Стихи Иосифа Уткина

От доброго слова собака моя
Срывается с места, кружится юлою,
Визжит, колбасится: довольна! ая...
Я, кажется, скоро… собакой завою.

Кто знает жестокий и тихий твой нрав?
Не тронув тебя ни стихами, ни плачем -
Как пудель, уставясь и морду задрав, -
Не трону ль тебя я страданьем собачьим?

И как бы я ни был измучен и слаб,
Но если окликнешь… по первому звуку
Я кинусь со всех четырёх своих лап
Лизать эту нежную женскую руку.

И мир прояснится от пальцев твоих,
И в мире, где столько собак и вопросов,
Счастливей не будет вот этих двоих
От доброго слова визжащих барбосов!..

Когда, упав на поле боя —
И не в стихах, а наяву,-
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,

Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра,-
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.

Меня как будто оросили
Живой и мертвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..

1943

Трудно нам с тобой договориться,
Трудно, милая, трудней всего:
Резко обозначена граница
Счастья твоего и моего.

И, усталые, полуживые,
Зубы стиснувши и губы сжав,
Мы с тобой стоим, как часовые
Двух насторожившихся держав.

Ноябрь 1935

На столе — бутылка водки,
Под столом — разбитый штоф.
Пью и плачу я… ах, вот как
Обернулась ты, любовь!

Я — и душу, я — и тело…
Я и водку начал пить…
Для меня ты не хотела
Юбки новой позабыть.

Ах, всё чаще, чаще, чаще
Вижу я твое манто.
Проезжает мое счастье
В лакированном авто.

Юбка, шляпка дорогая,
Сумка с модным ремешком…
Наплевать… Любовь, я знаю,
Ходит под руку пешком.

Он не знает, он не спросит,
Любишь ты или шалишь.
Поиграет он и бросит,
И укатит в свой Париж.

Побледнеют твои губы,
Ручка высохнет твоя…
Кто тебя тогда полюбит,
Парижаночка моя?

Кто такая — не она ли
Ходит в кофте голубой?.
На каком-нибудь канале,
Может, свидимся с тобой?

1935

Ни глупой радости,
Ни грусти многодумной,
И песням ласковым,
Хорошая, не верь.

И в тихой старости,
И в молодости шумной
Всегда всего сильней
Нетерпеливый зверь.

Я признаюсь…
От совести не скрыться:
Сомненьям брошенный,
Как раненый, верчусь.
Я признаюсь:
В нас больше любопытства,
Чем настоящих и хороших чувств.

И песни пел,
И в пламенные чащи
Всегда душевное носил в груди
И быть хотел —
Простым и настоящим,
Какие будут
Только впереди.

Да, впереди…
Теперь я между теми,
Которые живут и любят
Без труда.
Должно быть, это — век,
Должно быть, это время —
Жестокие и нужные года!

1926

Пылает пыль.
Закат глубок.
Закат и золото
Тумана.
Звенит мой
Дымный котелок,
Позвякивает бердана.

И всё растет
Дорожный шов…
Последний дом
Смывают дали…
Я не простяся,
Так ушел.
Меня не провожали.

Любовь и дружба,
Вам пылать
И в дым побед
И в дым пожарищ!
… Не плакала
Старуха мать,
Не обнимал
Товарищ.

Рули, солдатское весло!
Я молча
Старую покинул,
Я знаю:
Старой тяжело
Смотреть
На душегуба
Сына.

Ах, мать,
И я тоской томим,
Но мне ясна
Сноровка века.
И ты, родимая,
Пойми
Закон земли
И человека.

Ну кто из нас,
Подумай,- зверь?
Мы мучаемся, убивая,
И ты, пожалуйста,
Не верь
Неумным краснобаям.

Но знаем мы:
Предел тревог
В боях,
В смертях
И ранах!

.........

Звенит мой
Дымный котелок,
Позвякивает бердана,

А в сердце
Теплый водоем,
И я кричу соседу:
«Эй, кабардинец,
Попоем
Про матерей
И про
Победу!»

1925

Мы не рыбы и не птицы,
И в отечестве своем
Мы привыкли веселиться
И печалиться вдвоем.

