Читать стихи Михаила Светлова
Мечется голубь сизый —
Мало ему тепла…
Новгород,
Суздаль,
Сызрань
Осень заволокла.
Тянется по косогорам
Осени влажный след…
Осень степей, которым
Миллион с хвостиком лет.
Тащится колымага
Грустными лошадьми…
Осень, в зданье рейхстага
Хлопающая дверьми.
Руки закинув за спину,
Вброд перейдя реку,
Осень — глуха и заспанна
Бродит по материку.
Плачется спозаранку
Вдоль глухих пустырей
Осень тевтонов и франков,
Осень богатырей…
Давайте, товарищи, дружно
Песню споем одну
Про осень, которую нужно
Приветствовать,
Как весну!
Много на улицу выйдет народа
В такое хорошее время года!
1932
[...]
_Ольге Берггольц
Ближе к следующему столетью,
Даже времени вопреки,
Все же ползаем по планете
Мы — советские старики.
Не застрявший в пути калека,
Не начала века старик,
А старик середины века,
Ох, бахвалиться как привык:
— Мы построили эти зданья,
Речка счастья от нас течет,
Отдыхающие страданья
Здесь живут на казенный счет.
Что сказали врачи — не важно!
Пусть здоровье беречь велят…
Старый мир! Берегись отважных
Нестареющих дьяволят!..
Тихий сумрак опочивален —
Он к рукам нас не приберет…
Но, признаться, весьма печален
Этих возрастов круговорот.
Нет! Мы жаловаться не станем,
Но любовь нам не машет вслед —
Уменьшаются с расстояньем
Все косынки ушедших лет.
И, прошедшее вспоминая
Все болезненней и острей,
Я не то что прошу, родная,
Я приказываю: не старей!
И, по-старчески живописен,
Завяжу я морщин жгуты,
Я надену десятки лысин,
Только будь молодою ты!
Неизменно мое решенье,
Громко времени повелю —
Не подвергнется разрушенью,
Что любил я и что люблю!
Не нарочно, не по ошибке,
Не в начале и не в конце
Не замерзнет ручей улыбки
На весеннем твоем лице!
Кровь нисколько не отстучала,
Я с течением лет узнал
Утверждающее начало,
Отрицающее финал.
Как мы людям необходимы!
Как мы каждой душе близки!..
Мы с рожденья непобедимы,
Мы — советские старики!
1960
[...]
Много милого и простого
Есть у города Ростова,
Два проспекта «пути пройденного» —
Ворошилова и Буденного.
Неспокойная и бедовая,
Днем и ночью шумит Садовая,
Переулки стоят тихи,
В них читают весь день стихи,
И по этому только судя —
Симпатичные это люди.
В этой славной земле родится
Много лозунгов и традиций.
Вот плакат наклонился близко:
«Торопись! Открыта подписка!
Кто силен и кто духом молод —
Подпишись на газету «Молот»!»
Тише, сердце и шаг мой, тише —
Предо мною висят афиши:
«Начинается в полвосьмого
Вечер Шолохова и Светлова!»
Слово техники, связь живая —
По Ростову идут трамваи,
Пролегла их судьба косая
От Садовой и до «Аксая»,
И катаются ростовчане
От Ростова к Нахичевани.
В этом городе славных былей
Очень мало автомобилей,
Очень мало бюрократизма,
Очень много социализма…
Много милого и простого
Есть у города Ростова,
Есть там девушка по имени — Бэла.
Ну, да это — другое дело…
Фонари здесь горят кострами
Воспаленными вечерами,
Будто снова перед походом,
Город бредит двадцатым годом,
Город кажется возбужденным,
Омываемый тихим Доном…
1929
[...]
Ночью, в полчаса второго,
Загудел над крышей провод,
И я понял: отслужив года,
Ожидают смерти провода.
Кровь пошла не скоро и не грея,
Нервы снова вызвали тоску:
Если электричество стареет,
Сколько в юности моей секунд?
Сколько времени еще осталось
Мне брести до станции Усталость?
В строимый огромный дом
Я боюсь явиться стариком.
Я боюсь, что за пространством будней,
На веселом празднике машин
Под руку старуху подадут мне,
Скажут: на тебе — пляши.
И еще меня гнетет забота:
Далеко не кончена работа.
И еще берет меня тоска:
Устает, работая, рука.
Каждый день меня иному учит
И никак не может научить…
Тяжело мне, как навозной куче,
Только кучей удобренья быть.
И она бы иногда хотела
Выпрямиться круглым телом
И под ласковым взглядом дня
Хоть бы раз перестать вонять.
Вся земля ей будто бы чужая,
Близких нет, она — ко мне:
Я сумею с нею наравне
Стариться во славу урожая.
1922
[...]
Чубатый Тарас
Никого не щадил…
Я слышу
Полуночным часом,
Сквозь двери:
— Андрий! Я тебя породил!..-
Доносится голос Тараса.
Прекрасная панна
Тиха и бледна,
Распущены косы густые,
И падает наземь,
Как в бурю сосна,
Пробитое тело Андрия…
Полтавская полночь
Над миром встает…
Он бродит по саду свирепо,
Он против России
Неверный поход
Задумал — изменник Мазепа.
В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:
— Печорин! Мне страшно!
Всюду темно!
Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..
Звезды уходят,
За темным окном
Поднялся рассвет из тумана…
Толчком паровоза,
Крутым колесом
Убита Каренина Анна…
Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?.
Я сам собираюсь
Роман написать —
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.
И если, не в силах
Отбросить невроз,
Герой заскучает порою,-
Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя.
И если в гробу
Мне придется лежать,-
Я знаю:
Печальной толпою
На кладбище гроб мой
Пойдут провожать
Спасенные мною герои.
Прохожий застынет
И спросит тепло:
— Кто это умер, приятель? —
Герои ответят:
— Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!
