коня
В час, когда спала столица,
Позабыв тревоги дня?

Помню иней над бульваром,
В небе звездные рои.
Из-под черной шляпы жаром
Губы веяли твои.

У часовни, подле кружки,
Слабый огонек мигнул,
Занесенный снегом Пушкин
Нам задумчиво кивнул.

На углу у переулка
Опустелый ждал подъезд.
Пронеслись трамваи гулко.
Были нежны взоры звезд.

Под веселый свист метели
Месяц серебрил Москву.
Это было в самом деле.
Это было наяву.

1911

Блажен, кто к нечестивцам не входил,
И с грешниками дружбы не водил,
И со злодеем не садился,
И волею закон Всевышнего следил
И день и ночь ему учился.
Как дерево, цветущее у вод,
Листву свою хранит и в срок приносит плод,
Так он во всех делах успеет.
Не тот путь грешников, не тот:
Они как пыль, и ветер их развеет.
Вот почему не вынести им суд:
Они в собранье правых не войдут,
Господь путь верных разумеет,
А нечестивые падут.

1937

Но призрак жив и будет жить всегда.
О Николай, порфиры ты достоин,
Непобедимый, непреклонный воин,
Страж-исполин державного гнезда.

В деснице меч, над головой звезда,
А строгий лик божественно-спокоен.
Кем хаос европейский перестроен?
Сжимает пасть дракону чья узда?

Как в этом царстве благостного мира
Окрепли кисть, резец, перо и лира,
Как ждал Царьград славянского царя!

Но черная опять проснулась сила
И, торжествуя смерть богатыря,
Чудовище кровавое завыло.

1920

Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий,
Порою майскою под монастырь Девичий
Отправиться и там, вдоль смертного пути,
Жилища вечные неслышно обойти.

Вблизи монастыря есть домик трехоконный,
Где старый холостяк, в прошедшее влюблённый,
Иконы древние развесил на стенах,
Где прячутся бюро старинные в углах,
Среди вещей и книг, разбросанных не втуне,
Чернеются холсты Егорова и Бруни.
Там столик мраморный, там люстра, там комод.

Бывало, самовар с вечерен запоет
И начинаются за чашкой разговоры
Про годы прежние, про древние уборы,
О благолепии и редкости икон,
О славе родины, промчавшейся, как сон,
О дивном Пушкине, о грозном Николае.

В курантах часовых, в трещотках, в дальнем лае
Мерещится тогда дыханье старины,
И оживает всё, чем комнаты полны.
В картинах, в грудах книг шевелятся их души.

Вот маска Гоголя насторожила уши,
Вот ожил на стене Кипренского портрет,
Нахмурился Толстой, и улыбнулся Фет,
И сладостно ловить над пылью кабинетной
Былого тайный вздох и отзвук незаметный.

1914

Когда застынут берега
И месяц встанет величавый,
Иду в туманные луга,
Где никнут млеющие травы,

Где бродят трепетные сны,
Мелькают призрачные лики,
И там, в сиянии луны,
Внимаю сов ночные крики.

Понятны мне мечты лугов:
Они с моей тоскою схожи.
О взор луны! О крики сов!
О ночь исполненная дрожи!

1905

В нечистом небе бесятся стрижи.
Тускнеют лица под налетом пыли.
Бесстыдно голосят автомобили.
Душа, очнись и время сторожи!

Пусть прошлое уходит: не тужи.
О нем лесные зори не забыли.
Там ландыши сияние разлили
И ястреб ждет над океаном ржи.

Туда перенеси свой вечный город
И, сбросив пошлость, как крахмальный ворот,
Ищи в полях единственных отрад.

Под шепот ветра нежно-терпеливый,
Под вздох лесной, под замиранья нивы
Взыскуемый тебе предстанет град.

1914

Лежу одинокий на ворохе желтой соломы.
Во взоре потухшем и в мыслях бессильная вялость.
Весеннее небо! призывы твои мне знакомы,
Но странная тело мое проникает усталость.

В туманных мечтах безотрадно рисуются годы,
Бесцельной наскучившей жизни насильное дело.
Не жду откровений от вечной надменной природы,
А истины вечной исканье, как бред, надоело.

Я все растерял по дороге. Не помню, не знаю,
Уверовать в новую жизнь не могу и не смею.
Людей ненавижу, истоптанный путь презираю,
Минувшим обижен, грядущего ждать не умею.

Я вырос в неволе, покорным рабом под бичами!
При звоне оков я забыл о ликующих струнах.
И цепи распались. Бессильно, сухими глазами,
Измученный путник, взираю на путников юных.

И ухо не внемлет орлов пробудившихся клики,
И силою львиной не жаждут исполниться руки.
Усталость! Затишье! Бесстрастные бледные лики!
Душа безглагольна, душа онемела от скуки.

1905

Луна, моя луна! Который раз
Любуюсь я тобой в заветный час!
Но в эту ночь мы встретились с тобой
В стране чужой, прекрасной, но чужой.

Над усмиренным морем ты всплыла.
Его громада нежно замерла.
Неясный вздох чуть бродит в тишине:
То тихо, тихо льнет волна к волне.

Над этой гладью в темно-голубом
Бежит твой свет серебряным столбом
И золотит небесные края.
О как прекрасна ты, луна моя!

1908

Искры, сверкания, блестки и блики.
Море то серое, то голубое.
Плачутся чаек призывные крики.
Брызжет соленая пена прибоя.

Вечные моря звучат поцелуи.
Вечно им внемлют у белых развалин
Узкие, темные, острые туи,
Внемлет им лавр, величаво-печален.

Резко цикады сон полдня тревожат.
Солнце пылает и жжет бесконечно.
Волны утесы горячие гложут.
Море с землею лобзается вечно.

1908

Ах! Опять наплывает тоска,
Как в ненастье плывут облака.
Но томящая боль не резка,
Мне привычна она и легка.

Точит сердце тоска в тишине,
Будто змей шевелится во мне.
Вон касатка летит в вышине
К облакам, просиявшим в огне.

Я бессильно завидую ей,
Вольной страннице синих зыбей.
Точит сердце внимательный змей
Тихим ядом знакомых скорбей.

Свищут птицы и пахнет сосна,
Глушь лесная покоя полна.
Но тоску не рассеет весна,
Только с жизнью погибнет она.

1907

К тебе, фонарному лучу,
К тебе стремлюсь, тебя хочу!

В сырой осенней полумгле
Ты не забыл светить земле.

Ушла надменная луна,
Лазурь бездушная темна.

Угасли хоры гордых звезд,
Не вижу я любимых мест.

Лишь ты один, фонарный луч,
В могильной тьме, как царь, могуч.

Душе унылой шлет привет
Твой тусклый, добродушный свет.

1907