Стихи Петра Васильевича Шумахера

«Мой сын, стой дальше от дворцов,
Не жми ты руку у придворных
Холодных, вкрадчивых, притворных
И гоф- и камер-подлецов.
Там лесть, интрига, там порок;
Там любят, глядя по погоде...
Не ко двору ты им, дружок, —
Ищи сочувствия в народе.

Мой сын, не знай палат вельмож,
Там, в атмосфере ароматной,
Гусиный гурт породы знатной
Вдыхает скуку, спесь и ложь.
Там сердце прячут под замок,
Там ходит истина по моде.
Не лазай к барам, мой дружок, —
Ищи сочувствия в народе.

Мой сын, чуждайся богачей,
Биржевиков, жидов-банкиров,
Что золотых творят кумиров
Из горсти грязных целкачей.
Девиз их — кассовый итог,
Душа — давным-давно в расходе...
Не жди добра от них, дружок, —
Ищи сочувствия в народе.

Мой сын, беги от дураков,
От карт, камелий, либералов,
Поэтов, бражников, нахалов,
Шпионов и ростовщиков.
Я всё сказал тебе, что мог,
Будь верен чести и свободе...
И помни мой совет, дружок, —
Ищи сочувствия в народе».

Что ж встретил я в простом быту?
Что я нашёл в честном сословье?
Беспечность, пьянство, сквернословье,
Невежество и нищету!..
Уж, стало быть, такой злой рок
Лежит ярмом на всём народе...
Давай-ка, Машенька-дружок,
Искать сочувствия в природе.

Я готов любоваться природой
От утра до другого утра:
Ясно, тихо ли, дождь, непогода,
День ли в небе, ночная ль пора.

ЛЕТО

Летом: ясное утро — отрада,
Воздух чист, неподвижна река,
Ароматами дышет тень сада,
И тоска от души далека.

В полдень лес меня манит прохладный:
Говор листьев, чиликанье птиц,
И я слушаю, слушаю жадно
Жизни пир вкруг себя без границ.

И усталое тело спокоит
Вечер тихий с прохладой ночной,
Ослабевшие силы удвоит,
Очарует закатом, луной.

Набегают ли на небо тучи,
Буря ль воет во мраке ночном,
Молний блеск, и в раскатах могучих
Загремит ли стремительно гром:

Предаюся ожившей душою
Я восторгу неведомых чувств;
Древний грек так склонялся главою
Пред святыней изящных искусств.

И, свободно места выбирая,
Каждый день всё на новых серу,
Жопу мягкой травой подтирая,
Сберегаю бумагу — перу.

ОСЕНЬ

Освежительный запах соломы
И тумана сребристого пыль
Мне в осеннее утро знакомы,
Как недавно прошедшая быль.

По полудне слежу вереницы,
Улететь бы хотелось и мне
Вслед, куда перелётные птицы
Улетают навстречу весне.

Да возы, нагружённые хлебом,
Да плодов всех сортов благодать...
Под открытым лишь изредка небом
В это время удастся посрать.
?__________________

В жопу дует, и нужно терпенье,
Чтоб Россию тогда не проклясть;
Уж такое у нас заведенье:
Ну? жник — скверна, мученье, напасть.

Вечереет, и ветер завоет,
Нескончаемый дождь застучит,
Безболезненно сердце заноет,
Только думу мою горячит.

Ночью думать и думать — отрадно,
Вдохновенье объемлет меня,
И тогда воспеваются складно
И сраньё, и пердёж, и ебня.

ЗИМА

Зимним солнцем вполне я доволен,
Ярок луч на равнинах снегов...
Галок крик на крестах колоколен,
Визг саней, скрип поспешных шагов.

И блистанье замёрзшего пара,
И румяные лица людей,
Их движения, полные жара,
Ветер резкий, мороз-лиходей.

И поэзии полные вьюги,
Ветра буйного свист или вой,
И одетые, крепче кольчуги,
Реки льдом, как корой голубой.

Звёзды в небе, при месяце полном,
Долу звёзды, на белом снегу.
И сугробы, подобные волнам:
Это всё не любить — не могу.

Хоть сурова родная природа,
Неприветлива зимней порой,
Но бодрит она силы народа,
Шевелит темперамент сырой.