1927
[...]
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
Средь нас был юный барабанщик.
В атаках он шел впереди
С веселым другом-барабаном,
С огнем большевистским в груди.
Однажды ночью на привале
Он песню веселую пел,
Но, пулей вражеской сраженный,
Пропеть до конца не успел.
С улыбкой юный барабанщик
На землю сырую упал,
И смолк наш юный барабанщик,
Его барабан замолчал.
Промчались годы боевые,
Окончен наш славный поход.
Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нем не умрет.
1929
[...]
К застенчивым девушкам,
Жадным и юным,
Сегодня всю ночь
Приближались кошмаром
Гнедой жеребец
Под высоким драгуном,
Роскошная лошадь
Под пышным гусаром…
Совсем как живые,
Всю ночь неустанно
Являлись волшебные
Штабс-капитаны,
И самых красивых
В начале второго
Избрали, ласкали
И нежили вдовы.
Звенели всю ночь
Сладострастные шпоры,
Мелькали во сне
Молодые майоры,
И долго в плену
Обнимающих ручек
Барахтался
Неотразимый поручик…
Спокоен рассвет
Довоенного мира.
В тревоге заснул
Городок благочинный,
Мечтая
Бойцам предоставить квартиры
И женщин им дать
Соответственно чину,-
Чтоб трясся казак
От любви и от спирта,
Чтоб старый полковник
Не выглядел хмуро…
Уезды дрожат
От солдатского флирта
Тяжелой походкой
Военных амуров.
Большая дорога
Военной удачи!
Здесь множество
Женщин красивых бежало,
Армейцам любовь
Отдавая без сдачи,
Без слез, без истерик,
Без писем, без жалоб.
По этой дороге,
От Волги до Буга,
Мы тоже шагали,
Мы шли задыхаясь,-
Горячие чувства
И верность подругам
На время походов
Мы сдали в цейхгауз.
К застенчивым девушкам,
В полночь счастливым,
Всю ночь приближались
Кошмаром косматым
Гнедой жеребец
Под высоким начдивом,
Роскошная лошадь
Под стройным комбатом.
Я тоже не ангел,-
Я тоже частенько
У двери красавицы
Шпорами тенькал,
Усы запуская
И закручивал лихо,
Пускаясь в любовную
Неразбериху.
Нам жены простили
Измены в походах.
Уютом встречают нас
Отпуск и отдых.
Чего же, друзья,
Мы склонились устало
С тяжелым раздумьем
Над легким бокалом?
Большая дорога
Манит издалече,
Зовет к приключеньям
Сторонка чужая,
Веселые вдовы
Выходят навстречу,
Печальные женщины
Нас провожают…
Но смрадный осадок
На долгие сроки,
Но стыд, как пощечина,
Ляжет на щеки.
Простите нам, жены!
Прости нам, эпоха,
Гусарских традиций
Проклятую похоть!
1928
[...]
День сегодня был короткий,
Тучи в сумерки уплыли,
Солнце тихою походкой
Подошло к своей могиле.
Вот, неслышно вырастая
Перед жадными глазами,
Ночь большая, ночь густая
Приближается к Рязани.
Шевелится над осокой
Месяц бледно-желтоватый,
На крюке звезды высокой
Он повесился когда-то.
И, согнувшись в ожиданье
Чьей-то помощи напрасной,
От начала мирозданья
До сих пор висит, несчастный…
Далеко в пространствах поздних
Этой ночью вспомнят снова
Атлантические звезды
Иностранца молодого.
Ах, недаром, не напрасно
Звездам сверху показалось,
Что еще тогда ужасно
Голова на нем качалась…
Ночь пойдет обходом зорким,
Все окинет черным взглядом,
Обернется над Нью-Йорком
И заснет над Ленинградом.
Город, шумно встретив отдых,
Веселился в час прощальный…
На пиру среди веселых
Есть всегда один печальный.
И когда родное тело
Приняла земля сырая,
Над пивной не потускнела
Краска желто-голубая.
Но родную душу эту
Вспомнят нежными словами
Там, где новые поэты
Зашумели головами.
* См. Есенин
1926
[...]
Солнце на ночь отдано в починку,
Дню на отдых уходить пора…
У машин сегодня вечеринка,
Почитай, до самого утра.
Ночь впотьмах за крышею стеклянной
Остановит искры на бегу…
Знаю: домны весело и пьяно
Будут пить расплавленный чугун,
Будут звезды облачных видений
За трубой высокой ожидать…
Завтра рваный телеграф оденет
Отработанные за ночь провода.
И когда за колокольней дальней
Утомленный выглянет восток,
Про любовь шалунье-наковальне
Нашепнет проказник-молоток.
Небеса зальются медной речью,
Разбросав по лужицам огни,
На дворе, где май широкоплечий
Отливает солнечные дни.
1922
Человек обещал
Проводам молодым:
— Мы дадим вам работу
И песню дадим!-
И за дело свое
Телеграф принялся,
Вдоль высоких столбов
Телеграммы неся.
Телеграфному проводу
Выхода нет —
Он поет и работает,
Словно поэт…
Я бы тоже, как провод,
Ворону качал,
Я бы пел,
Я б рассказывал.
Я б не молчал,
Но сплошным наказаньем
Сквозь ветер, сквозь тьму
Телеграммы бегут
По хребту моему:
«Он встает из развалин —
Нанкин, залитый кровью...»
«Папа, мама волнуются,
Сообщите здоровье...»
Я бегу, обгоняя
И конных и пеших…
«Вы напрасно волнуетесь...» —
Отвечает депеша.
Время!
Дай мне как следует
Вытянуть провод,
Чтоб недаром поэтом
Меня называли,
Чтоб молчать, когда Лидочка
Отвечает: «Здорова!»,
Чтоб гудеть, когда Нанкин
Встает из развалин…
1927
[...]
