Философские стихи Мариэтты Шагинян

Благо тебе, очарованный брат! Возмущенной стихии
Лик и число ты даришь и в бесформенной качество ищешь,
С нею смешавшись, поешь, уповая в ее завыванье
Отзвукам песни свободной — душою свободною вторить.
Я же теперь не охотник согласных напевов! Ревниво
Сердце и слух берегу; тишины многознающей алчу…
Ненависть — что сладострастье: на миг облегчив, обокрадет.
Мимо да идут меня порожденные ею восторги!

1914

Был человек. Имел жену, детей,
Дом с черепичной кровлей,
Сад, колодец,
Вола, осла и слуг, служивших верно.

Однажды он, идя домой, глядит —
И видит дым на небе,
Слуг, спешащих
Туда, сюда, и отчий дом в огне.

Он узнает, что нерадивый раб
Поджег в саду солому,
Испугался
И, бросив дом, бежал от наказанья.

Вскипев от гнева, поспешил и он
Тушить пожар с другими,
Суетиться,
Таскать добро, кричать, хрипя, в дыму.

Но дом сгорел. Жена свела детей
К испуганным соседям.
Головешки
Еще дымилися на пепелище.

— Построим снова, — молвил человек, —
Верни-ка, друг, кубышку,
Что отдал я
Тебе хранить на наш на черный день!

В кубышке было золото. Сосед
Его давно растратил.
Молвил: — Что ты?
В бреду с беды? Какая там кубышка?

Взревев, как зверь, ударил человек
Неверного соседа.
Тот свалился
И умер. Был виновник взят в тюрьму.

Жена же с бесприютными детьми
От одного к другому
С униженьем
Скиталася, и хлеб их стал им горек.

— Будь я одна, мне было б легче! — Так
Подумала однажды.
Слышал, верно,
Ее злой дух — и смерть взяла детей.

Не снесть бы ей потери, но ума
Она лишилась с горя.
И вприпрыжку
Ушла бродить, играя с кем-то в прятки.

Да со смешком, блудя глазами, рот,
Как дети, оттопырив,
Оступилась
И утонула в тот же день в пруду.

Меж тем судья, все дело разобрав,
В нем не нашел убийства.
Отпустил он,
С советом быть разумней, человека.

Тот вышел и спросил: — Где сын? — Погиб. —
Спросил: — Где дочь? — Погибла. —
О жене он
Тогда спросил, и был ответ: мертва.

Он на чужой порог присел без слез.
Очами напряженно
Высматривал,
Как будто бы читал перед собою.

Да шевелил губами про себя.
А раб, их дом поджегший,
Днем и ночью
Тем временем терзался в злой тоске.

И так несносен сердцу был укор,
Что — в жажде облегченья —
Воротился,
Бил в грудь себя и пал пред человеком.

— Прости, прости! — Тот взор в него упер,
Узнал и, торопливо
Продолжая
Немую речь свою, сказал рабу:

— Не ты, — сказал он, — в этом виноват.
Ну, ты поджег солому,
Правда, правда,
А дети, а жена моя, а злато?

Уж тут не ты. Иди себе, иди,
Коль хочешь, — так прощаю. —
Обратился
К нему очами и простил ему.

Упала тяжесть с совести раба.
Вскричал он: — Друг, спасибо!
Не забуду
Всю жизнь мою, что мне сейчас даруешь!

И встрепенулся бледный человек:
— Ты говоришь спасибо?
Ведь лишен я
Теперь всего, я гол, как перст, я нищ,

Нет у меня на маковку добра,
А ты сказал спасибо?
Неужели
И нищие давать дары умеют?

И встал тогда, и ходит он с тех пор
К болящим и скорбящим.
И находит
Такое слово, чем кому помочь.

И не бесплодны скорбного слова,
А сам он ликом светел…
Божьим детям
Дается, утешая, утешенье.

13 апреля 1920

Не печалься над любовью-странницей,
Что, как тень, пройдя по жизни, канет…
Тень пройдёт, а светлый мир останется,
И глазам в миру виднее станет.
Сладок холод сердца разлюбившему!
Он глядит, как в первый день творенья.
Возвращенье памяти — забывшему,
Ненавидящему — примиренье.

Велел господь моей душе, когда
В нее вдохнул божественное пламя,
Идти с людьми, идти в юдоль труда,
Исполненную днями и делами.

Но ты, любовь, источник сладких нег,
Как океан, в себя берущий реки,
Моих времен невыполненный бег
В одном остановила человеке…

И средь твоих восторгов незабвенных,
Перед тобой, таинственный палач, —
Часы мои, как хоры убиенных,
В глухой ночи уж зачинали плач.

Я божьего завета не нарушу;
Трудов и дней я выполню наказ!
И от тебя назад взяла я душу,
Оторвала глаза от милых глаз…

Испуг и ложь, любовь, в твоем укоре.
В бесплотных снах стоят твои года.
Душа ушла не для игры и горя,
Но от игры и горя — для труда.

1914

Кто б ты ни был — заходи, прохожий.
Смутен вечер, сладок запах нарда…
Для тебя давно покрыто ложе
Золотистой шкурой леопарда,

Для тебя давно таят кувшины
Драгоценный сок, желтей топаза,
Что добыт из солнечной долины,
Из садов горячего Шираза.

Розовеют тусклые гранаты,
Ломти дыни ароматно вялы;
Нежный персик, смуглый и усатый,
Притаился в вазе, запоздалый.

Я ремни спустила у сандалий,
Я лениво расстегнула пояс…
Ах, давно глаза читать устали,
Лжет Коран, лукавит Аверроэс!
Поспеши… круглится лик Селены;

Кто б ты ни был — будешь господином.
Жарок рот мой, грудь белее пены,
Пахнут руки чебрецом и тмином.
Днем чебрец на солнце я сушила,
Тмин сбирала, в час поднявшись ранний.
В эту ночь — от Каспия до Нила —
Девы нет меня благоуханней!

1911