Стихи Константина Ваншенкина

В запретной зоне возле полигона
Грибов и ягод всяческих полно.
Они растут как будто удивленно —
Никто не собирает их давно.

Для этого другие есть полянки,
И в розовый предутренний туман
С лукошками, плетенными из дранки,
Туда идут ватагой стар и мал.

А тут солдат, под елью отдыхая,
Брусники горсть порою кинет в рот
Да, к огневой позиции шагая,
Ногой поганку походя сшибет,

Вдали кричит пичужка осторожно,
Вверху стихает дятлов молотьба,
И предостерегающе-тревожно
Над стрельбищем разносится труба.

Звучит труба. И флаг над вышкой взвился.
И первый выстрел тает вдалеке.
И тепленькая стреляная гильза
Дымится возле локтя на песке.

Одна подходит рота и другая,
Висит кругом едва заметный чад.
И, никого в округе не пугая,
Над полигоном выстрелы звучат.

И грибникам в пахучей гуще хвойной,
Где через топь сомнительная гать,
При звуке этих выстрелов спокойней
И веселее по лесу шагать.

… Сигналят. Вылезает из траншеи
Считавший попадания солдат.
Дырявые, ненужные мишени
Неторопливо складывает в ряд.

Стихает все. И лес кругом спокоен.
Плетет сорока россказни свои.
Обнюхивая краешки пробоин,
Гуляют по фанере муравьи…

1954

Ты сладко спишь. Сквозь темные ресницы,
Почти не означая ничего,
Трепещущие слабые зарницы
Сознания коснулись твоего.

Ревет гроза, и молнии толпятся,
Толкаются локтями в тесноте,
А звуки грома рвутся, и дробятся,
И катятся шарами в темноте.

О, эти вспышки зыбкие ночные
Над чернотой притихнувшей земли
И эта грома стереофония —
То сбоку он, то сзади, то вдали!

Но месяц вновь поблескивает дужкой.
Высь постепенно стала голубой.
И молнии уходят друг за дружкой,
Ворчащий гром уводят за собой.

Ты в сад с терраски отворяешь двери,
Ты поднимаешь чистые глаза
И говоришь с улыбкою, не веря:
— А что, была действительно гроза?.

Но целый день потрескивают травы —
Так наэлектризованы они.
И долго тянет влагой от дубравы,
И дальних гроз мерещатся огни.

1963

Оставив наше мирное жилье,
В урочный час, в погоду, в непогоду,
Свершаем путешествие свое
К исходному семнадцатому году.

Не просто экскурсанты в выходной,
Что сквозь стекло глядят на экспонаты,
Опять, в который раз очередной,
Идем туда — под песни и гранаты.

И я с другими рядышком шагал
Сквозь дождь и снег, в безмолвии и в гаме,
И я Октябрь годами постигал,
Как жизнь, что постигается годами.

Он с каждым разом в облике ином
Являлся, нашей сделавшись судьбою:
Он в детстве был неясным сладким сном,
Октябрьским красным флагом и стрельбою.

Он в юности отчаянно манил
Соленым ощущением простора,
Отвагою живущих в сердце сил
И ленточкою с надписью «Аврора».

Но все равно он был еще тогда
Лишь праздником, осенним Первомаем.
Летят года… И в зрелые года
Вновь для себя Октябрь мы открываем.

Мы к Октябрю сквозь время подошли,
И ясно нам, его путем идущим,
Что это философия Земли
Сегодня и тем более в грядущем.

… Мы вновь и вновь свершаем дальний путь
Туда, где пламенеет эта дата.
И нам волненье сдавливает грудь,
Как лента пулеметная когда-то.

1957

Где-то видел вас, а где — не знаю,
И припомнить сразу не могу.
Все же неуверенно киваю,
Даже улыбаюсь на бегу.

Сдержанно и чуть недоуменно
Вы мне отвечаете кивком,
Тоже вспоминая напряженно:
Вам знаком я или не знаком.

Пять минут тревожит эта тайна,
Да и то, конечно, не всерьез.
Просто где-то видел вас случайно,
Двух-трех слов при вас не произнес.