Я стою у высоких дверей,
Я слежу за работой твоей.
Ты устал. На лице твоем пот,
Словно капелька жира, течет.
Стой! Ты рано, дружок, поднялся.
Поработай еще полчаса!
К четырем в предвечернюю мглу
Магазин задремал на углу.
В ресторане пятнадцать минут
Ты блуждал по равнине Меню, —
Там, в широкой ее полутьме,
Протекает ручей Консоме,
Там в пещере незримо живет
Молчаливая тварь — Антрекот;
Прислонившись к его голове,
Тихо дремлет салат Оливье…
Ты раздумывал долго. Потом
Ты прицелился длинным рублем.
Я стоял у дверей, недвижим,
Я следил за обедом твоим,
Этот счет за бифштекс и компот
Записал я в походный блокнот,
И швейцар, ливреей звеня,
С подозреньем взглянул на меня.
А потом, когда стало темно,
Мери Пикфорд зажгла полотно.
Ты сидел недвижимо — и вдруг
Обернулся, скрывая испуг, —
Ты услышал, как рядом с тобой
Я дожевывал хлеб с ветчиной…
Две кровати легли в полумгле,
Два ликера стоят на столе,
Пьяной женщины крашеный рот
Твои мокрые губы зовет.
Ты дрожащей рукою с нее
Осторожно снимаешь белье.
Я спокойно смотрел… Все равно
Ты оплатишь мне счет за вино,
И за женщину двадцать рублей
Обозначено в книжке моей…
Этот день, этот час недалек:
Ты ответишь по счету, дружок!..
Два ликера стоят на столе,
Две кровати легли в полумгле.
Молчаливо проходит луна.
Неподвижно стоит тишина.
В ней — усталость ночных сторожей,
В ней — бессонница наших ночей.
[...]
Годы многих веков
Надо мной цепенеют.
Это так тяжело,
Если прожил балуясь…
Я один —
Я оставил свою Дульцинею,
Санчо-Пансо в Германии
Лечит свой люэс…
Гамбург,
Мадрид,
Сан-Франциско,
Одесса —
Всюду я побывал,
Я остался без денег…
Дело дрянь.
Сознаюсь:
Я надул Сервантеса,
Я — крупнейший и истории
Плут и мошенник…
Кровь текла меж рубцами
Земных операций,
Стала слава повальной
И храбрость банальной,
Но никто не додумался
С мельницей драться,-
Это было бы очень
Оригинально!
Я безумно труслив,
Но в спокойное время
Почему бы не выйти
В тяжелых доспехах?
Я уселся на клячу.
Тихо звякнуло стремя,
Мне земля под копытом
Желала успеха…
Годы многих веков
Надо мной цепенеют.
Я умру —
Холостой,
Одинокий
И слабый…
Сервантес! Ты ошибся:
Свою Дульцинею
Никогда не считал я
Порядочной бабой.
Разве с девкой такой
Мне возиться пристало?
Это лишнее,
Это ошибка, конечно…
После мнимых побед
Я ложился устало
На огромные груди,
Большие, как вечность.
Дело вкуса, конечно…
Но я недоволен —
Мне в испанских просторах
Мечталось иное…
Я один…
Санчо-Пансо хронически болен.
Слава грустной собакой
Плетется за мною.
1929
Я в жизни ни разу не был в таверне,
Я не пил с матросами крепкого виски,
Я в жизни ни разу не буду, наверно,
Скакать на коне по степям аравийским.
Мне робкой рукой не натягивать парус,
Веслом не взмахнуть, не кружить в урагане,-
Атлантика любит соленого парня
С обветренной грудью, с кривыми ногами…
Стеной за бортами льдины сожмутся,
Мы будем блуждать по огромному полю,-
Так будет, когда мне позволит Амундсен
Увидеть хоть издали Северный полюс.
Я, может, не скоро свой берег покину,
А так хорошо бы под натиском бури,
До косточек зная свою Украину,
Тропической ночью на вахте дежурить.
В черниговском поле, над сонною рощей
Подобные ночи еще не спускались,-
Чтоб по небу звезды бродили на ощупь
И в темноте на луну натыкались…
В двенадцать у нас запирают ворота,
Я мчал по Фонтанке, смешавшись с толпою,
И все мне казалось: за поворотом
Усатые тигры прошли к водопою.
1926
[...]
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,-
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.
Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю — Россию, Расею —
Разве ты распахал и засеял?
Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…
1943
[...]
_Иосифу Уткину
Четырем лошадям
На фронтоне Большого театра —
Он задаст им овса,
Он им крикнет веселое «тпру!».
Мы догнали ту женщину!
Как тебя звать? Клеопатра?
Приходи, дорогая,
Я калитку тебе отопру.
Покажу я тебе и колодец,
И ясень любимый,
Познакомлю с друзьями,
К родителям в гости сведу.
Посмотри на меня —
Никакого на мне псевдонима,
Весь я тут —
У своих земляков на виду.
В самом дальнем краю
Никогда я их не позабуду,
Пусть в моих сновиденьях
Оно повторится стократ —
Это мирное поле,
Где трудятся близкие люди
И журавль лениво бредет,
Как скучающий аристократ.
Я тебе расскажу
Все свои сокровенные чувства,
Что люблю, что читаю,
Что мечтаю в дороге найти.
Я хочу подышать
Возле теплого тела искусства,
Я в квартиру таланта
Хочу как хозяин войти.
Мне б запеть под оркестр
Только что сочиненную песню,
Удивительно скромную девушку
Вдруг полюбить,
Погибать, как бессмертный солдат
В героической пьесе,
И мучительно думать в трагедии:
«Быть иль не быть?»
Быть красивому дому
И дворику на пепелище!
Быть ребенку счастливым,
И матери радостной быть!
