Легкие стихи Алексея Константиновича Толстого

Как здесь хорошо и приятно,
Как запах дерев я люблю!
Орешника лист ароматный
Тебе я в тени настелю.

Я там, у подножья аула,
Тебе шелковицы нарву,
А лошадь и бурого мула
Мы пустим в густую траву.

Ты здесь у фонтана приляжешь,
Пока не минуется зной,
Ты мне улыбнешься и скажешь,
Что ты не устала со мной.

Лето 1856

Есть много звуков в сердца глубине,
Неясных дум, непетых песней много;
Но заглушает вечно их во мне
Забот немолчных скучная тревога.

Тяжел ее непрошеный напор,
Издавна сердце с жизнию боролось —
Но жизнь шумит, как вихорь ломит бор,
Как ропот струй, так шепчет сердца голос!

1859

Сердце, сильней разгораясь от году до году,
Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду.
В ней, как железо в раскале, оно закипело:
Сделала, жизнь, ты со мною недоброе дело!
Буду кипеть, негодуя, тоской и печалью —
Все же не стану блестящей холодною сталью.

Растянулся на просторе
И на сонных берегах,
Окунувши морду в море,
Косо смотрит Аюдаг.

Обогнуть его мне надо,
Но холмов волнистый рой,
Как разбросанное стадо,
Все толпится предо мной.

Добрый конь мой, долго шел ты,
Терпеливо ношу нес;
Видишь там лилово-желтый,
Солнцем тронутый утес?

Добрый конь мой, ободрися,
Ускори ленивый бег,
Там под сенью кипариса
Ждет нас ужин и ночлег!

Вот уж час, как в ожиданье
Конь удваивает шаг,
Но на прежнем расстоянье
Косо смотрит Аюдаг.

Тучи море затянули,
Звезды блещут в небесах,
Но не знаю, обогну ли
Я до утра Аюдаг?

Лето 1856

Я враг всех так называемых вопросов.

Один из членов
Государственного совета,

Ecли у тебя есть фонтан, заткни его.
Кузьма Прутков.
1
Правда ль это, что я слышу?
Молвят овамо и семо:
Огорчает очень Мишу
Будто Дарвина система?

2

Полно, Миша! Ты не сетуй!
Без хвоста твоя ведь ….,
Так тебе обиды нету
В том, что было до потопа.

3

Всход наук не в нашей власти,
Мы их зерна только сеем;
И Коперник ведь отчасти
Разошелся с Моисеем.

4

Ты ж, еврейское преданье
С видом нянюшки лелея,
Ты б уж должен в заседанье
Запретить и Галилея.

5

Если ж ты допустишь здраво,
Что вольны в науке мненья —
Твой контроль с какого права?
Был ли ты при сотворенье?

6

Отчего б не понемногу
Введены во бытиe мы?
Иль не хочешь ли уж богу
Ты предписывать приемы?

7

Способ, как творил создатель,
Что считал он боле кстати —
Знать не может председатель
Комитета о печати.

8

Ограничивать так смело
Всесторонность божьей власти —
Ведь такое, Миша, дело
Пахнет ересью отчасти!

9

Ведь подобные примеры
Подавать — неосторожно,
И тебя за скудость веры
В Соловки сослать бы можно!

10

Да и в прошлом нет причины
Нам искать большого ранга,
И, по мне, шматина глины
Не знатней орангутанга.

11

Но на миг положим даже:
Дарвин глупость порет просто —
Ведь твое гоненье гаже
Всяких глупостей раз во сто!

12

Нигилистов, что ли, знамя
Видишь ты в его системе?
Но святая сила с нами!
Что меж Дарвином и теми?

13

От скотов нас Дарвин хочет
До людской возвесть средины —
Нигилисты же хлопочут,
Чтоб мы сделались скотины.

14

В них не знамя, а прямое
Подтвержденье дарвинисма,
И сквозят в их диком строе
Все симптомы атависма:

15

Грязны, неучи, бесстыдны,
Самомнительны и едки,
Эти люди очевидно
Норовят в свои же предки.

16

А что в Дарвина идеи
Оба пола разубраны —
Это бармы архирея
Вздели те же обезьяны.

17

Чем же Дарвин тут виновен?
Верь мне: гнев в себе утиша,
Из-за взбалмошных поповен
Не гони его ты, Миша!