Никакая память не поможет,
Нет, не помню вашего лица…
А ведь кто-то вас забыть не может
И не позабудет до конца.

1955

Зимний лес! От края и до края
Он застыл смолистою стеной,
Сердце беспокойное смущая
Неправдоподобной тишиной.

Он меня гнетет своим величьем,
Полным отрешеньем от всего
И высокомерным безразличьем
К жизни за пределами его.

Будто нет веселого сиянья
Городов, затерянных вдали,
Будто нет ни счастья, ни страданья,
Будто нет вращения Земли.

Лишь порой взлетает ворон круто,
Потревожив царственную ель,
И бушует целую минуту
Маленькая тихая метель.

Пусть в памяти навеки сохранится,
Как все дороги снегом замело
И как, минуя новую больницу,
Я шел когда-то в дальнее село.

Я не прошел еще и половины,
Погоду ошалелую кляня,
Как привлекло окно без крестовины
Своей необычайностью меня…

… Чтоб тень от рам не падала оконных
И чтобы было в комнате светло,
В окно больничных операционных
Всегда вставляют цельное стекло.

И вот когда на землю ночь ложится
И ярко освещается окно,
Во всем огромном здании больницы
Из прочих выделяется оно…

И стал следить я взглядом оробелым,
Как за оконным тоненьким стеклом,
Забыв про все, два человека в белом
Внимательно склонились над столом.

Стекло слегка подернулось морозом,
И видел я, как будто в полумгле,
Врачей и человека под наркозом,
Лежащего недвижно на столе.

Он мнился мне молоденьким служивым,
Отважным пограничником-бойцом,
И так хотелось, чтоб остался жив он,
Что я надолго замер под окном.

И я душою детскою измерил
Его пути без края и конца,
И я врачам внимательным поверил,
Как мог поверить младший брат бойца.

И я стоял у здания больницы,
Но стать мечтал я вовсе не врачом,
А тем бойцом, что около границы
Упал на снег с простреленным плечом.

… И сердце билось, билось учащенно,
И я в окне увидел наконец,
Как два врача вздохнули облегченно,
И понял я, что будет жить боец…

Ушел я со спокойною душою
Туда, куда судьба меня вела.
Заснеженной дорогою большою
Шагал я от села и до села.

И дней разнообразных вереница
Пошла кружить, мелькая предо мной.
Далекая районная больница
Осталась где-то в детстве, за спиной.

Не схваченное жесткой крестовиной,
Десятком ярких ламп освещено,
Горит вдали над снежною равниной
Отчетливое светлое окно.

1952

Стволов круженье многолетних,
Травы движенье на тропе.
А проводник надел передник
И чай разносит по купе.

И до столицы путь недолог,
И нас там ждут в дому одном.
Проходит маленький поселок
За нашим розовым окном.

И мы не ведаем нисколько,
Как с давней думой в голове
Об этом маленьком поселке
Тоскует кто-нибудь в Москве.

И точно так же, беспокоясь,
Кого-то ждут сегодня здесь…
За поворот уходит поезд,
Одетый белым дымом весь.

Поселок кажется поблеклым,
И не понять уже — вдали
Последний луч скользнул по стеклам
Иль это в доме свет зажгли.

1951

Помнишь, как горячо
Шли под слезы и стоны
До приемки еще
Новых фильмов прогоны?

Или — взвинченный зал,
Вместе — мэтры и монстры,
И как скрытый скандал
Тех спектаклей просмотры?

Это было тогда
Посерьезней премьеры:
Вдруг случится беда?
Ведь имелись примеры!

Там витает запрет,
Вечный ужас изъятья,
И примета тех лет —
Острота восприятья.

1972

Право, странным кажется мне это,-
На вопрос: «А сколько же вам лет?»
Есть у всех готовые ответы —
Выписки из метрик и анкет.

Возраст надо мерить очень строго,
Годы здесь решают не всегда.
Девушке под тридцать — это много,
Мать, когда ей тридцать, молода.

1954

Весенний лес почти прозрачен,
Он легкий весь и голубой,
И дым листвы его невзрачен —
Пушок над верхнею губой.