На измученной нашей планете,
Отроду нищей,
Никому оскорбленным
И униженным больше не быть!
И не бог поручил,
И не сам я надумал такое,
Это старого старше,
Это так повелось искони,
Чтобы прошлое наше
Не оставалось в покое,
Чтоб артист и художник
Вторгались в грядущие дни.
Я — как поле ржаное,
Которое вот-вот поспеет,
Я — как Скорая помощь,
Которая вот-вот успеет,—
Беспокойство большое
Одолевает меня,
Тянет к людям Коммуны
И к людям вчерашнего дня.
По кавказским долинам
Идет голодающий Горький,
Пушкин ранен смертельно,
Ломоносову нужно помочь!..
Вот зачем я тебя
Догоняю на славной четверке,
Что мерещится мне
В деревенскую долгую ночь!
1948
[...]
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит.
Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И, Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?
Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
— Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Гренадская волость
В Испании есть!
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные,
Прощайте, друзья —
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход подымался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но «Яблочко»-песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен…
Где же, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?
Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули «Грена...»
Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Отряд не заметил
Потери бойца,
И «Яблочко»-песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя…
Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О песне тужить.
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
1926
[...]
Молодежь! Ты мое начальство —
Уважаю тебя и боюсь.
Продолжаю с тобою встречаться,
Опасаюсь, что разлучусь.
А встречаться я не устану,
Я, где хочешь, везде найду
Путешествующих постоянно
Человека или звезду.
Дал я людям клятву на верность,
Пусть мне будет невмоготу.
Буду сердце нести как термос,
Сохраняющий теплоту.
Пусть живу я вполне достойно,
Пусть довольна мною родня —
Мысль о том, что умру спокойно,
Почему-то страшит меня.
Я участвую в напряженье
Всей эпохи моей, когда
Разворачивается движенье
Справедливости и труда.
Всем родившимся дал я имя,
Соглашаются, мне близки,
Стать родителями моими
Все старушки и старики.
Жизнь поэта! Без передышки
Я всё время провел с тобой,
Ты была при огромных вспышках
Тоже маленькою зарей.
1961
[...]
Было так — легенды говорят —
Миллиарды лет тому назад:
Гром был мальчиком такого-то села,
Молния девчонкою была.
Кто мог знать — когда и почему
Ей сверкать и грохотать ему?
Честь науке — ей дано уменье
Выводить нас из недоуменья.
Гром и Молния назначили свиданье
(Дата встречи — тайна мирозданья).
Мир любви пред ним и перед ней,
Только все значительно крупней.
Грандиозная сияла высь,
У крылечка мамонты паслись,
Рыбаков артель себе на завтрак
Дружно потрошит ихтиозавра.
Грандиозная течет вода,
Грандиозно все, да вот беда:
Соловьи не пели за рекой
(Не было же мелочи такой).
Над влюбленными идут века.
Рановато их женить пока…
Сквозь круговорот времен домчась,
Наступил желанный свадьбы час.
Пили кто знаком и незнаком,
Гости были явно под хмельком.
Даже тихая обычно зорька
Всех шумней кричит фальцетом:- Горько!
Гром сидит задумчиво: как быть?
Может, надо тише говорить?
Молния стесняется — она,
Может, недостаточно скромна?
— Пьем за новобрачных! За и за!-
Так возникла первая гроза.
Молния блестит, грохочет гром.
Миллиарды лет они вдвоем…
Пусть любовь в космическом пространстве
О земном напомнит постоянстве!
Дорогая женщина и мать,
Ты сверкай, я буду грохотать!
1958
[...]
Хаты слепо щурятся в закат,
Спят дороги в беспробудной лени…
Под иконой крашеный плакат
С Иисусом спорит о спасеньи.
Что же, Русь, раскрытые зрачки
Позастыли в бесконечной грусти?
Во саду ль твоем большевики
Поломали звончатые гусли?
Иль из серой, пасмурной избы
Новый, светлый Муромец не вышел?
Иль петух кровавый позабыл
Запалить твои сухие крыши?
Помню паленой соломы хруст,
Помню: красный по деревне бегал,
Разбудив дремавшую под снегом,
Засидевшуюся в девках Русь.
А потом испуганная лень
Вкралась вновь в задымленные хаты.
Видно, красный на родном селе
Засидевшуюся в девках не сосватал.
По сожженным пням издалека
Шел мужик все так же помаленьку…
Те же хаты, та же деревенька
Так же слепо щурились в закат.
Белеют босые дорожки,
Сверкает солнце на крестах…
В твоих заплатанных окошках,
О Русь, все та же слепота.
Но вспышки зарев кто-то спрятал
В свою родную полосу,
И пред горланящим плакатом
Смолкает бледный Иисус.
И верю, Русь, Октябрьской ночью
Стопой разбуженных дорог
Придет к свободе в лапоточках
Все тот же русский мужичок.
И красной лентой разбежится
Огонь по кровлям серых хат…
И не закрестится в закат
Рука в щербленой рукавице.
Слышит Русь, на корточки присев,
Новых гуслей звончатый напев
И бредет дорожкой незнакомой,
Опоясана декретом Совнаркома.
Выезжает рысью на поля
Новый, светлый Муромец Илья,
Звонко цокают железные подковы…
К серым хатам светлый держит слово.
Звезды тихо сумерками льют
И молчат, заслушавшись Илью.
Новых дней кровавые поверья
Слышат хаты… Верят и не верят…
Так же слепо щурятся в закат
Окна серых утомленных хат,
Но рокочут звончатые гусли
Над тревожно слушающей Русью.
1921
[...]
Выпал за окнами первый снежок,
Блекнет закат, догорая…
Музыка входит:
— Здравствуй, дружок!
— Здравствуй, моя дорогая!—
Гости съезжаются,
Много гостей.
