Стихи Владимира Семёновича Высоцкого

Слезливое море вокруг разлилось,
И вот принимаю я слезную ванну,-
Должно быть, по морю из собственных слез
Плыву к Слезовитому я океану.

Растеряешься здесь поневоле —
Со стихией один на один!
Может, зря
Проходили мы в школе,
Что моря —
Из поваренной соли…
Хоть бы льдина попалась мне, что ли,
Или встретился добрый дельфин!..

1973

Всему на свете выходят сроки,
А соль морская — въедлива как черт, —
Два мрачных судна стояли в доке,
Стояли рядом — просто к борту борт.

Та, что поменьше, вбок кривила трубы
И пожимала боком и кормой:
«Какого типа этот тип? Какой он грубый!
Корявый, ржавый — просто никакой!»

В упор не видели друг друга
оба судна
И ненавидели друг друга
обоюдно.

Он в аварийном был состоянье,
Но и она — не новая отнюдь, —
Так что увидишь на расстоянье —
С испуга можно взять и затонуть.

Тот, что побольше, мерз от отвращенья,
Хоть был железный малый, с крепким дном, —
Все двадцать тысяч водоизмещенья
От возмущенья содрогались в нем!

И так обидели друг друга
оба судна,
Что ненавидели друг друга
обоюдно.

Прошли недели, — их подлатали,
По ржавым швам шпаклевщики прошли,
И ватерлинией вдоль талии
Перевязали корабли.

И медь надраили, и краску наложили,
Пар развели, в салонах свет зажгли, —
И палубы и плечи распрямили
К концу ремонта эти корабли.

И в гладкий борт узрели
оба судна,
Что так похорошели —
обоюдно.

Тот, что побольше, той, что поменьше,
Сказал, вздохнув: «Мы оба не правы!
Я никогда не видел женщин
И кораблей — прекраснее, чем вы!»

Та, что поменьше, в том же состоянье
Шепнула, что и он неотразим:
«Большое видится на расстоянье, —
Но лучше, если все-таки — вблизи».

Кругом конструкции толпились,
было людно,
И оба судно объяснились —
обоюдно!

Хотя какой-то портовый дока
Их приписал не в тот же самый порт —
Два корабля так и ушли из дока,
Как и стояли, — вместе, к борту борт.

До горизонта шли в молчанье рядом,
Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям.
Махала ласково ремонтная бригада
Двум не желающим расстаться кораблям.

Что с ними? Может быть, взбесились
оба судна?
А может, попросту влюбились —
обоюдно.

1973

Поздно говорить и смешно —
Не хотела, но
Что теперь скрывать — все равно
Дело сделано…

Все надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
А свою весну —
Вечную, одну —
Ах, прозевала я.

Весна!.. Не дури —
Ни за что не пей вина на пари,
Никогда не вешай ключ на двери,
Ставни затвори,
Цветы — не бери,
Не бери да и сама не дари,
Если даже без ума — не смотри,-
Затаись, замри!

С огнем не шути —
Подержи мечты о нем взаперти,
По весне стучать в твой дом запрети,-
А зимой — впусти.

Холода всю зиму подряд —
Невозможные,-
Зимняя любовь, говорят,
Понадежнее.
Но надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
И свою весну —
Первую, одну —
Знать, прозевала я.

Ах, черт побери,
Если хочешь — пей вино на пари,
Если хочешь — вешай ключ на двери
И в глаза смотри,-
Не то в январи
Подкрадутся вновь сугробы к двери,
Вновь увидишь из окна пустыри,-
Двери отвори!

И пой до зари,
И цветы — когда от сердца — бери,
Если хочешь подарить — подари,
Подожгут — гори!

1971, ред. 1973

Подумаешь — с женой не очень ладно.
Подумаешь — неважно с головой.
Подумаешь — ограбили в парадном.
Скажи еще спасибо, что живой.

Ну что ж такого — мучает саркома.
Ну что ж такого — начался запой.
Ну что ж такого — выгнали из дома.
Скажи еще спасибо, что живой.

Плевать — партнер по покеру дал дуба.
Плевать, что снится ночью домовой.
Плевать — соседи выбили два зуба.
Скажи еще спасибо, что живой.