Неопытен, неосторожен,
Ветрам открыт со всех сторон,
Еще ни капли не встревожен,
Шутя насвистывает он.

Потом к нему приходит лето,
Он силой медленной набряк,
В счастливых поворотах света,
В листве тяжелой, как в кудрях.

Как эти дни летят стрелою!—
Ни огорчений, ни обид, —
Как тянет медом и смолою,
Как от берез в глазах рябит!

Потом октябрь свистит ветрами
Вдоль просек длинных и дорог,
Над поредевшими кудрями
Друзей, стареющих в свой срок.

Осенний лес почти невзрачен,
Блистать собой не норовит,
Ждет снега — резок и прозрачен,
Спокоен, сух и деловит.

Вижу я морщины, седину,
И другие стали замечать…
Но порою пристальней взгляну:
Это — нашей юности печать.

Это — друг средь памятных равнин
Шел в составе взвода своего,
Серебро таежных паутин
Впутывалось в волосы его.

А когда с винтовкою в руке
Он лежал у стежки луговой,
То морщинки на его щеке
Были отпечатаны травой…

1955

Я прошел от самого вокзала
До того знакомого окна,
Где меня когда-то ожидала
Школьница примерная одна.

И сегодня, как в былую пору,
Сквозь окошко льется ровный свет.
Только вот к дощатому забору
Чей-то прислонен велосипед.

Полоса медлительного света
Серебрит смородиновый лист.
Может, он хороший парень, этот
Неизвестный велосипедист.

На широкой улице, быть может,
Я его когда-нибудь встречал.
Но, наверно, он меня моложе:
Раньше я его не замечал.

И теперь, все это понимая,
Я в тени под кленами стою.
Спиц велосипедных не ломаю
И окошек девичьих не бью.

Что же тут особого такого?
Просто вспомню прежние года,
Покурю у клуба заводского,
Посижу тихонько у пруда.

А пойду на станцию обратно —
Обойду то место стороной:
Может, парню будет неприятно
Встретиться нечаянно со мной.

1951

Где ты, друг? За какою горою?
Что там — будни у вас? Торжество?
Чем ты занят той славной порою?
Что читаешь и любишь кого?

За далекой неведомой зоной,
В мягком зареве ламп голубых
Что ты думаешь ночью бессонной,
Например, о потомках своих?

Что ты видишь, по жизни шагая,
В ярком свете тогдашнего дня?
Я тебя совершенно не знаю,
Ты-то знаешь, ты помнишь меня?

Что тебе из минувшего ближе?
Что ты знаешь про наше житье?
Я тебя никогда не увижу…

Как мне дорого мненье твое!

1955

Будь у меня любимый старший брат,
Его советы слушал бы, робея,
Его защите братской был бы рад
До той поры, покуда я слабее.

Будь у меня любимый младший брат,
Его учил бы жизни, как умею,
И защищал, не требуя наград,
До той поры, покуда я сильнее.

Будь у меня любимая сестра,
Я поверял бы ей свои секреты.
Она умна была бы и добра,
Мы были б дружбой нежною согреты.

Они читали б мой веселый стих,
В тиши рожденный, в грохоте и лязге.
Для их детей, племянников моих,
Я б не жалел ни времени, ни ласки.

Нет у меня ни братьев, ни сестры.
И не было.
Пусть есть жена и дети,
Друзья… Но с незапамятной поры
Мне грустно иногда на белом свете.

1957

_М.Бернесу

Я люблю тебя, Жизнь,
Что само по себе и не ново,
Я люблю тебя, Жизнь,
Я люблю тебя снова и снова.

Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало,
Я люблю тебя, Жизнь,
И хочу, чтобы лучше ты стала.

Мне немало дано —
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.

В звоне каждого дня,
Как я счастлив, что нет мне покоя!
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое.

Как поют соловьи,
Полумрак, поцелуй на рассвете.
И вершина любви —
Это чудо великое — дети!

Вновь мы с ними пройдем,
Детство, юность, вокзалы, причалы.
Будут внуки потом,
Всё опять повторится сначала.

Ах, как годы летят,
Мы грустим, седину замечая,
Жизнь, ты помнишь солдат,
Что погибли, тебя защищая?