Входят, румяны с мороза.
Рифмы вбегают.
В передней моей
Глухо закашляла Проза…
Вечер в разгаре,
Полночь близка.
Льется вино.
По ошибке
Музыка громко читает рассказ,
Рифма играет на скрипке.
Вдруг замолкают.
В двери мои
Слышится стук осторожный.
Голос доносится:
— Можно войти?—
Я отвечаю:
— Можно!—
Парень смущенно у двери стоит
(Шутка ли — столько народу!).
— Я к тебе завтра зайду,— говорит,—
Я к тебе так, мимоходом...—
Гостю навстречу:
— Приятель, здоров!
Выпей, согрейся с мороза.
Знакомьтесь:
Рабфаковец Ваня
Жезлов —
Музыка,
Живопись,
Проза...—
Пробки защелкали,
Льется вино,
Музыка шепчет в истоме:
— Ваня! Я Мишу просила давно
С вами меня познакомить.—
Парень, подвыпивши, смотрит смелей.
— Мы ведь знакомы немножко —
Вы проезжали деревней моей,
Сидя на венской гармошке.
Голос гармоники трудно забыть,
Вы мне приснитесь, бывало…
— Что вы!
Оставьте!
Не может быть!
Я и не подозревала!..—
Наша пирушка кипит до утра,
Музыка пляшет беспечно…
Гости встают.
— Расходиться пора.
Ты нас проводишь, конечно?—
Вышли и песни поем в тишине,
И на веселых прохожих
Смотрит серьезный милиционер
И улыбается тоже.
1927
_Голодному и Ясному
Задыхались, спеша, на ходу мы,
Холод глянул в глаза Октябрю,
Когда каждый из нас подумал:
«Дай-ка вместе полюбим зарю!»
Вышла осень гулять за ворота,
Постучалась и к нам в окно,
А у нас под блузой работал
И стучал торопливый станок.
Вбились выстрелы скачущим боем
В убегающий пульс станка…
Мы пришли окровавить зарею
Засыпанный снегом закат.
Мы долго, мы долго стучали
В закрытую дверь Октября…
Скоро с пристани Завтра отчалим
Четверо — мы и Заря.
1921
[...]
Каховка, Каховка — родная винтовка —
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза…
Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, по наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Уже не мальчиком,
Уже почти мужчиной
Перехожу десятую межу.
В одиннадцатую
Нашу годовщину,
Накрыт противогазом,
Прихожу.
Мне десять лет
Знакомы поименно,
И в голове моей
Уже давно
Висят воспоминанья,
как знамена,
Простреленные
Батькою Махно…
Пусть молодость моя
Горит неутомимо —
В ней десять лет
Глядят из-под золы,
В ней с ароматом
Пороха и дыма
Смешался запах
Стружек и смолы…
Вдоль старых стен
По кладбищам печальным,
Над мертвым
успокоенным полком
Я прохожу
Чуть-чуть сентиментальный,
Задумчивым
иду
большевиком.
Завязаны шнурки
Моих ботинок,
И в прачечной
Лежит мое белье,
И отдано оружие мое
Милиции,
Поставленной
на рынок, —
Но в десять лет
Команда не забыта,
Но вычищено
Старое седло,
Но чувствую,
что время подползло
Почти неслышным
Шорохом иприта…
Вдоль новых крыш
Пройдут года украдкой,
Сквозь гущу лет
Придет знакомый год…
Сойди, поэт!
Здесь будет пересадка!
Оставь трамвай!
Тебя тачанка ждет!..
Мы десять лет
Надеемся и терпим,
Пока под взрывы
Пушечных зарниц
Проскачет эскадрон
Нетерпеливым темпом
Через барьер
Разрушенных границ…
[...]
Пусть погиб мой герой.
Только песня доныне жива.
Пусть напев в ней другой
И другие, конечно, слова.
Но в бессонное сердце
Стучатся все так же упрямо
И надежда Анголы,
И черная боль Алабамы.
Не нарушила юность
Своих благородных традиций,
И за песнею песня
В стране моей снова родится.
В песнях молодость наша!
Над нею не властвуют годы.
И мечтают мальчишки
О счастье далеких народов.
Пусть же крепнет содружество
Смелых. И в песне доносится пусть
И кубинское мужество,
И испанская грусть.
* См. Гренада
1963
[...]
Живого или мертвого,
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого —
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня не уставая…
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе корабликом —
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний…
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу свою.
1961
Безмолвствует чёрный обхват переплёта,
Страницы тесней обнялись в корешке,
И книга недвижна. Но книге охота
Прильнуть к человеческой теплой руке.
Небрежно рассказ недочитанный кинут,
Хозяин ушёл и повесил замок.
Сегодня он отдал последний полтинник
За краткую встречу с героем Зоро.
Он сядет на лучший из третьего места,
Ему одному предназначенный стул,
Смотреть, как Зоро похищает невесту,
В запретном саду раздирая листву.
Двенадцать сержантов и десять капралов
Его окружают, но маска бежит,
И вот уж на лошади мчится по скалам,
И в публику сыплется пыль от копыт.
И вот на скале, где над пропастью выгиб,
Бесстрашный Зоро повстречался с врагом..
Ну, разве покажет убогая книга
Такой полновесный удар кулаком?
Безмолвствует чёрный обхват переплёта,
Страницы тесней обнялись в корешке,
И книга недвижна. Но книге охота
Прильнуть к человеческой теплой руке.
[...]
1
Снова бродит луна
Но полям бесконечных скитаний.
Словно в очередь к богу,
Вразвалку лежат мертвецы…
Засыхает слюна
Над застрявшей в гортани
Отсыревшей полоской мацы…
Чтобы спрятать свой стыд,
Чтобы скрыть свой позор от людей,
Небеса над землей
Опускают ночной горизонт…
Беспощадная ночь,
Ты бы стала немного светлей,
Если б ты поняла,
Как смертельно устал Либерзон…
Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит.