18

И еще тебе одно я
Здесь прибавлю, многочтимый:
Не китайскою стеною
От людей отделены мы;

19

С Ломоносовым наука
Положив у нас зачаток,
Проникает к нам без стука
Мимо всех твоих рогаток,

20

Льет на мир потоки света
И, следя, как в тьме лазурной
Ходят божии планеты
Без инструкции ценсурной,

21

Кажет нам, как та же сила,
Все в иную плоть одета,
В область разума вступила,
Не спросясь у Комитета.

22

Брось же, Миша, устрашенья,
У науки нрав не робкий,
Не заткнешь ее теченья
Ты своей дрянною пробкой!

Конец 1872

Год написания: 1872

Тебя так любят все! Один твой тихий вид
Всех делает добрей и с жизнию мирит.
Но ты грустна; в тебе есть скрытое мученье,
В душе твоей звучит какой-то приговор;
Зачем твой ласковый всегда так робок взор
И очи грустные так молят о прощенье,
Как будто солнца свет, и вешние цветы,
И тень в полдневный зной, и шепот по дубравам,
И даже воздух тот, которым дышишь ты,
Все кажется тебе стяжанием неправым?

1858

И на крыльце по вечерам,
Внимая тихим разговорам,
Лягушек слушать дружный гам,
Вдали звенящий слитым хором.

Год написания: 1857

Источник за вишневым садом,
Следы голых девичьих ног,
И тут же оттиснулся рядом
Гвоздями подбитый сапог.

Все тихо на месте их встречи,
Но чует ревниво мой ум
И шепот, и страстные речи,
И ведер расплесканных шум…

1858

Барон, тебе, делившему
Дни римские с певцом,
Тебе, переломившему
Копье с святым отцом,

Тебе, в palazzo Geoli[1]
Привыкшему витать,
Не слишком будет смело ли
Поднесть сию тетрадь?

Но в скуки час томительный,
Признайся (хи, хи, хи!),
Ты сам, превосходительный,
Пописывал стихи?
Итак, мое послание
И дружеский поклон
До нашего свидания
Я шлю тебе, барон.

Стасюлевич и Маркевич
Вместе побранились;
Стасюлевич и Маркевич
Оба осрамились.

«Ты поляк,- гласит Маркевич,-
В этом я уверен!»
Отвечает Стасюлевич:
«Лжешь как сивый мерин!»

Говорит ему Маркевич:
«Судишь ты превратно!»
Отвечает Стасюлевич:
«То донос печатный!»

Размышляет Стасюлевич:
«Классицизм нам кстати ль?»
Говорит ему Маркевич:
«Стало, ты предатель!»

Октябрь 1869

Ходит Спесь, надуваючись,
С боку на бок переваливаясь.
Ростом-то Спесь аршин с четвертью,
Шапка-то на нем во целу сажень,
Пузо-то его все в жемчуге,
Сзади-то у него раззолочено.
А и зашел бы Спесь к отцу, к матери,
Да ворота некрашены!
А и помолился б Спесь во церкви божией,
Да пол не метен!
Идет Спесь, видит: на небе радуга;
Повернул Спесь во другую сторону:
Не пригоже-де мне нагибатися!

1854 (?)

О, если б ты могла хоть на единый миг
Забыть свою печаль, забыть свои невзгоды!
О, если бы хоть раз я твой увидел лик,
Каким я знал его в счастливейшие годы!

Когда в твоих глазах засветится слеза,
О, если б эта грусть могла пройти порывом,
Как в теплую весну пролeтная гроза,
Как тень от облаков, бегущая по нивам!

1859

Скорее на небе луну
Заменит круг презренной….,
Чем я хоть мысленно дерзну
Обидеть «Вестника Европы!»

18 ноября 1873

Год написания: 1873

Колышется море; волна за волной
Бегут и шумят торопливо…
О друг ты мой бедный, боюся, со мной
Не быть тебе долго счастливой:
Во мне и надежд и отчаяний рой,
Кочующей мысли прибой и отбой,
Приливы любви и отливы.

1856

1

Доктор божией коровке
Назначает рандеву,
Штуки столь не видел ловкой
С той поры, как я живу,
Ни во сне, ни наяву.
Веря докторской сноровке,
Затесалася в траву
К ночи божия коровка.
И, припасши булаву,
Врач пришел на рандеву.
У скалы крутой подножья
Притаясь, коровка божья
Дух не смеет перевесть,
За свою страшится честь.