Да ладно — ну, уснул вчера в опилках.
Да ладно — в челюсть врезали ногой.
Да ладно — потащили на носилках.
Скажи еще спасибо, что живой.

Да, правда — тот, кто хочет, тот и может.
Да, правда — сам виновен, бог со мной!
Да, правда. Но одно меня тревожит —
Кому сказать спасибо, что живой?

1969

Маринка, слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то — рубь за сто —
Вторая будет совершать не то!

Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка!
Ну кто сейчас ответит — что есть то?
Ты, только ты, ты можешь — и никто!

Маринка, слушай, милая Маринка!
Далекая, как в Сказке Метерлинка,
Ты — птица моя синяя вдали,-
Вот только жаль — ее в раю нашли!

Маринка, слушай, милая Маринка,
Загадочная, как жилище инка,
Идем со мной! Куда-нибудь идем,-
Мне все равно куда, но мы найдем!

Поэт — а слово долго не стареет —
Сказал: «Россия, Лета, Лорелея»,-
Россия — ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея — нет! Ты — это ты!

1969

Мы без этих машин — словно птицы без крыл,-
Пуще зелья нас приворожила
Пара сот лошадиных сил
И, должно быть, нечистая сила.

Нас обходит на трассе легко мелкота —
Нам обгоны, конечно, обидны,-
Но на них мы смотрим свысока — суета
У подножия нашей кабины.

И нам, трехосным,
Тяжелым на подъем
И в переносном
Смысле и в прямом,

Обычно надо позарез,
И вечно времени в обрез,-
Оно понятно — это дальний рейс.

В этих рейсах сиденье — то стол, то лежак,
А напарник приходится братом.
Просыпаемся на виражах —
На том свете почти правым скатом.

Говорят, все конечные пункты Земли
Нам маячат большими деньгами,
Говорят, километры длиною в рубли
Расстилаются следом за нами.

Не часто с душем
Конечный этот пункт,-
Моторы глушим —
Плашмя на грунт.

Пусть говорят — мы за рулем
За длинным гонимся рублем,-
Да, это тоже! Только суть не в нем.

На равнинах поем, на подъемах ревем,-
Шоферов нам еще, шоферов нам!
Потому что, кто только за длинным рублем,
Тот сойдет на участке неровном.

Полным баком клянусь, если он не пробит,-
Тех, кто сядет на нашу галеру,
Приведем мы и в божеский вид,
И, конечно, в шоферскую веру!

Земля нам пухом,
Когда на ней лежим
Полдня под брюхом —
Что-то ворожим.

Мы не шагаем по росе —
Все наши оси, тонны все
В дугу сгибают мокрое шоссе.

На колесах наш дом, стол и кров — за рулем,-
Это надо учитывать в сметах.
Мы друг с другом расчеты ведем
Крепким сном в придорожных кюветах.

Чехарда длинных дней — то лучей, то теней…
А в ночные часы перехода
Перед нами бежит без сигнальных огней
Шоферская лихая свобода.

Сиди и грейся —
Болтает, как в седле…
Без дальних рейсов
Нет жизни на Земле!

Кто на себе поставил крест,
Кто сел за руль, как под арест,-
Тот не способен на далекий рейс.

1973

Мао Цзедун — большой шалун —
Он до сих пор не прочь кого-нибудь потискать,-
Заметив слабину,
меняет враз жену.
И вот недавно докатился до артистки.

Он маху дал —
он похудал:
У ней открылся темперамент слишком бурный,-
Не баба — зверь,-
она теперь
Вершит делами «революции культурной».

А ну-ка встань, Цин Цзянь,
а ну Талмуд достань,-
Уже трепещут мужнины враги!
Уже видать концы —
жена Лю Шаоцы
Сломала две свои собачие ноги.

А кто не чтит цитат,
тот — ренегат и гад,-
Тому на задницы наклеим дацзыбао!
Кто с Мао вступит в спор,
тому дадут отпор
Его супруга вместе с другом Линем Бяо.