Так ликуй и вершись
В трубных звуках весеннего гимна!
Я люблю тебя, Жизнь,
И надеюсь, что это взаимно!

1956

Я был суров, я все сгущал…
И в дни поры своей весенней
Чужих ошибок не прощал
И не терпел сторонних мнений.

Как раздражался я порой,
Как в нелюбви не знал покоя!
Сказать по совести, со мной
Еще случается такое.

Но, сохраняя с прошлым связь,
Теперь живу я много проще:
К другим терпимей становясь,
К себе — взыскательней и жестче.

1956

_Л.Гинзбургу

Иду, бодрюсь… А где-то ель скрипит,
И почему-то делается грустно.
Все спит кругом, а может, и не спит,
А только притворяется искусно.

На дне канав мерцает лунный блик.
Пугая тишь, заухал филин в чаще.
Как путь далек, как этот мир велик!..
Друзья, давайте видеться почаще!

При знакомстве — как укор
Скованности общей,-
Откровенный взгляд в упор,
Словно свет над рощей.

При знакомстве — в самый раз
За мгновенье ровно
Плавность губ и живость глаз
Разглядеть подробно.

При знакомстве — что слова!
Смотрит суть прямая,
Имя-отчество сперва
Не воспринимая.

1977

Утром, незадолго до привала,
Возле незнакомого села
Пуля парня в лоб поцеловала,
Пуля парню брови обожгла.

По снегу шагали батальоны,
Самоходки выровняли строй.
Покачнулся парень удивленно
И припал к проталине сырой.

И винтовка, тоже как живая,
Вдруг остановилась на бегу
И упала, ветви задевая,
Притворившись мертвой на снегу…

Похоронен парень у Дуная,
До него дорога далека,
Но стоит винтовка боевая
В пирамиде нашего полка.

1949

Неизвестный художник давнишнего века —
Может, был он известен, но в узком кругу —
Написал на холстине портрет человека
Так, что глаз от него оторвать не могу.

Краска лупится, трещинки как паутина.
Реставратор, волнуясь, трясет головой.
Но живет и поет о бессмертье картина,
Потому что написана кистью живой.

И рождается отзвук в сердцах и на лицах,
Потому что и замысел в сердце рожден.
Неизвестный — в каталогах всех и в таблицах
Меж другими, известными, значится он.

Я стою, пораженный искусством чудесным,
Чей в веках сохранился отчетливый след.
Я бы только мечтал стать таким Неизвестным
Где-нибудь через триста-четыреста лет.

Вижу это лицо — губы, сжатые плотно,
Утомленный и все понимающий взгляд…
Пусть живут мастеров Неизвестных полотна,
Как светильники в честь Неизвестных солдат.

1959

Всем прочим, кто шёл к её дому,
Бывал от ворот поворот.
А вот у меня по-другому:
Под самый попал приворот .

И как-то всё сладилось сразу,
Казалось почти волшебством…
И вроде бы не было сглазу,
А кончилось дело вдовством.

Но хочется думать о лучшем,
Чтоб вспомнить дарованный знак,
Который был прежде получен
И длится в сегодняшних снах.

Я спал на свежем клевере, в телеге,
И ночью вдруг почувствовал во сне,
Как будто я стремлюсь куда-то в беге,
Но тяжесть наполняет ноги мне.

Я, пробудившись резко и тревожно,
Увидел рядом крупного коня,
Который подошел и осторожно
Выдергивал траву из-под меня.

Над ним стояло звездное пыланье,
Цветущие небесные сады —
Так близко, что, наверно, при желанье
Я мог бы дотянуться до звезды.

Там шевелились яркие спирали,
Там совершали спутники витки.
А с добрых мягких губ его свисали
Растрепанные мелкие цветки.

1964

Отец мой пил, скрывая это.
Верней — пытаясь это скрыть.
Придя домой, он брал газету,
Спешил сейчас же закурить.

Он трезвым выглядеть старался
И притворялся, сколько мог.
Он не ругался и не дрался
И лишь дышал немного вбок.

Но по глазам его туманным,
По выражению лица
Я знал, когда бывал он пьяным,
Едва лишь гляну на отца.