Впереди
Круговоротом верст
Распростерся
Полевой ковер.
Ветром донесло издалека
Пьяное дыханье мужика.
Бродит полночь неживая
По местечкам разоренным,
Свежий ветер обдувает
Мещанина Либерзона.
— Господи!
Еще недоставало
В тухлом дилижансе простудиться…
Одолжи мне, боже, покрывало
На мою худую колесницу!
Или мало просьбы человека?
Или я молился мало?
Или мертвая моя Ревекка
Обо мне еще не рассказала?
Ты ведь видел
Этих трупов груды,
Дочерей моих ты видел тоже,
Ты смотрел на розовые груди,
Ты смотрел и… засмотрелся, боже!
Через тучи песков,
Через версты пустынь,
Через черную зелень еврейской весны,
Неумыт и обшарпан,
Я пришел на Волынь —
Кочевой гражданин
Неизвестной страны.
И если, о господи,
На одном из небес
Ты найдешь мое счастье, —
То сжалься над ним,
Вынь все лучшие звезды свои и повесь
Над заплаканным счастьем моим! …
Что-то дует сильно,
Что-то спится слабо…
Разреши, всесильный,
Повернуться на бок…
Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит…
Лунная корона
Гаснет в полумгле,
Окна занавешены
Изморозью белою,
Тихою походкой
Бродит по земле
Жирная суббота,
Ничего не делая.
Звезды пожелтели —
Божьи плоды,
Позднее время —
Половина второго…
Тишина
От земли до звезды,
От Меркурия
До Могилева…
2
Как струна в музыкальном ящике,
Ветер вздрогнул среди домов.
Звезды тихие и дрожащие,
Словно божии приказчики
За прилавками облаков.
Ветра взбалмошная походка
Вдоль по вывеске прокатилась,
Где мечтательная селедка
На сосиски облокотилась.
Ветер мечется и кружится,
Разговаривая неясно:
«Либерзон! Пора освежиться!
Либерзон! Погода прекрасна!»
Покупатель ушел последний,
Ужин праздничный приготовлен…
— Ну, сыночек мой, ну, наследник,
День закончен, конец торговле!
Вечер в окнах стоит,
Обрисован
Старомодною синевою…
Либерзон задвинул засовы,
Моет руки перед едою…
И сидит за одним столом,
Хлебом с маслом по горло сыт,
«Бакалейный торговый дом –
Самуил Либерзон и Сын».
Самовара большой костер
Потухает в изнеможенье.
Начинается разговор
Философского направленья:
— Что ты видел, цыпленок куцый,
У окошка родного дома? —
Отблеск маленькой революции
И пожар большого погрома…
Озираясь на склоне дней,
Тихо прошлое провожая,
Не забудь, дорогой Моисей,
Это имя — Игнат Можаев.
От погрома уйдя назад
В лицемерный приют полей,
Он живет — Можаев Игнат, —
Чтоб кормить и колоть свиней…
—
Ночь на мир положила лапы,
Всем живущим смежив ресницы.
Огонек одинокой лампы
В закопченном стекле томится.
Ночь раскинулась, вырастая.
Звезды в окнах —
Кругом пламенным…
Молодой Либерзон читает,
Подготавливаясь к экзаменам.
Ах, как много учиться надо.
Бродит взгляд его опущенный
По страницам «Александра
Сергеевича Пушкина…».
Соблазнительная подушка
Так заманчиво обнажена…
«Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?.»
—
Суровая полночь
Приносит грозу,
Фейерверк молний
И гром отдаленный,
И ангел увидел,
Как где-то внизу
В обнимку
Сном праведных
Спят Либерзоны,
И Пушкин склонился над ними во мгле,
С любовью над юным,
С улыбкой над старым…
«Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам…»
3
Весть летела из столицы
К деревенькам и станицам,
Разбудила и вспугнула
Задремавшие аулы
И присела на крылечко
У еврейского местечка.
—
С юго-западной стороны
Ночь колышет колокола, —
Эти звезды вокруг луны —
Словно дети вокруг стола.
Молодая стоит луна
На житомирском берегу,
Над Житомиром — тишина,
Над Полосами — тихий гул…
Ты прислушайся, Моисей,
Моисей Либерзон, не спи!
Запрягает своих коней
Сам Тютюник в ночной степи.
Убегает в поля трава,
Лошадь в страхе за ней бежит, —
Атаманова голова,
Словно бомба, над ней висит.
Атаман пролетел вперед,
Бесшабашный и молодой.
Подмигнул ему небосвод
Самой маленькою звездой.
Две губернии на поклон
Прибегают к нему зараз…
Но недаром морской циклон
Бородою Дыбенко тряс, —
Он идет впереди полков
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят.
Смерть стоит за плечом его,
Кровь цветет на его усах…
О Тютюник!
Твое торжество —
Только пыль на его ногах!..
Озадаченный горизонт
Собирает свои облака,
И стоит Моисей Либерзон,
Поднимая знамя полка.
Он стоит впереди полков.
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят…
Ты с ума сошел, Моисей!
Тишина и покой кругом,
Только ветер чужих степей.
Чуть колышет твой тихий дом.
Одеялом большим накрыт
Твой отец, погруженный в сон,
И приходит к нему царь Давид,
И является царь Соломон.
В этой сказочной тишине,
В этом выдуманном раю
Он с царями ведет во сне
Интересное интервью…
Ночь проносит сквозь синь степей
Колыханье колоколов,
И опять идет Моисей
По равнинам военных снов.
Наблюдая полет ракет,
Моисей подошел к реке,
С красным флагом в одной руке,
С револьвером в другой руке.