А кто не верит нам,
тот — негодяй и хам.
А кто не верит нам, тот — прихвостень и плакса.
Марксизм для нас — азы,
ведь Маркс не плыл в Янцзы,-
Китаец Мао раздолбал еврея Маркса!

1967

Жизни после смерти нет.
Это все неправда.
Ночью снятся черти мне,
Убежав из ада.

1969

Себя от надоевшей славы спрятав,
В одном из их Соединенных Штатов,
В глуши и дебрях чуждых нам систем
Жил-был, известный больше, чем Иуда,
Живое порожденье Голливуда,
Артист Джеймс Бонд, шпион, агент-07.

Был этот самый парень звезда — ни дать ни взять,
Настолько популярен, что страшно рассказать.
Да шуточное ль дело? Почти что полубог.
Известный всем Марчелло в сравненьи с ним — щенок!

Он на своей, на загородной вилле
Скрывался, чтоб его не подловили
И умирал от скуки и тоски.
А то, бывало, встретят у квартиры,
Набросятся и рвут на сувениры
Последние штаны и пиджаки.

Вот так и жил, как в клетке. Ну а в кино потел.
Различные разведки дурачил, как хотел.
То ходит в чьей-то шкуре, то в пепельнице спит,
А то на абажуре кого-то соблазнит.

И вот, артиста этого — Джеймс Бонда —
Товарищи из Гос- и Фильмофонда
В совместную картину к нам зовут.
Чтоб граждане его не узнавали,
Он к нам решил приехать в одеяле,
Мол, все равно на клочья разорвут.

Ну посудите сами: на проводах в USА
Все хиппи с волосами побрили волоса,
С него сорвали свитер, отгрызли вмиг часы,
И разобрали плиты со взлетной полосы.

И вот в Москве нисходит он по трапу,
Дает доллар носильщику на лапу
И прикрывает личность на ходу.
Вдруг кто-то шасть на «газике» к агенту
И киноленту вместо документа,
Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду.

Огромная колонна стоит сама в себе —
Встречают чемпиона по стендовой стрельбе.
Попал во все, что было, он выстрелом с руки,
По нем бабье сходило с ума и мужики.

Довольный, что его не узнавали,
Он одеяло снял в «Национале».
Но, несмотря на личность и акцент,
Его там обозвали оборванцем,
Который притворился иностранцем
И заявил, что, дескать, он агент.

Швейцар его за ворот… Решил открыться он,
«07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон».
Во рту скопилась пена и горькая слюна,
И в позе супермена он уселся у окна.

Но кинорежиссеры прибежали
И недоразумение замяли,
И разменяли фунты на рубли…
Уборщица кричала: «Вот же пройда,
Подумаешь, агентишко какой-то.
У нас в девятом принц из Сомали».

1974

Без запретов и следов,
Об асфальт сжигая шины,
Из кошмара городов
Рвутся за город машины.

И громоздкие, как танки,
«Форды», «линкольны», «селены»,
Элегантные «мустанги»,
«Мерседесы», «ситроэны»

Будто знают — игра стоит свеч,
Это будет как кровная месть городам!
Поскорей, только б свечи не сжечь,
Карбюратор, и что у них есть ещё там!

И не видно полотна:
Лимузины, лимузины…
Среди них, как два пятна, —
Две красивые машины,

Словно связанные тросом
(А где тонко, там и рвётся),
Акселераторам, подсосам
Больше дела не найдётся.

Будто знают — игра стоит свеч,
Только б вырваться — выплатят всё по счетам.
Ну, а может, он скажет ей речь
На клаксоне… иль что у них есть ещё там.

Это скопище машин
На тебя таит обиду.
Светло-серый лимузин!
Не теряй её из виду!

Впереди, гляди, — разъезд!
Больше риска, больше веры!
Опоздаешь!.. Так и есть!
Ты промедлил, светло-серый!

Они знали — игра стоит свеч,
А теперь — что ж сигналить, — рекламным щитам?
Ну, а может — гора ему с плеч
Иль с капота — и что у них есть ещё там.

Нет — развилка как беда:
Стрелки врозь — и вот не здесь ты!
Неужели никогда
Не съезжаются разъезды?

Этот сходится, один —
И, врубив седьмую скорость,
Светло-серый лимузин
Позабыл нажать на тормоз.