Богатырской наделится силой,
На морозе привыкнул кто срать,
И не скоро в холодной могиле
Доведётся его зарывать.

ВЕСНА

Возрожденье весною природы,
Вновь облёкшейся в пышный убор,
Через меру разлитые воды
Поневоле чаруют мой взор.

Птиц и крики, и трели, и пенье,
Благовоние сочной травы,
Свежесть воздуха, чувств пробужденье,
Никогда не прискучите вы!

Голубой опрокинувшись чашей,
Приковали мой взор небеса,
И тому, кому горько жить даже,
И тому их понятна краса.

Позабывши заботу и горе,
В поле, в лес с наслажденьем идёшь
И как летом, опять на просторе,
Одинок, беззаботно сернёшь.

Встрепенутся ожившие силы,
И тяжёлая жизнь не горька,
Всюду жизнь разлита, и могила
Устрашает тогда бедняка.

И здесь серется как-то приятно
И пердится, и бздится легко...
Ждать не долго уже — до возвратной
Ведь весны не совсем далеко.

Чуя невзгоду дворянскому роду,
Баре судачат и лают свободу,
Обер-лакеи, спасая ливреи,
Гонят в три шеи живые идеи.
Образ правленья — холопства и барства —
Изображенье Российского царства.

Видя, как шатки и плохи порядки,
Все без оглядки пустились брать взятки,
Львы-ветераны, наперсники трона,
Дремлют, болваны, на страже закона;
А дел вершенье — в руках секретарства —
Изображенье Российского царства.

Для укрепленья филея и мозгу
Корень ученья нам вырастил розгу;
Книг лишних нету, читай, что прикажут;
Чуть больше свету — окошко замажут.
Мрак и растленье в виду государства —
Изображенье Российского царства.

Канты, кафтаны, смотры и парады,
Каски, султаны, полки и бригады,
Сабли да шпоры, усы да мундиры,
Дурни да воры — отцы-командиры;
Поле сраженья — арена мытарства —
Изображенье Российского царства.

Самодержавье, народность, жандармы,
Дичь, православье, шинки да казармы;
Тесно свободе, в законах лазейки;
Бедность в народе, в казне ни копейки;
Лоск просвещенья на броне татарства —
Изображенье Российского царства!

Я был на Истре нынче летом,
В глухой, забытой стороне;
Жил созерцательным поэтом,
И так легко дышалось мне.

Со мной был верный пёс Трезорка,
Вставал я рано поутру,
Брал землянику у пригорка
И в зной лежал в сыром бору.

Бродил в мечтах, как одичалый,
В лугу душистом меж кустов
И приходил домой усталый
С пучком прелестнейших цветов.

Обед — хлеб, масло, яйца всмятку;
Потом пил чай; а вечерком,
Потешив зёрнышком хохлатку,
Поил барашка молоком.

Две ласточки сновали быстро
Под вышку, к милому гнезду;
В ночи мне песнь журчала Истра
И соловей свистал в саду!..

Всё пронеслось, как сон прекрасный!
Но грустно мне, как вспомню я,
Какою смертию ужасной
Погибли все мои друзья.

Щебеток-ласточек в окошке
Увидеть вновь не суждено:
Они попались в лапы кошке,
И их гнездо разорено;

Мою хохлатку ястреб зоркий
Схватил и взмыл с ней к небесам;
Волк в тёмный лес махнул с Трезоркой,
Ну а барашка съел — я сам.

Новелла

Раз в деревню барыня,
Долго жив в столице,
Больше ж на целительных
Водах за границей,
Летом прибыла… Осмотр
Делает именью.
И с приказчиком своим
Едет по селенью.
Оба, знаете, верхом,
Дама в амазонке.
И, дивяся, мужики
Жмутся все к сторонке.
? В поле выехали; вдруг
? Лошадь испугалась,
? Закусила удила
? И стрелой помчалась,
? А за ней приказчик вслед.
? Барыня свалилась,
? Удержала повода,
? Только заголилась.
Вот, оправясь, барыня,
И коня ретивость
Удержав, садится вновь.
— Что, неустрашимость
Видел ты сейчас мою? —
Спутника спросила.
— Видел, — этот отвечал
И глядит уныло.
— Что ж, признайся, какова? —
Вновь к нему с вопросом.
Но на барские слова
Тот лишь крутит носом
И, приняв весёлый вид,
Всё ещё стесняясь,
Наконец, он говорит,
Глупо ухмыляясь:
? — Ох, великая!.. У нас,
? Впрочем, ей другое
? Есть название. — Сейчас
? Говори, какое?
? Откровенен будь со мной...
? — Я плохой рассказчик,
? А у нас зовут пиздой! —
? Отвечал приказчик.