Дщери нашей бабки Евы!
Так-то делаете все вы!
Издали: «Mon coeur, mon tout», -[1]
А пришлось начистоту,
Вам и стыдно, и неловко;
Так и божия коровка —
Подняла внезапно крик:
«Я мала, а он велик!»
Но, в любви не зная шутки,
Врач сказал ей: «Это дудки!
Мне ведь дело не ново,
Уж пришел я, так того!»

Кем наставлена, не знаю,
К чудотворцу Николаю
(Как то делалося встарь)
Обратилась божья тварь.
Грянул гром. В его компанье
Разлилось благоуханье —
И домой, не бегом, вскачь,
Устрашась, понесся врач,
Приговаривая: «Ловко!
Ну уж божия коровка!
Подстрекнул меня, знать, бес!»
— Сколько в мире есть чудес!

Октябрь (?) 1868

2

Навозный жук, навозный жук,
Зачем, среди вечерней тени,
Смущает доктора твой звук?
Зачем дрожат его колени?

O врач, скажи, твоя мечта
Теперь какую слышит повесть?
Какого ропот живота
Тебе на ум приводит совесть?

Лукавый врач, лукавый врач!
Трепещешь ты не без причины —
Припомни стон, припомни плач
Тобой убитой Адольфины!

Твои уста, твой взгляд, твой нос
Ее жестоко обманули,
Когда с улыбкой ты поднес
Ей каломельные пилюли…

Свершилось! Памятен мне день —
Закат пылал на небе грозном —
С тех пор моя летает тень
Вокруг тебя жуком навозным…

Трепещет врач — навозный жук
Вокруг него, в вечерней тени,
Чертит круги — а с ним недуг,
И подгибаются колени…

Ноябрь (?) 1868

3

«Верь мне, доктор (кроме шутки!),-
Говорил раз пономарь,-
От яиц крутых в желудке
Образуется янтарь!»

Врач, скептического складу,
Не любил духовных лиц
И причетнику в досаду
Проглотил пятьсот яиц.

Стон и вопли! Все рыдают,
Пономарь звонит сплеча —
Это значит: погребают
Вольнодумного врача.

Холм насыпан. На рассвете
Пир окончен в дождь и грязь,
И причетники мыслете
Пишут, за руки схватясь.

«Вот не минули и сутки,-
Повторяет пономарь,-
А уж в докторском желудке
Так и сделался янтарь!»

Ноябрь (?) 1868

4
БЕРЕСТОВАЯ БУДОЧКА

В берестовой сидя будочке,
Ногу на ногу скрестив,
Врач наигрывал на дудочке
Бессознательный мотив.

Он мечтал об операциях,
О бинтах, о ревене,
О Венере и о грациях…
Птицы пели в вышине.

Птицы пели и на тополе,
Хоть не ведали о чем,
И внезапно все захлопали,
Восхищенные врачом.

Лишь один скворец завистливый
Им сказал как бы шутя:
«Что на веточках повисли вы,
Даром уши распустя?

Песни есть и мелодичнее,
Да и дудочка слаба,-
И врачу была б приличнее
Оловянная труба!»

Между 1868 и 1870

5

Муха шпанская сидела
На сиреневом кусте,
Для таинственного дела
Доктор крался в темноте.

Вот присел он у сирени;
Муха, яд в себе тая,
Говорит: «Теперь для мщенья
Время вылучила я!»

Уязвленный мухой больно,
Доктор встал, домой спеша,
И на воздухе невольно
Выкидает антраша.

От людей ночные тени
Скрыли доктора полет,
И победу на сирени
Муха шпанская поет.

Между 1868 и 1870

Сидит под балдахином
Китаец Цу-Кин-Цын
И молвит мандаринам:
«Я главный мандарин!

Велел владыко края
Мне ваш спросить совет:
Зачем у нас в Китае
Досель порядка нет?»

Китайцы все присели,
Задами потрясли,
Гласят: «Затем доселе
Порядка нет в земли,

Что мы ведь очень млады,
Нам тысяч пять лишь лет;
Затем у нас нет складу,
Затем порядку нет!

Клянемся разным чаем,
И желтым и простым,
Мы много обещаем
И много совершим!»

«Мне ваши речи милы,-
Ответил Цу-Кин-Цын,-
Я убеждаюсь силой
Столь явственных причин.