И не страшен разбег дорог
Перешедшему вброд реку,
И стоит над Синаем бог,
Приготовившийся к прыжку.
0н у пропасти на краю,
У последней своей звезды.
Пожелтели в его раю
Запечатанные сады.
Пожалей его, Моисей, —
Бога прадедов и отцов!..
Громкий выстрел среди степей,
Тихий стон среди облаков…
Над Житомиром тишина…
И гудит снаряд отдаленный,
Словно падающая луна
С утомленного небосклона…
4
Посреди необъятных болот
Середина поэмы встает,
И во тьме зажигается стих
И горит, чтоб согреть часовых.
Неспокойная полночь болот.
Разводящий не скоро придет.
«В этой тьме погибать не резон, —
Мы пропали с тобой, Либерзон!
Хорошо б на минутку прилечь…
И зачем нам болото беречь?.»
Эта сырость как черный туман…
Пропадает Можаев Иван…
Над болотом гортанная речь:
«Нам приказано —
Надо стеречь.
Скоро смена,
Рассвет недалек.
Успокойся, Ванюша, дружок!»
Раздвигая болотную хмарь,
Поднимает поэма фонарь,
И стоит на посту, освещен,
Молодой Моисей Либерзон.
Посреди болотных пустырей
Он стоит, мечтательность развеяв, —
Гордость нации,
Застенчивый еврей,
Боевой потомок Маккавеев.
Под затвором
Молчалив свинец…
Где теперь его отец?
(Он, наверно, в тишине ночной
Медленно читает Тору,
Будто долг свой
Тяжкий и большой
По частям выплачивает кредитору.)
Влажен штык,
И отсырел приклад…
Моисея неподвижен взгляд.
(Может быть, ему издалека
Запылала смуглая щека
Дочери часовщика?.)
Полночь бродит над часовыми,
Мир вокруг без остатка вымер.
На четырнадцатой версте
Пробегает сухая степь,
Там усталая спит Расея
Без Ивана
И Моисея…
Пусть в тумане заперты пути,
Не грусти, Можаев,
Не грусти!
Ты не тот, кто ловит голубей,
Не робей, Ванюша,
Не робей!
«Я грущу, товарищи, по дому,
Дума мучает меня одна:
Для чего мне, парню молодому,
Молодость бесплатная дана?
Для того ли я без отдыха работал,
Для того ли я страдал в бою,
Чтобы это темное болото
Засосало голову мою?.
В этой тьме погибнуть не резон,
Очень скучно умирать мне без людей…
Посади меня на лошадь, Либерзон,
Дай мне в руки саблю, Моисей!
Я тебе промчусь, как атаман,
Я врагов
Повырубаю враз,
Только, друг мой,
Убери туман
От моих заиндевевших глаз!
Буду первым я в жестокой сече.
С вытянутой саблей поперек…
Мы еще проскачем, Моисейчик,
Мы еще поборемся, браток!
Или будет нам обоим крышка,
Иль до гроба будем вместе жить…
Никогда не думал я, братишка,
Что могу я
Жида полюбить.
Я тебя своей любовью грею,
Я с тобою мучаюся тут,
Потому что на земле евреи
Симпатичной нацией живут…
Долго ли осталось нам томиться,
Скоро ли окончится поход?
Говорят, что скоро заграница
Тоже по-советски заживет.
И наступит времечко такое,
И пойдут такие чудеса,
Чтобы каждый дом себе построил,
Чтобы окна выходили в сад.
Старой жизни
Навсегда капут,
Будет жизнь
Куда вкусней и гуще,
Будет хлеб —
Пятиалтынный пуд,
И еще дешевле — неимущим.
Будет каждый жить свой долгий век,
В двести лет
Справляя именины…
Я хотя и темный человек,
Ну а все же
Верю в медицину…»
Мир вокруг без остатка вымер,
Полночь бродит над часовыми…
«Эх, Моисейчик,
Такие дни!
Очень скучно мне и обидно –
Мы с тобою
Совсем одни,
Даже пса — и того не видно…
Мы вернемся с тобой едва ли, —
Над болотами
Ночь темна…
Как живет теперь
Моя Валя?
Что поделывает она?
Помню,
С ней отводил я душу,
И голубил ее,
И ласкал,
Я над милой своей Валюшей,
Словно мост над рекой, стоял…
Ветер в поле
Всю ночь бежит
По разбросанным зеленям…
И Валюша одна сидит
И, наверное, ждет меня.
Вот вернусь я,
Построю дом,
Тесно выложу кирпичи…
Не дадут кирпичи –
Украдем.
(Ты смотри, жидюга,
Молчи!..)»
И мечты
Рассыпались вслепую,
И пронесся ветер впопыхах,
Будто музыка прошла, танцуя,
На своих высоких каблуках.
Утомленная спит Расея
Без Ивана
И Моисея…
Выше, выше голову,
Моисей Самойлович!
Песню мою на тебе,
Иван Игнатьевич!
Возьми и неси ее
Над нашей Россиею!..
5
Скорый поезд
Сквозь снега летит,
Самуил Израилевич спит.
Приближаются с двух сторон
Царь Давид
И царь Соломон.
«Рад вас видеть, друзья, всегда.
Я в Житомир…
А вы куда?»
Тихо слушает весь вагон,
Что рассказывает Соломон.
Говорят о делах
И о родине
Два царя
И один верноподданный.
Тихо вслушивается
Вагон.
Тихо жалуется
Либерзон:
«Сын мой умер
Во цвете лет…
Почему его с вами нет?
Мой наследничек,
Мой сыночек!
Ты приснись мне
Хоть разочек!..»
Кроткой лаской
До зари
Утешают его цари…
Поезд круто затормозил,
Просыпается Самуил…
Пассажиры кругом сидят
Очень мирно
И очень мило.