Что ж, съезжаться — пустые мечты?
Или это есть кровная месть городам?
Покатились колеса, мосты…
И сердца. Или что у них есть ещё там?

Шут был вор: он воровал минуты —
Грустные минуты, тут и там,-
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован —
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун!
Если клоун — должен быть смешной!»

Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену, так смеши!»-
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье — век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,-
Клоун, правда, слишком мрачноватый —
Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал он на себя.

Только — балагуря, тараторя,-
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце,-
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас —
Будто обезболивал нам роды,-
А себе — защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь — и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина.

Зрители — и люди между ними —
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался — и переиграл.

Он застыл — не где-то, не за морем —
Возле нас, как бы прилег, устав,-
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк — уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты —
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках…

Сгинул, канул он — как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?.
Только я колпак ему — придумал,-
Этот клоун был без колпака.

1972

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?.

1964

Я вчера закончил ковку,
Я два плана залудил,-
И в загранкомандировку
От завода угодил.

Копоть, сажу смыл под душем,
Съел холодного язя,-
И инструктора прослушал —
Что там можно, что нельзя.

Там у них пока что лучше бытово,-
Так чтоб я не отчубучил не того,-
Он мне дал прочесть брошюру — как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру как у нас.

Говорил со мной как с братом
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт:

«Там у них уклад особый, —
Нам — так сразу не понять.
Ты уж их, браток, попробуй
Хоть немного уважать.

Будут с водкою дебаты — отвечай:
»Нет, ребяты-демократы,- только чай!"
От подарков их сурово отвернись,-
«У самих добра такого — завались.»

Он сказал: «Живя в комфорте —
Экономь, но не дури.
И, гляди, не выкинь фортель —
С сухомятки не помри!

В этом чешском Будапеште
Уж такие времена —
Может, скажут „пейте-ешьте“,
Ну, а может, — »ни хрена".

Ох, я в Венгрии на рынок похожу.
На немецких на румынок погляжу!
«Демократки,- уверяли кореша,
Не берут с советских граждан ни гроша».

«Буржуазная зараза
Всюду ходит по пятам.
Опасайся пуще глаза
Ты внебрачных связей там.

Там шпионки с крепким телом,-
Ты их в дверь — они в окно!
Говори, что с этим делом
Мы покончили давно.

Но могут действовать они не прямиком:
Шасть в купе — и притвориться мужиком,-
А сама наложит тола под корсет.
Проверяй, какого пола твой сосед!»

Тут давай его пытать я:
«Опасаюсь — маху дам!
Как проверить — лезть под платье?
Так схлопочешь по мордам...»

Но инструктор — парень дока,
Деловой — попробуй срежь!
И опять пошла морока
Про коварный зарубеж.

Популярно объясняю для невежд:
Я к болгарам уезжаю — в Будапешт.
Если темы там возникнут — сразу снять,-
Бить не нужно, а не вникнут — разъяснять!

Я ж по-ихнему — ни слова,-
Ни в дугу и ни в тую!
Молот мне — так я любого
В своего перекую.

Но ведь я — не агитатор,
Я — потомственный кузнец.
Я к полякам в Улан-Батор
Не поеду наконец!

Сплю с женой, а мне не спится: «Дусь, а Дусь!
Может, я без заграницы обойдусь?
Я ж не ихнего замесу — я сбегу,
Я ж на ихнем — ни бельмеса, ни гугу!»

Дуся дремлет, как ребенок,
Накрутивши бигуди.
Отвечает мне спросонок:
«Знаешь, Коля,- не зуди!

Что ты, Коля, больно робок —
Я с тобою разведусь!
Двадцать лет живем бок о бок —
И все время: „Дуся, Дусь...“

Обещал,- забыл ты, нешто? Ох, хорош!..-
Что клеенку с Бангладешта привезешь.
Сбереги там пару рупий — не бузи.
Мне хоть че! — хоть черта в ступе — привези!»

Я уснул, обняв супругу,
Дусю нежную мою.
Снилось мне, что я кольчугу,
Щит и меч себе кую.