Одиноко мне и жарко.
Напишу возьму письмо.
Есть конверт. Наклею марку.
Пусть идет себе само.

Все сто семьдесят мильонов
Письма пишет, писем ждет,—
Парень с сумкой почтальона
К одному из них придет.

Кто он? Летчик? Врач? Учитель?
Кто? Профессия не в счет!
«Распишитесь. Получите»,
И получит. И прочтет.

А потом к столу присядет
И напишет мне ответ.
Кто?. Чарджуйский, скажем, дядя,
Не писавший двадцать лет,

У которого баштаны
И который сбился с ног.
У которого бесштанный
Старший сын и пацанок.

Но который на рассвете,
Пораскинувши умом,
На мое письмо ответит
Вразумительным письмом.

Потому что и в Чарджуе
И в любом другом краю
Люди наши боль чужую
Принимают как свою!

Март 1936

Ты устала, дорогая.
Триста с лишним дней в году!
Дни труда…
И ты в трамвае
Задремала на ходу.

Крепко сомкнуты ресницы.
Брови подняты дугой.
Кто тебе сегодня снится,
Мой товарищ дорогой?

Это, может быть, красавец
По лицу
И по уму,
Я деталей не касаюсь…
Но завидую ему.

Я себя последней спицей
Не считаю. Нет!
И мне
Тоже бы хотелось сниться
Многим девушкам
В стране.

Но тебе,
С которой вместе
Общим делом
Я живу,
Для которой столько песен
Написал я
Наяву,
Мне б особенно хотелось
Передать во сне привет.

Это, верно… мягкотелость?
Что ж поделаешь…
поэт!

1934

_Л. Хребтовой

Где хитрых ног смиренное движенье,
Где шум и дым,
Где дым и шум,-
Она сидит печальным отраженьем
Своих высокопарных дум.

Глаза расширились, раскинулись,
И реже
Смыкается у голубых границ
Задумчивое побережье
Чуть-чуть прикрашенных ресниц.

Она глядит, она глядит в окно,
Где тает небо голубое.
И вдруг…
Зеленое сукно
Ударило морским прибоем!..

И люди видеть не могли,
Как над столом ее, по водам,
Величественно протекли
И корабли,
И небосводы.

И как менялась бирюза
В глазах глубоких и печальных,
Пока… не заглянул в глаза
Суровый и сухой начальник…

Я знаю помыслы твои
И то,
Насколько сердцу тяжко,-
Хоть прыгают, как воробьи,
По счетам черные костяшки.

Октябрь 1925

Мы любим дом,
Где любят нас.
Пускай он сыр, пускай он душен.
Но лишь бы теплое радушье
Цвело в окне хозяйских глаз.

И по любой мудреной карте
Мы этот странный дом найдем —
Где длинный чай,
Где робкий фартук,
Где равно — в декабре и в марте —
Встречают
Солнечным лицом!

1925

Не дивимся, если хлопец
Ходит с дивчиной за тын.
А дивимся, если хлопец
Ходит по двору один.

Мы таких сейчас к ответу —
Хоть в каком он будь чину:
«Есть супруга или нету?
Если нет, то почему?»

Побалакаем. Расспросим.
Вызовем. Поговорим.
Не согласен? Перебросим
На работу
В Крым.

Пусть попробует на юге,
Где сама земля как печь,
От воды
и от супруги
Хлопец сердце уберечь!

… Не дивимся, если дядя
Ходит с дивчиной за тын,
А боимся_, если дядя
Долго ходит холостым.

Мы таких сейчас к ответу:
«Почему и отчего
_Промышляете

Побалакаем. Расспросим.
Вызовем. Поговорим.
Не согласен? Перебросим
На работу,
Но… в Нарым.

Пусть на Севере далеком,
Где снегов белеет гладь,
Где, насколько хватит око,
Человека не видать,

Где медведь идет по следу,
Где и птице негде сесть,
Пусть попробует к соседу
В сад супружеский залезть!

Июнь 1936

На Карпатах,
На Карпатах,
Под австрийский
Свист и вой,
Потерял казак папаху
Вместе с русой головой.

Задремавший подорожьем,
Ветер дрогнул,
И с полей
Он пошел зеленой дрожью
По букетам тополей.