(Подражание А. Майкову)

Мерзавцы комары забра? лися под полог
И искусали мне все руки и лицо.
Прохлады нет нигде, в пруду вода как щёлок,
Томлёный выхожу на заднее крыльцо:
В людской и в кухне храп, от рощи тянет гарью,
В калёном воздухе рои шмелей и мух,
Пить до смерти хочу, бужу в чулане Марью, —
Раскинувшись лежит… Во мне смутился дух,
Я убегаю в сад, сажуся на террасу,
Дворовый пёс Кудлай глядит из-под куста,
Машута с погреба несёт мне миску квасу,
Припал и жадно пью, не отымая рта...,
О, как мне хорошо!.. Сижу и чутким ухом
Внимаю пеночке… жар схлынул наконец.
Под ложечкой сосет, в столовой вижу брюхом
Клубнику, самовар и жирный варенец.
Пью чай и думаю: зачем на свете войны?
Я даже в жареном кровь видеть не могу;
Не лучше ль, если все довольны и спокойны?
Не так ли, Машенька? Дай губки обожгу!..
Она вся вспыхнула и спряталась за дверью.
Взволнованный, встаю, гляжу в окно — луна!
Пал белым саваном туман по заозерью,
Усадьба запахом цветов напоена;
В таинственной дали сливаются предметы;
Как будто всадника я вижу на коне...
Ах, это Клим везёт из города газеты:
В помещичьем быту годятся и оне...
Сбирают ужинать, наливки ставит Маша;
К закуске приказал сомовий плеск подать;
А ужин? борщ, сычуг, грибы и простокваша, —
Какая благодать! какая благодать!

Когда нас солнышко осветит?
Когда пригреет нас оно?
Авось нам кто-нибудь ответит.
Что ж, отвечать не мудрено:

Когда в год на душу пуд мыла
Зачнёт народ употреблять
И в страдном поле, как кобыла,
Не станет женщина рожать...

Когда крестьянин незабитый
Придёт весёлый от сохи
И, обеспеченный и сытый,
Заглянет в Пушкина стихи...*

Когда казна, в видах дохода,
Не станет спаивать народ
И, отравляя жизнь народа,
Плодить и нищих, и сирот...

Когда семейные законы
Мы будем свято сохранять
И по кружкам не станут жёны
Прохвостов титьками пленять...

Когда в гостиные и залы
Не пустят наглых кулаков
И не полезут в генералы
Петро Ионин, Шмулька Поляков...

Когда не станут патриотов
Гнать вон из службы помелом,
А высочайших идиотов
Дарить фельдмаршальским жезлом...,

Когда на всех образованье
Прольёт лучи, как свет дневной,
И мать, священное названье,
Не будет бранью площадной...

Когда мы с ложью и хищеньем
Кафтан холопства сбросим с плеч
И станем с честью и раченьем
Держать в руках перо и меч...

Когда мы все от сна воспрянем,
Любовью к родине горя,
И верноподданными станем
Из верноподданных царя, —

Тогда и солнышко заглянет
В страну свободы и труда!
Когда же это всё настанет? —
Да почитай что никогда!

На склоне дней, больной, гонимый злой судьбою,
Забытый близкими, не знал я, что начать, —
И, обессиленный неравною борьбою,
В тупом отчаяньи стал музу призывать.
И вот она вошла ко мне с потусклым взором,
В печали, без венца и крылья опустив,
И седины мои отметила позором,
В тревожной памяти былое пробудив:

«Отвержена тобой, тебе я не подруга!
Давно остыл мой жар, — и я уж не пою...
Зачем ты призывал меня к одру недуга,
Зачем ты возмутил немую скорбь мою?
Где твой могучий стих, где чары вдохновенья,
Созвучья истины, добра и красоты?