Там у них другие мерки,-
Не поймешь — съедят живьем,-
И все снились мне венгерки
С бородами и с ружьем,

Снились Дусины клеенки цвета беж
И нахальные шпионки в Бангладеш…
Поживу я, воля божья, у румын,-
Говорят, они с Поволжья,- как и мы!

Вот же женские замашки!-
Провожала — стала петь.
Отутюжила рубашки —
Любо-дорого смотреть.

До свиданья, цех кузнечный,
Аж до гвоздика родной!
До свиданья, план мой встречный,
Перевыполненный мной!

Пили мы — мне спирт в аорту проникал,-
Я весь путь к аэропорту проикал.
К трапу я, а сзади в спину — будто лай:
«На кого ты нас покинул, Николай?!»

1973

Я вырос в ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые,
а что ж тогда вы делали,
Когда наш город счет не вел смертям?
Ели хлеб с икоркою, —
а я считал махоркою
Окурок с-под платформы черт-те с чем напополам.

От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!

Было здесь до фига
голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор, —
А вы в эвакуации
читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».

Блокада затянулась, даже слишком,
Но наш народ врагов своих разбил, —
И можно жить, как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.

Я скажу вам ласково,
граждане с повязками,
В душу ко мне лапою не лезь!
Про жизню вашу личную
и непатриотичную
Знают уже органы и ВЦСПС!

1961

_Сыну

Будут и стихи, и математика,
Почести, долги, неравный бой.
Нынче ж оловянные солдатики
Здесь, на старой карте, стали в строй.

Лучше бы уж он держал в казарме их!
Но, ведь на войне, как на войне,-
Падают бойцы в обеих армиях,
Поровну на каждой стороне.

И какая, к дьяволу, стратегия,
И какая тактика, к чертям!
Вот сдалась нейтральная Норвегия.
Толпам оловянных египтян.

Левою рукою Скандинавия,
Лишена престижа своего,
Но рука решительная правая
Вмиг восстановила статус-кво!

Может быть — пробелы в воспитании
Иль в образованьи слабина.
Но не может выиграть кампании
Та или другая сторона.

Сколько б ни предпринимали армии
Контратак, прорывов и бросков,
Все равно, на каждом полушарии
Поровну игрушечных бойцов.

Где вы, легкомысленные гении,
Или вам явиться недосуг?
Где вы, проигравшие сражения
Просто, не испытывая мук?

Или вы, несущие в венце зарю
Битв, побед, триумфов и могил,
Где вы, уподобленные Цезарю,
Что пришел, увидел, победил?

Совести проблеммы окаянные —
Как перед собой не согрешить?
Тут и там солдаты оловянные —
Как решить, кто должен победить?

Мучается полководец маленький,
Ношей непосильной отягчен,
Вышедший в громадные начальники,
Шестилетний мой Наполеон.

Чтобы прекратить его мучения,
Ровно половину тех солдат
Я покрасил синим, — шутка гения,-
Утром вижу — синие лежат.

Я горжусь успехами такими, но
Мысль одна с тех пор меня гнетет:
Как решил он, чтоб погибли именно
Синие, а не наоборот?

1968

Мне этот бой не забыть нипочем,-
Смертью пропитан воздух.
А с небосвода бесшумным дождем
Падали звезды.

Вот снова упала, и я загадал —
Выйти живым из боя!
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.

Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»
Вон покатилась вторая звезда —
Вам на погоны.

Я уж решил — миновала беда,
И удалось отвертеться…
С неба скатилась шальная звезда
Прямо под сердце.

Звезд этих в небе — как рыбы в прудах,
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть,- ходил бы тогда
Тоже героем.

Я бы звезду эту сыну отдал,
Просто на память…
В небе висит, пропадает звезда —
Некуда падать.

Июль 1964

В.

В младенчестве нас матери пугали,
Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой,-
Они в сердцах бранились — и едва ли
Желали детям участи такой.

А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?

Мы Север свой отыщем без компаса —
Угрозы матерей мы зазубрили как завет,-
И ветер дул с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.

Мольбы и стоны здесь не выживают —
Хватает и уносит их поземка и метель,
Слова и слезы на ветру смерзают,-
Лишь брань и пули настигают цель.