Он подался до Кубани,
День ли,
Два ли протекло —
Он добрался до Кубани,
Свистнул в желтое стекло.

В хате девка молодая,
Позабыв про хоровод,
На бубнового
Гадает,
На червового кладет.

Или девке это снится?
Вышла девка —
Ни души.
Тишь,
И лунные лисицы
Шнырят по двору
В тиши.

И смекнула молодая:
Этот посвист
Не к добру,
И стоит она,
Рыдает
Па порхающем ветру…

… И гремим,
И протестуем,
И терзаем
Мы любя.
Эту песенку простую
Написал я
Для тебя.

В ней, наивной
И напевной,
Много доброго тепла.
Чтобы более душевной
Ты, любимая, была.

Нам,
Прошедшим зной и снежность,
Нам,
Вдыхавшим пыль и дым,-
Нам нужны
Друзья и нежность
Много больше, чем другим.

1927

Наш путь крестами обозначен.
Но крепок дуб от старческих морщин!
Закал борьбы: теряя, мы не плачем,
И, проклиная, мы молчим.

В нас многое захолодила снежность,
Но, чуждая никчемных слов,
И в нас есть дружеская нежность
И комсомольская любовь.

И если так, то в черный день утраты,
Как самым-самым дорогим,
Мы вам, товарищи… ребяты,
Любовь и нежность отдадим!

Всему есть срок… сорвется голос ровный,
В шеренге дней и дни расплаты есть:
Мы не откроем рта, но будут многословны
Огонь и сталь, наган и месть!

Первая половина 20-х годов (?)

Красивым, синеглазым
Не просто умирать.
...........
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать…

Нам всем дана отчизна
И право жить и петь,
И кроме права жизни —
И право умереть.

Но отданные силой
Нагану и петле,-
Храним мы верность милой,
Оставленной земле.

Я видел, как в атаках
Глотали под конец
Бесстрашные вояки
Трагический свинец.

Они ли не рубили
Бездарную судьбу?
Они ли не любили
И землю,
И борьбу?

Когда бросают женщин,
Лукавых, но родных,
То любят их не меньше
И уходя от них.

Есть ужас бездорожья,
И в нем — конец коню!
И я тебя, Сережа,
Ни капли не виню.

Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?.

Кипит, цветет отчизна,
Но ты не можешь петь!
А кроме права жизни,
Есть право умереть.

1926

«Ну-ка, двери отвори:
Кто стоит там у двери?»
«Это нищий, Аннушка».

«Дай краюху старику
Да ступай-ка на реку:
Кто там стонет,
Будто тонет?»
«Это лебедь, Аннушка».

«Ну, так выйди за плетень:
Почему такая тень?!»
«Это ружья, Аннушка».

«Ну, так выйди за ворота,
Расспроси, какая рота:
Кто? Какого, мол, полка?
Не хотят ли молока?»
«Не пойду я, Аннушка!

Это белые идут,
Это красного ведут,
Это… муж твой, Аннушка...»

1939

Мне всегда зимою снится —
Этот сон я берегу —
Серебристая синица
Звонко плачет на снегу.
А подвыпивший прохожий
Метит камнем в певчий цвет.
Правда? как это похоже
На твою судьбу, поэт!..
В мае нежность постучится,
Грея крыши, плавя снег,
И влюбился под синицу
Тот же самый человек!
В день, когда борьба воскреснет,
Он согреет гнев и пыл
Боевой, походной песней —
Той, что я ему сложил!..

Ты, поэт, борьбой измучен?
Брось,
Борьба во всем права!
Гнев и нежность нас научат
Уважать твои слова…

1927

Ужасом в сердце высечен
Желтый поволжский год.
Сколько их, сколько… тысячи!-
Улицей снятых сирот.

В грязном, дырявом рубище,
В тине вечерней мглы —
Сколько их, дня не любящих…
Эй, прокричите, углы!..

Слышите крик рыдающий,-
Мерьте отчаянья прыть!
Нам ли, судьбу уздающим,
Эту тоску забыть?

В бочке, под лодкой, под срубами
Будут ли вновь они?
Иерихонскими трубами,
Помощи голос, звени!

Сталью налитые руки
К детским протянем рукам.
Ужас голодной муки,
Нет, позабыть не нам!