Увы! в тебе погас весь пыл воображенья,
И силу творчества навек утратил ты!
Ты с лирой выходил на торг в венке поэта,
Ты на пиры сменял мир божиих чудес;
Ты пел земных владык и блеск большого света;
Ты отстранил любовь, возвестницу небес...
А с нею у тебя нередко мы бывали,
Ты с нами улетал в надзвездные края;
Мы в тех краях огонь священный добывали,
Чтоб тем живым огнём затлилась песнь твоя.
Тогда был цвет души; теперь плоды рассудка,
Век отрицания; нет веры ни во что:
Надежда — марево, любовь — плотска? я шутка,
И чистых радостей не хочет знать никто.
Поэзии уж нет, — она сошла в могилу;
И ныне всё по ней вздыхают старики;
Высокий идеал их внукам не под силу,
И вместо вещих струн гудят одни гудки!
Зачем же ты призвал меня к одру недуга,
Зачем ты возмутил немую скорбь мою?
Ведь ты меня отверг, — тебе я не подруга:
Давно мой жар остыл, и я уж не пою!»

Я пал к её ногам, с слезами умоляя
Не расторгать души надорванную связь;
Но муза, моему моленью не внимая,
Взмахнула крыльями и к небу унеслась.

ода

Пою не громкие победы,
Не торжество, не славный пир,
Не баснословные обеды,
Не золото — людей кумир;
Я славить не хочу героев
И петь не буду Громобоев —
Всё то наскучило давно.
Что мне вельможа или воин?
Предмет иной похвал достоин —
То драгоценное говно!

Забытое, в пренебреженьи,
Гонимое из словарей,
Ругательное выраженье
В беседах между писарей,
Говно любви ничьей не знает,
Как парий в мире пребывает,
Бросает в обмороки дам;
Но филосо? ф спокойным взором
Взглянул и указал с укором,
Что и говно полезно нам.

Не раз в гостинице губернской,
Зашедши в ну? жник, чтоб посрать,
Я думал в атмосфере мерзкой:
Ого, какая благодать!
Да, это не пустое слово:
Давно для химиков не ново,
Что жатва на говне сильней,
Что им удобренное поле,
Неплодородное дотоле,
Даст урожай всегда верней.

Для земледельческих народов
Говно и золото — равны,
Приумножения доходов
Для них с говном сопряжены;
На нём почили их надежды;
И хлеб, и по? сконь для одежды
Мужик добудет из говна,
Взращённой на говне соломой
Он кормит скот, и кроет до? мы,
И барынь ря? дит. Вот те на!

Продукты поля! Где вы ныне?
Где ваш прелестный, милый вид?
Что у людей, что у скотины
В желудках гроб вам предстоит;
Оттоле вышедшее снова,
Нив плодородия основа,
Говно появится опять
И снова летом хлебом станет:
Премена эта не престанет,
А будет ввек существовать.

Так о говне предрассуждая,
Смиримся в горести своей,
Его вниманьем награждая,
Распорядимся поумней:
На деньги нужники откупим,
А после с дурней втрое слупим
И превращённым вдруг говном
Надутое накормим чванство,
Его ж — в столовое убранство
Мы в виде скатертей внесём.

Хвала, говно! Хвала без лести!
Воняй, дружище, чорт возьми!
Презри позор — добьёшься чести,
Превознесёшься ты вельми!
Себя, конечно, уважая,
И выскочкам не подражая,
Ты и в почёте, и скромно?!
Какой земной был прочен житель?
Сегодня — хлеб ты, я — смотритель,
А завтра? — Оба мы говно!..