И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?

Про все писать — не выдержит бумага,
Все — в прошлом, ну а прошлое — былье и трын-трава,-
Не раз нам кости перемыла драга —
В нас, значит, было золото, братва!

Но чуден звон души моей помина,
И белый день белей, и ночь черней, и суше снег,-
И мерзлота надежней формалина
Мой труп на память сохранит навек.

И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?

Я на воспоминания не падок,
Но если занесла судьба — гляди и не тужи:
Мы здесь подохли — вон он, тот распадок,-
Нас выгребли бульдозеров ножи.

Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу,-
К каким порогам привела дорога…
В какую пропасть напоследок прокричу?.

1977

Хоть нас в наш век ничем не удивить,
Но к этому мы были не готовы:
Дельфины научились говорить!
И первой фразой было: «Люди, что вы!»

Учёные схватились за главы,
Воскликнули: «А ну-ка, повторите!»
И снова то же: «Люди, что же вы!»
И дальше: «Люди, что же вы творите!

Вам скоро не пожать своих плодов.
Ну, мы найдём какое избавленье…
Но ведь у вас есть зуб на муравьёв,
И комары у вас на подозренье…»

Сам Лилли в воду спрятал все концы,
Но в прессе — крик про мрачные карти<ны>,
Что есть среди дельфинов мудрецы,
А есть среди дельфинов хунвейбины.

Вчера я выпил небольшой графин
И, видит бог, на миг свой пост покинул,
И вот один отъявленный дельфин
Вскричал: «Долой общение!» — и сгинул.

Когда ж другой дельфин догнал того
И убеждал отречься от крамолы —
Он ренегатом обозвал его
И в довершенье крикнул: «Бык комолый!»

Мы древние, испытанные кони.
Победоносцы ездили на нас,
И не один великий богомаз
Нам золотил копыта на иконе.

И рыцарь-пес и рыцарь благородный
Хребты нам гнули тяжестию лат.
Один из наших, самый сумасбродный,
Однажды ввез Калигулу в сенат.

Все срока уже закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, —
Надпись: «Все ушли на фронт».

За грехи за наши нас простят,
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.

Там год — за три, если бог хранит, —
Как и в лагере зачет.
Нынче мы на равных с вохрами —
Нынче всем идти на фронт.

У начальника Березкина —
Ох и гонор, ох и понт! —
И душа — крест-накрест досками, —
Но и он пошел на фронт.

Лучше было — сразу в тыл его:
Только с нами был он смел, —
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.

Ну а мы — все оправдали мы, —
Наградили нас потом:
Кто живые, тех — медалями,
А кто мертвые — крестом.

И другие заключенные
Пусть читают у ворот
Нашу память застекленную —
Надпись: «Все ушли на фронт»…

1964

А люди все роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят!»

Им объяснили, чтобы не ругаться:
«Мы просим вас, уйдите, дорогие!
Те, кто едят — ведь это иностранцы,
А вы, прошу прощенья, кто такие?»

Но люди все роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят!»

Им снова объяснил администратор:
«Я вас прошу, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, — ведь это ж делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?»

А люди все роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади, нас уже едят...»

1966

Жил-был добрый дурачина-простофиля.
Куда только его черти не носили!
И однажды, как назло, повезло —
И совсем в чужое царство занесло.

Слёзы градом — так и надо простофиле:
Не усаживайся задом на кобыле.
Ду-ра-чи-на!

Посреди большого поля — глядь — три стула,
Дурачину в область печени кольнуло.
Сверху — надпись: «Для гостей», «Для князей»,
А на третьем — «Стул для царских кровей».

Вот на первый стул уселся простофиля,
Потому что он от горя обессилел,
Ду-ра-чи-на!

Только к стулу примостился дурачина —
Сразу слуги принесли хмельные вина,
Дурачина ощутил много сил —
Элегантно ел, кутил и шутил.

Ощутив себя в такой бурной силе,
Взлез на стул для князей простофиля.
Ду-ра-чи-на!

И сейчас же бывший добрый дурачина
Ощутил, что он ответственный мужчина,
Стал советы отдавать, крикнул рать
И почти уже решил воевать.