В грязном, дырявом рубище,
В тине вечерней мглы —
Сколько их, дня не любящих…
Эй, прокричите, углы!..

1923

Моряк вступил на крымский берег —
Легко и весело ему!
Как рад моряк! Он ждал, он верил
И вот дождался: он в Крыму!

В лицо ему пахнуло мятой,
Победой воздух напоен.
И жадно грудью полосатой,
Глаза зажмурив, дышит он.

А южный ветер треплет пряди
Волос, похожих на волну,
И преждевременную гладит
Кудрей моряцких седину.

Как много видел он, как ведом
Ему боев двухлетний гул!
Но свежим воздухом победы
Сегодня он в Крыму вздохнул.

И автомат, как знамя, вскинув,
Моряк бросается вперед.
— Туда, где флотская святыня!
— Где бой!
— Где Севастополь ждет!!!

Апрель 1944

Мальчишку шлепнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.

Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он все время улыбался:
Мол, ничего «не понимэ».

К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: «Мы вовсе незнакомы!..»
И улыбается опять.

Ему японская «микада»
Грозит, кричит: «Признайся сам!..»
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.

Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят!
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.

… Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и кальсонах
Его ввели в тюремный двор.
Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.

И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!

1934

Приподнимет
Гордо морду,
Гордо стянет
Профиль птичий…
Сколько стоит
Ваша гордость?
Цену — вашему величью?.
Так идет.

Ей очень грустно
(От утрат, видать, печали!).
Не твоим ли пышным
Бюстом
Перекоп мы защищали?.

Счастлив я,
Что этим годам
Отдал всё —
И смех,
И грусть,
И с любимым небосводом
Преждевременно прощусь.

Это — капли,
Это — крохи,
Если взять наш век премудрый.
Что же дали вы эпохе,
Живописная лахудра?

Разве — это
Ищут люди?
Разве — это
Людям надо?
То кокетничает
Грудью,
То кокетничает
Задом.

Если вам уж неизвестно,
Разрешите, я замечу,
Что совсем в другое место
Спрятан разум человечий…

Опадет черемух снежность,
Опадет и вновь родится.
К нам же молодость и нежность
Никогда не возвратится.

К нам всегда приходит мудрость
Через белые равнины.
Опадут,
Отпляшут кудри,
Зацветут седины.

И как в бешеном стакане,
Память вздрогнет
И запляшет…
Чем же вас тогда поманит
Дорогая прошлость ваша?.

Я не знаю лучше участь,
Голубей не вижу свода:
Умереть, борясь и мучась,
Умереть в такие годы.

И меня в суровой ломке
Лишь одно страшит немало:
Как бы гордой незнакомкой
Жизнь меня не миновала.

Всё!-
И нежность песнопенья —
Всё!-
И даже нежность тела —
Для железного цветенья,
Для единственного дела…

А тебе, как влага туче,
Красота дана природой.
На костер ее!
Чтоб лучше
Освещалася свобода.

Женской нежностью томима,
Не богатых,
Не красивых —
Назови твоим любимым
Воина трудолюбивых!

Не поймешь —
И будет худо.
Жизнь идет, а годы скачут,
И смотри — тебя забудут,
Как красивую собачку…

1926

Берег н**а

Разделила их река.
Но стоят они родными:
Мост, как длинная рука,
Протянулся между ними.

Почему же, мальчик мой…
Это так обидно, право!..
Между мною и тобой
Никакой нет переправы?

1936

… Плыл туман
за ледяной горою,
И земля осталась
в стороне.
Но лицом
доподлинных
героев
Обернулись
путники
к стране.
В южный зной
и в северную
вьюгу,
Вековую
тьму
растеребя,
Так вот выглядят
на Севере,
на Юге
Подлинные
дети
Октября!

17 июня 1934

От тебя-то я не скрою,
Расскажу тебе одной:
Иностранного покроя
Есть костюмчик выходной.

Модный. Новый. Как с иголки!
Не костюм — смертельный яд.
От такого комсомолки
На ногах с трудом стоят.

Только мне, скажи на милость,
Мне-то что, в веселых, в них,
Если ты остановилась
На петлицах голубых?