И глядит Можаев Игнат
На смущенного Самуила.
(Часто думаешь:
Враг далеко—
Враг оказывается
Под боком…)
Беспощадная ночь погрома…
Самуил опускает взгляд.
Пусть враги,
Но все же — знакомы…
«Здравствуйте!» —
«Очень рад!»
И улыбка дрожит виновато
В поседевших усах Игната.
И неловок, и смущен,
Говорит он, заикаясь:
«Извиняюся, Либерзон,
За ошибку свою извиняюсь!
Был я очень уж молодым
И к тому же довольно пьяным,
Был я темным,
Был слепым,
Несознательным хулиганом…»
И стучит, стучит учащенно
Сердце старого Либерзона.
Эта речь его душу греет,
Словно дружеская услуга…
Извиниться перед евреем —
Значит стать его лучшим другом.
«Я очень доволен!
Я рад чрезвычайно!
Допускаю возможность,
Что погром — случайность,
Что гром убил моих дочерей,
Что вы — по натуре
Почти еврей…
Знаете новость:
Умер мой сын!
Сижу вечерами один,
Один!
Глухо стучит одинокий маятник…
Игнатий Петрович,
Вы меня понимаете?»
Только ветер и снег за окном,
И зари голубое зарево,
И сидят старики вдвоем,
По-сердечному разговаривая…
Пробегая леса и степи,
Вьюга мечется по Руси…
Человеческий теплый лепет,
Вьюга, вьюга,
Не погаси!
Чтобы поезд в снегу не увяз,
Проведи по путям вагоны,
Чтобы песня моя неслась
От Можаева
К Либерзону.
Чтобы песня моя простая,
Чтобы песня моя живая
Громко пела бы, вырастая,
И гудела б, ослабевая…
[...]
_М. Голодному и А. Ясному
Меня не пугает
Высокая дрожь
Пришедшего дня
И ушедших волнений,-
Я вместе с тобою
Несусь, молодежь,
Перил не держась,
Не считая ступеней.
Короткий размах
В ширину и в длину —
Мы в щепки разносим
Старинные фрески,
Улыбкой кривою
На солнце сверкнув,
Улыбкой кривою,
Как саблей турецкой…
Мы в сумерках синих
На красный парад
Несем темно-серый
Буденновский шлем,
А Подлость и Трусость,
Как сестры, стоят,
Навек исключенные
Из ЛКСМ.
Простите, товарищ!
Я врать не умею —
Я тоже билета
Уже не имею,
Я трусом не числюсь,
Но с Трусостью рядом
Я тоже стою
В стороне от парада.
Кому это нужно?
Зачем я пою?
Меня всё равно
Комсомольцы не слышат,
Меня всё равно
Не узнают в бою,
Меня оттолкнут
И в мещане запишут…
Неправда!
Я тот же поэт-часовой,
Мое исключенье
Совсем не опасно,
Меня восстановят —
Клянусь головой!..
Не правда ль, братишки,
Голодный и Ясный?
Вы помните грохот
Двадцатого года?
Вы слышите запах
Военной погоды?
Сквозь дым наша тройка
Носилась бегом,
На нас дребезжали
Бубенчики бомб.
И молодость наша —
Веселый ямщик —
Меня погоняла
Со свистом и пеньем.
С тех пор я сквозь годы
Носиться привык,
Перил не держась,
Не считая ступеней…
Обмотки сползали,
Болтались винтовки…
(Рассеянность милая,
Славное время!)
Вы помните первую
Командировку
С тяжелою кладью
Стихотворений?
Москва издалека,
И путь незаметный,
Бумажка с печатью
И с визой губкома,
С мандатами длинными
Вместо билетов,
В столицу,
На съезд
Пролетарских поэтов.
Мне мать на дорогу
Яиц принесла,
Кусок пирога
И масла осьмушку,
Чтоб легкой, как пух,
Мне дорога была,
Она притащила
Большую подушку.
Мы молча уселись,
Дрожа с непривычки,
Готовясь к дороге,
Дороги не зная…
И мать моя долго
Бежала за бричкой,
Она задыхалась,
Меня догоняя…
С тех пор каждый раз,
Обернувшись назад,
Я вижу
Заплаканные глаза.
— Ты здорово, милая,
Утомлена,
Ты умираешь,
Меня не догнав.
Забудем родителей,
Нежность забудем,-
Опять над полками
Встает атака,
Веселые ядра
Бегут из орудий,
Высокий прожектор
Выходит из мрака.
Он бродит по кладбищам,
Разгоряченный,
Считая убитых,
Скользя над живыми,
И город проснулся
Отрядами ЧОНа,
Вздохнул шелестящими
Мостовыми…
Я снова тебя,
Комсомол, узнаю,
Беглец, позабывший
Назад возвратиться,
Бессонный бродяга,
Веселый в бою,
Застенчивый чуточку
Перед партийцем.
Забудем атаки,
О прошлом забудем.
Друзья!
Начинается новое дело,
Глухая труба
Наступающих буден
Призывно над городом
Загудела.
Рассвет подымается,
Сонных будя,
За окнами утренний
Галочий митинг.
Веселые толпы
Бессонных бродяг
Храпят
По студенческим общежитьям.
Большая дорога
За ними лежит,
Их ждет
Дорога большая
Домами,
Несущими этажи,
К празднику
Первого мая…
Тесный приют,
Худая кровать,
Запачканные
Обои
И книги,
Которые нужно взять,
Взять — по привычке —
С бою.
Теплый народ!
Хороший народ!
Каждый из нас —
Гений.
Мы — по привычке —
Идем вперед,
Без отступлений!
Меня не пугает
Высокая дрожь
Пришедшего дня
И ушедших волнений…
Я вместе с тобою
Несусь, молодежь,
Перил не держась,
Не считая ступеней…
1928
[...]