И материнские упреки —
Я знал — посыплются сейчас.
А мне еще учить уроки,
Их много задали как раз.

Был воздух в доме, словно порох.
Но не отца в тот миг, а мать
Я в начинающихся ссорах
Готов был сердцем упрекать.

Урок уроком, школа школой,
Но было так и потому,
Что знал я нрав отца веселый
И как-то ближе был к нему.

И я, откладывая книжки,
Уже предчувствовал скандал
И с убежденностью мальчишки
Решал — прощал и осуждал…

… Какие пройдены дороги!
Но словно все это вчера —
Я вижу, как учу уроки
И как печальны вечера.

Отца все нет. Тоскливо. Осень.
И мать, забившись в уголок,
Сидит и вдруг, бывало, спросит:
— А ты не будешь пить, сынок?

И до сих пор с тревожной думкой
Следит обычно мать моя
За той наполненною рюмкой,
Что поднимаю в праздник я…

1953

Комсомольские снились билеты
Ребятишкам горластым не зря.
Проходило последнее лето,
И прощайте навек, лагеря.

Но когда опускалась прохлада
И пора было делать отбой,
Выходил представитель отряда
Со своею любимой трубой.

От нагретого за день металла
Растекалось по коже тепло,
А труба над водой трепетала,
Говорила, что детство прошло.

А труба под луною блестела,
Как любая из лагерных труб,
И, наверно, никак не хотела,
Замолчав, оторваться от губ.

Ничего в мире не было, кроме
Необъятного звука того.
И услышал на дальнем пароме
Перевозчик веселый его.

Он прислушался к этому звуку,
Проплывавшему мимо полей,
Потянул было смуглую руку
К полинялой пилотке своей.

Да потом спохватился служивый,
Закурил, на костыль опершись…

Приближался рассвет торопливый,
Посветлела небесная высь.

Звук проплыл и растаял у плеса,
У склоненных над речкой берез…

По песку заскрипели колеса,
Подошел к переправе обоз.

Едва вернулся я домой,
Как мне сейчас же рассказали
О том, что друг любимый мой
Убит на горном перевале.

Я вспомнил длинный (ряд могил
(Удел солдат неодинаков!),
Сказал: — Хороший парень был,-
При этом даже не заплакав.

И, видно, кто-то посчитал,
Что у меня на сердце холод
И что я слишком взрослым стал…
Нет, просто был я слишком молод.

1955

Сижу утрами с чашкой синей
И носом чуть клюю.
Промчались праздники. Отныне
Жизнь входит в колею.

Ложимся рано, словно дети.
Глядит звезда в окно.
И завтракаем мы при свете,—
За окнами темно.

В свои права вступили будни,
И нам вперед идти.
И день размерен, как на судне,
Что много дней в пути.

Сечет по стеклам снег осенний,
Колеблется заря.
Меж островками воскресений —
Недели как моря.

Но что-то есть в таком укладе,
Что силы придает.
По этой кажущейся глади
Плыву не первый год.

Идет корабль. Воды круженье.
Просторов широта.
И неуклонное движенье
Рабочего винта.

1957

В сплошной осенней темноте,
Когда густая ночь, как сажа,
Я разберусь в любой черте
Давно знакомого пейзажа.

На полустанке поезд ждет,
Чтоб увезти меня далеко.
Темно. Но скоро рассветет,
И с первым солнечным потоком

На горизонте лес всплывет
Пилой с неровными зубами.
И мой знакомый счетовод
Пойдет с портфелем за грибами.

Гудки разбудят сонный дол,
Туманным скрытый покрывалом.
Вон там мы стукали в футбол
С утра до вечера, бывало.

Я не могу забыть о том,
Как ноги жгла трава сырая.
Как с дряхлым маминым зонтом
Я прыгнул с нашего сарая.

Потом я прыгал много раз,
Зажав кольцо в ладони потной.
Но я хочу, чтоб этот час
Мне записал наш писарь ротный

Началом пройденных дорог,
Началом трудного похода.
Я на дорогах вьюжных дрог
Не только те четыре года.