Подумаешь: пять тысяч,
Пять тысяч только лет!»
И приказал он высечь
Немедля весь совет.

Апрель 1869

Уж ласточки, кружась, над крышей щебетали,
Красуяся, идет нарядная весна:
Порою входит так в дом скорби и печали
В цветах красавица, надменна и пышна.

Как праздничный мне лик весны теперь несносен!
Как грустен без тебя дерев зеленых вид!
И мыслю я: когда ж на них повеет осень
И, сыпля желтый лист, нас вновь соединит!

Вeсна 1857?

Звонче жаворонка пенье,
Ярче вешние цветы,
Сердце полно вдохновенья,
Небо полно красоты.

Разорвав тоски оковы,
Цепи пошлые разбив,
Набегает жизни новой
Торжествующий прилив,

И звучит свежо и юно
Новых сил могучий строй,
Как натянутые струны
Между небом и землей.

1858

Царицын луг. Солнце светит во всем своем
блеске. Хор дворян, купечества, мещан и
почетных граждан.

Х о р
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос!

О д и н д в о р я н и Н
Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
Не раз злодей Таиров
Пугал собою дам.

О д и н к у п е ц 1-й
г и л ь д и и
С осанкой благородной,
Бродя средь наших стен,
Таиров……….
Показывал нам….!

Х о р
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос!

К у п е ц 2-й г и л ь д и и
«Друзья мои,- к совету,
Вздохнув, Кокошкин рек,-
Здесь бегает по свету
Какой-то человек.

Забыл он, видно, веру,
Забыл, бездельник, стыд,
Начальство для примеру
Поймать его велит —

Не то, друзья,- на плаху
Нам всем назначен путь —
Нельзя ли хоть для страху
Поймать кого-нибудь?»

И вот велит он тайно
Подсматривать везде,
Не узрят ли случайно
Хоть чьи-либо ….

Напрасно! Бич злодеев,
Неукротим, как рок,
Полковник Трубачеев
Увидеть их не мог.

Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
По-прежнему Таиров
Пугал собою дам.

Мы все были готовы
Бежать куда кто знал…

К в а р т а л ь н ы й 2-й
а д м и н и с т р а т и в н о й ч а с т и
(перебивает купца 2-й гильдии)

Потише! Что вы? Что вы?
Услышит генерал!

Х о р
(перебивает квартального 2-й административной части)
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос!

К у п е ц 3-й г и л ь д и и
(продолжает рассказ купца 2-й гильдии)
Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
По-прежнему Таиров
Пугал собою дам.

Однажды шел он важно
Вблизи Пяти углов,
Его узрел отважный
Сенатор Муравьев.

Узрел лишь и мгновенно
В полицью дал он знать:
Таиров дерзновенный
Явился-де опять.

Покинув тотчас съезжу,
Бегут они туда…

К в а р т а л ь н ы й 2-й
а д м и н и с т р а т и в н о й ч а с т и
(перебивает купца 3-й гильдии)
Вот я тебя уж съезжу,
Послушай, борода!

Х о р
(перебивает квартального 2-й административной части)
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос!

О д и н м е щ а н и н
(продолжает рассказ купца 3-й гильдии)
И тише сколь возможно,
Лишь кашляя слегка,
Подходят осторожно
Они издалека.

«Скажите, вы ль тот дерзкий,-
Все вместе вопиют,-
Который дамам мерзкий
Показывает…?»

«Одержим я истомой,-
Таиров им в ответ,-
И … хоть налицо мой,
Но всe равно что нет!

Да знает ваша шайка,
Что в нем едва вершок,
А сверх него фуфайка
И носовой платок!

Его без телескопа
Не узрят никогда,
Затем что он не…
Прощайте, господа!»

О д и н д в о р я н и н
(обращаясь к мещанину)
Уловка помогла ли?

О д и н к у п е ц
(обращаясь к дворянину)
Не думаю, навряд!
Один мещанин
(обращаясь к почетному гражданину)
Уловка-то? Едва ли!

О д и н г р а ж д а н и н
(обращаясь сам к себе)
Хитер ведь, супостат!

Х о р п о ч е т н ы х г р а ж д а н
Таирова поймали,
Таирова казнят!

Х о р к у п ц о в
Прошли наши печали,
Пойдемте в Летний сад!

O б щ и й х о р
Таирова поймали!
Отечество, ликуй!
Конец твоей печали —
Ему отрежут нос!