Элегия

Гулял один я по равнине
Вечерней летнею порой.
А соловей пел на калине
В саду над тихою рекой.
? От острога говном воняло
? И где-то песня мужика.
? Как медь разбитая, звучала,
? Конечно уж, у кабака.
Но на такую обстановку
Вниманья я не обращал,
В мечтах я русую головку
Перед собой воображал:
Звучали бальные мотивы,
Я мнил и блеск, и аромат,
Любви тревожные порывы...
В душе был рай — вокруг же ад.
? Все эти праздные мечтанья
? Вочью свершилися давно,
? Но… посреди воспоминанья
? Вступил я вдруг ногой в говно.
? И проклял я тогда засерю,
? Который на дороге срал,
? Уподобил его я зверю,
? Покамест ногу обтирал.
Потом унёсся я мечтою
В далёкий неизвестный край,
Там всё дышало красотою,
Казалося, попал я в рай;
Там тени не было злодейства,
Там всяк душой как ангел чист.
Как вижу вдруг: у казначейства
Какой-то срал канцелярист.
? Конечно, что по хладнокровью
? Мне это было всё равно,
? Но как же бредить тут любовью,
? Когда вокруг одно говно!
? И возвращался я уныло
? В свой незатейливый приют —
? Но прежде — всё, что только было,
? Я на равнине высрал тут.

Сначала шёл я в ногу с веком,
О всякой штуке не мечтал
И мог быть дельным человеком,
Но зазевался и — отстал.
Пренебрегая капиталом,
Искал сокровищ для души,
Всю жизнь стремился к идеалам
Но увидал — одни шиши!

Кричал я громко о свободе,
Клеймил стеснительную власть,
Скорбел о страждущем народе —
И угодил с народом в часть!..
Как либерал, поэт и барин
В стихах о равенстве трубил,
Пока швейцар наш Влас Тугарин
Мне с пьяных глаз не нагрубил!..
О братьях-сербах как я плакал,
Купил револьвер и кинжал;
Но страх попасть к турчину на кол —
Меня от братства удержал!..

Лишённый сладостных мечтаний,
В бессильной злобе и тоске
Пошёл я в Волковские бани
Распарить кости на полке...
И что ж? О радость! О приятство!
Я свой заветный идеал
Свободы, равенства и братства —
В торговых банях увидал!

Куда от нас поэзия сокрылась,
В какой стране цветёт её краса?
Ужель с землёй навек она простилась
И вознеслась душой на небеса?

Увы! Она лежит в долине Рейна,
Чело в крови, без чувств, едва дыша;
Луч жизни в ней таится чудодейно,
В ней замерла бессмертная душа.

Ей немец лоб прошиб тупым прикладом,
Ей жид-банкир червонцем выткнул глаз;
Она лежит, опоенная ядом,
Немы уста, и свет в очах погас.

Всегда в те дни, когда шёл брат на брата
И лютый вождь насильем был велик,
В годины смут, наживы и разврата
Смолкал её божественный язык.

Взойдёт заря — уймётся враг лукавый,
Исчезнет мрак духовной нищеты,
И вновь она к нам явится со славой
В живых лучах воскресшей красоты.

Когда в тебе горит огонь в крови
И хочешь ты, чтоб страсть твоя погасла,
Чтоб лютый жар остыл в твоей крови, —
Прими, мой друг, касторового масла.

Разговор в гостиной жаркий,
Только слышно: ах да ох!
Недовольна та кухаркой,
А у той гусак издох,
Плох там выводок куриный...
— Как же? — дама говорит
Четырём другим в гостиной
И храня серьозный вид: —
Я наседку посадила
Яйцах, так, на двадцати,
Три недели выходило —
И осталась при пяти. —
Там сидел студент угрюмый,
Разговор его бесил,
Он, свои прервавши думы,
Даме вот что возгласил:
— Вы дивитесь! неужели?
Всё же вывелось хоть пять,
И притом чрез три недели,
Что же лучшего желать?
У меня ж на яйцах часто
Двадцать лет сидит блоха,
А приплоду нет – и баста,
Вот досада! Ха, ха, ха!

Был вечер чудесный,
И солнце садилось,
А в узкой и тесной
Ложбине катилась
Река. Всё спокойно,
Торжественно было:
Шум смолкнул нестройный –
С полей, как с кадила,
Неслись ароматы
От свежих покосов.
Вот сельские хаты...
– Не нужно льяносов,
Пампасов всех разных,
Заморских степей! —
Воскликнул приказный
Рязанский Сергей. —
К реке подойду я
И сяду над кручей,
И разом серну я
С натугой могучей,
Чтоб треснула жопа
В честь летних красот.
Пусть знает Европа, –
Как любит народ
Россию родную всей силой души!
– А ты этот подвиг, поэт, запиши!