Я был солдатом с детских лет,
Когда с зонтом влезал на крышу,
Хоть в красный воинский билет
Никто мне этого не впишет.

1948

Знаменит городок
Бесконечной стрелою бульвара,
Целой уймой садов
И осенним богатством базара.

Хорошо в сентябре
Вдруг услышать в предутренний холод,
Как встает на заре
Этот фруктами пахнущий город.

Как плывут вдоль реки,
Мимо сонного плеса немого,
Заводские гудки:
Шесть часов… Половина седьмого…

Этот медленный гуд,
Эти звуки любому знакомы.
Даже в школу идут
Малыши по гудку заводскому.

В золотой тишине
Километра, наверное, за три
Слышно радио мне,
Что поет на районном театре.

А гудки не молчат,
Повторяются снова и снова.
Все зовут, все звучат:
Семь часов… Половина восьмого…

И легко мне, легко,
И заботы мои улетают.
А гудки далеко
За лесами окрестными тают.

1952

Вновь ослеп от ночной пурги я,
Шаг за шагом минуя падь.
— Эй, хозяева дорогие,
Разрешите заночевать!..

Так в Москве постучать -нелепость!
Каждый только пожмет плечом.
Город — словно большая крепость,
Вьюги городу нипочем.

А деревне гораздо ближе
И разливы веселых рек,
И осеннего поля жижа,
И колючий февральский снег.

И, должно быть, с поры былинной,
С незапамятных ратных дней —
Ощущенье дороги длинной,
И — солдаты идут по ней…

… Нас пускали — кто с доброй лаской
(Здесь нам форменно повезло),
Кто с охотою, кто с опаской,
Кто сурово, а кто и зло.

Сколько видел я крыш тесовых,
Сколько горенок и сеней,
Без засовов и на засовах —
Сколько судеб, страстей, семей.

Я испытывал счастье это:
Много дней находясь, в пути,
Вдруг увидеть полоску света,
В дом — пускай и не в свой — войти.

На пол сесть, привалясь к порогу,
И разнежиться, и зевать
(А оружие понемногу
Начинает отпотевать).

Дочь хозяйская — фу-ты ну-ты,-
Что-то мне говорит она,
Но немыслимо ни минуты
Для нее оторвать от сна.

… Ни сомнения, ни страданья…
Как был сон бесконечно прост!
Только брезжило ожиданье,-
Что разбудят сейчас на пост…

1955

Синяя с зубцами полоса —
Принадлежность северной России…
Здравствуйте, сосновые леса,
Солнечные, чистые, сухие.

Все мне душу радует и взгляд,
Знаю обо всем не понаслышке.
Парные иголки вниз летят,
Сохнут растопыренные шишки.

Здесь готов бродить я дотемна
Теплыми безоблачными днями.
Здесь тропинка переплетена
Твердыми и цепкими корнями.

Ничего домой не принесу,
Исходив пригорки и низинки,
Потому что нынче я в лесу
Без ружья и даже без корзинки.

Словно в светлых залах и дворцах
С люстрами, с паркетным скользким полом,-
Я курю в положенных местах,
Долга и сознательности полон.

… Здесь не только сосны, вовсе нет,-
Вдруг мелькнет осинника полоска,
Вдруг возникнет милый силуэт —
Легкая наивная березка.

Ельник в паутине и в пыли,
Где смола к твоим ладоням липнет,
Где не долетают до земли
Самые чудовищные ливни.

Но кругом господствует сосна —
Стройностью берет и высотою,
Поднялась над прочими она,
Все же отличаясь простотою…

Среди всех знакомых мне чудес,
Стеснена деревьями немного,
В дальний край проходит через лес
Новая железная дорога.

Голубые рельсы пролегли,
Словно две натянутые нитки,
И шлагбаум, поднятый вдали,-
Наподобье крохотной зенитки.

И в краю великой тишины
Где-то рельсы дрогнули на стыке.
Мир наполнен запахом сосны,
Солнцем и кипеньем земляники.

Здравствуйте, сосновые леса!
… Где б я ни был, лишь глаза прикрою,-
Синяя с зубцами полоса
Явственно встает передо мною.

1955