Ощутив себя в такой буйной силе,
Взлез на стул для королей простофиля.
Ду-ра-чи-на!

Сразу руки потянулися к печати,
Сразу топать стал ногами и кричати:
«Будь ты князь, будь ты хоть сам Господь —
Вот возьму и прикажу запороть!»

Если б люди в сей момент рядом были —
Не сказали б комплимент простофиле,
Ду-ра-чи-не!

Но был добрый этот самый простофиля —
Захотел издать Указ про изобилье…
Только стул подобных дел не терпел:
Как тряхнёт — и, ясно, тот не усидел…

И очнулся добрый малый простофиля
У себя на сеновале, в чём родили.
Ду-ра-чи-на!

Парня спасем,
Парня в детдом —
На воспитанье!
Даром учить,
Даром поить,
Даром питанье!..

Жизнь — как вода,
Вел я всегда
Жизнь бесшабашную,-
Все ерунда,
Кроме суда
Самого страшного.

Все вам дадут,
Все вам споют —
Будьте прилежными,-
А за оклад —
Ласки дарят
Самые нежные.

Вел я всегда
Жизнь без труда —
Жизнь бесшабашную,-
Все ерунда,
Кроме суда
Самого страшного.

1965

Проложите, проложите
Хоть тоннель по дну реки
И без страха приходите
На вино и шашлыки.

И гитару приносите,
Подтянув на ней колки.
Но не забудьте — затупите
Ваши острые клыки.

А когда сообразите —
Все пути приводят в Рим,-
Вот тогда и приходите,
Вот тогда поговорим.

Нож забросьте, камень выньте
Из-за пазухи своей
И перебросьте, перекиньте
Вы хоть жердь через ручей.

За посев ли, за покос ли —
Надо взяться, поспешать!
А прохлопав, сами после
Локти будете кусать.

Сами будете не рады,
Утром вставши,- вот те раз! —
Все мосты через преграды
Переброшены без нас.

Так проложите, проложите
Хоть тоннель по дну реки!
Но не забудьте, затупите
Ваши острые клыки!

1972

Сколько великих выбыло!
Их выбивали нож и отрава.
Что же, на право выбора
Каждый имеет право.

1971

Нам говорят без всякой лести:
«Без вас со скуки мы умрем!»
И мы всегда и всюду вместе —
Везде втроем, всегда поем.

Мы успеваем еле-еле
Пить у одних, петь у других,
Хотя б нам на одной неделе
Давали восемь выходных!

Без нас нельзя на дне рожденья,
Без нас и свадьбам — не бывать.
И мы сейчас идем веселье
На новоселье подымать.

Нам ничего, а парень болен —
Ему бы есть, ему бы спать…
Без нас нельзя — чего же боле,
Что можем мы еще сказать?

1964

Мог бы быть я при теще, при тесте,
Только их и в живых уже нет.
А Париж? Что Париж! Он на месте.
Он уже восхвален и воспет.

Он стоит, как стоял, он и будет стоять,
Если только опять не начнут шутковать,
Ибо шутка в себе ох как много таит.
А пока что Париж как стоял, так стоит.

1980

Ну почему, ну для чего — сюда?
Чем объяснить такой поступок странный?
Какие бы ни строились суда —
На них должны быть люди-капитаны.

1969

Кончился срок, мой друг приезжает,
Благодарю судьбу я.
Кончился срок — не который мотают,
А тот, на который вербуют.

Я вам расскажу про то, что будет,
Вам такие приоткрою дали!..
Пусть меня историки осудят
За непонимание спирали.

Возвратятся на свои на круги
Ураганы поздно или рано,
И, как сыромятные подпруги,
Льды затянут брюхо океану.

Черные, лиловые, цветные
Сны придут и тяжко смежат веки, —
Вот тогда вы, добрые и злые,
Станете счастливыми навеки.

Это будет так или иначе,
Не скажу когда, но знаю — будет.
Если плачут северные люди,
Значит, скоро южные заплачут.

И тогда не орды чингисханов,
И не сабель звон, не конский топот, —
Миллиарды выпитых стаканов
Эту землю грешную затопят.

1976