А меня от них чего-то
Нынче тянет на кровать.
Выходной. А неохота
Новой тройки надевать.

Лягу я. Сомкну ресницы.
Позабуду про Москву.
Пусть мне что-нибудь приснится:
То, что будет наяву.

Я не летчик — я не бравый.
Но мне кажется: в Москве
Все мы, девушка, от славы
На каком-то волоске.

Я проснусь, глаза открою,—
И глядишь: в другой судьбе
Парень штатного покроя
Станет нравиться тебе.

Я тогда обед устрою,
Тройку вытащу опять!
… Или, может быть, не стоит
Беспокоиться — и спать?

1935

Двое тихо говорили,
Расставались и корили:
«Ты такая...»
«Ты такой!..»
«Ты плохая...»
«Ты плохой!..»
«Уезжаю в Лениград… Как я рада!»
«Как я рад!!!»

Дело было на вокзале,
Дело было этим летом,
Все решили. Все сказали.
Были куплены билеты.

Паровоз в дыму по пояс
Бил копытом на пути:
Голубой курьерский поезд
Вот-вот думал отойти.
«Уезжаю в Лениград… Как я рада!»
«Как я рад!!!»
_Но когда_…
Чудак в фуражке,
Поднял маленький флажок,
Паровоз пустил барашки,
Семафор огонь зажег…

_Но когда_…
Двенадцать двадцать
Бьет звонок. Один. Другой.
_Надо было расставаться_…
«До-ро-гая!»
«До-ро-гой...»
«Я такая!»
«Я такой!»
«Я плохая!»
«Я плохой!»
«Я не еду в Ленинград… Как я рада!»
«Как я рад!!!»

Ноябрь 1935

_Пионерская песня

По ду-плу пу-сто-му дя-тел
Два ча-са дол-бит под-ряд.
Он к ко-стру как пред-се-да-тель
Со-би-ра-ет мой от-ряд…

Утро будет синим-синим,
Синим будет небосвод,
И под синей парусиной
Лагерь лесом проплывет.

Мы подбили крепко ноги,
Подковали каблуки,
И далекие дороги
Далеко недалеки!

Мы горячим сердцем видим
Все четыре стороны:
Если Гитлер —
ненавидим!
Если Либкнехт —
влюблены!..

Далеко, за синим морем,
Есть такие города,
Где о берег солью, горем
Бьет немецкая вода.

Мы в немецкие ворота
Грянем как-нибудь опять…
Мы их вызовем: «Эй, кто там!
Поднимайтесь! Будет спать!»

И на площади базарной
Вскинет каску динамит,
И винтовкой по казармам
Бунт солдатский прогремит!!!

По ду-плу пу-сто-му дя-тел
Два ча-са дол-бит под-ряд.
Он к ко-стру как пред-се-да-тель
Со-би-ра-ет мой от-ряд…

1935

Не могли бы вы, сестрица,
Командиру услужить?
Не могли бы вы петлицы
На шинель мою нашить?

Может быть, вдали, в разлуке,
Невзначай взглянув на них,
Я с волненьем вспомню руки,
Нашивавшие мне их.

Сердцу станет так приятно!
… А когда война пройдет,
А когда меня обратно
К вам победа приведет,

Может быть, тогда, сестрица,
Уцелевшие в огне
Эти скромные петлицы
Вам напомнят обо мне…

6 июля 1941

Каждый спину и душу сгорбил,
И никто не хотел постичь.
Из Кремля прилетели скорби:
«Двадцать первого… умер… Ильич!»

И, как будто бы в сердце ранен,
Содрогаяся до основ,
Зарыдал хор рабочих окраин,
Надрывая глотки гудков.

И пошли с похоронным стоном,
И от стонов кривился рот.
Но читал я на красных знаменах,
Что Ильич никогда не умрет.

Но видал я, как стены дрожали,
Услыхавши клятвенный клич.
И, я знаю, в Колонном зале
Эту клятву слыхал Ильич.

Ну, так работу скорь,
Крепче клинок меча!
Мы на железо — скорбь,
Мы на борьбу — печаль.
Шире разлет плеча:
— Нет Ильича!

Конец января — начало февраля 1924

Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела,
И, дыбя пенистые гривы,
Кусали кони удила.
Еще заря не шла на убыль
И розов был разлив лучей,
И, как заря,
Пылали трубы,
Обняв веселых трубачей.

А впереди,
Как лебедь, тонкий,
Как лебедь, гибкий не в пример,-
На пенящемся арабчонке
Скакал безусый офицер.

И на закат,
На зыбь,
На нивы
Волна звенящая текла…
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела.

А там, где даль,
Где дубы дремлют,
Стволами разложили медь
Другую любящие землю,
Иную славящие смерть…

Он не был, кажется, испуган,
И ничего он не сказал,
Когда за поворотным кругом
Увидел дым, услышал залп.
Когда, качнувшись к лапам дуба,
Окрасив золотистый кант,-
Такой на редкость белозубый —
Упал передний музыкант.

И только там, в каменоломне,
Он крикнул:
«Ма-а-арш!»-
И побледнел…
Быть может, в этот миг он вспомнил
Всех тех,
Кого забыть хотел.
И кони резко взяли с места,
И снова спутали сердца
Бравурность нежного оркестра
И взвизги хлесткого свинца…

И, как вчера,
Опять синели выси,
И звезды падали
Опять во всех концах,
И только зря
Без марок ждали писем
Старушки в крошечных чепцах.

1925

Доктора… они не понимают:
Малярией, говорят, томим.
Мне прописано. Я принимаю
Добрые советы
И хинин.

Это только для меня зацепка —
Оставаться целый день с людьми.
Не придумали еще рецепта
Против неудавшейся любви.

Я спасался…
Семенил ногами,
Падал и садился на коня…
Это старое мое недомоганье
Много лет преследует меня!

Видимо,
Одних разъездов мало.
Видимо, и здесь опять
Огневые средства аммонала
Следует, как в море, применять.

Мы с тобою, если разобраться
(Попросту и честно говоря),
Не способные прорваться
На соединение моря.

Да, моя любимая,
Не смейся:
Мы остались разными людьми…
Резкий климат тихого семейства
Не способствует работе
И любви.

А советы
Помогают слабо.
Да и слушать стало их невмочь.
Ты одна мне, милая, могла бы
В этом деле чем-нибудь помочь.

… Над страной
Всё небо в крупных звездах.
Я стою в раздумье у дверей.
Надо рвать…
И пусть летят на воздух
Камни… кровь… но только поскорей!

1935

_Брату

1

Очень ласково цепкой лапой
Приласкал нас Британский Лев.
Много будут и долго плакать
Наши матери нараспев.

Лондон.
Лордам,
Обеим палатам
Счет — мой стих.
За моего убитого брата
И еще миллионы таких.

Сознаюсь — довольно долго
Головами не торговал.
Но считаю —
Не меньше, чем доллар,-
Каждая
Голова.

Ну, не их, не британцев, и петь ли,
Не о них ли, сиротка мой?
Очень ловко — английские петли
Крутит добрый поручик Джой…

2

Счет второй…
Только как мы положим?
Я на счетах прикинуть хотел.
Нет, не Крым!
А Поволжье
С трехмилльонной армией тел…

Да, ужасно горды англичане,
Даже к голоду гордость есть.
А ведь крошечным Клашам, Таням
Было по пять, по шесть.

В каждой хате
(Да, в каждой хате!)
Мне печальный скрипит напев.
Я боюсь, что волос не хватит
У тебя,
Британский Лев.

Много, много чужим и близким
Ваш приезд, чужеземцы, принес.
У моей знакомой курсистки
Провалился недавно нос.

3

Я к великим британским сагибам,
Как индус, умиленьем прожжен.
О, какое большое спасибо
Можно просто сказать — ножом!

Но всегда,
Хоть и злоба точит,
Хоть и плещется мыслями желчь,
Помню я,
Помним мы —
Не рабочий
Приходил наши села жечь.

Нам обоим Восток зажженный
Неиспытанно души жжет.
И мы оба — с портовым Джоном
Исторический пишем счет.

И когда нам столетия свистнут
(Это время вот-вот!),
Мы предъявим министрам
Из наганов
Свинцовый счет.

* Старший брат_Уткина Александр
в 1919 г. был расстрелян белыми.
_Британский Лев_- английский герб.

1924