Читать стихи Владимира Семёновича Высоцкого
Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,
Потрусили за ствол — он упал, упал…
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,
И что голос имел — не узнал, не узнал.
Может, были с судьбой нелады, нелады,
И со случаем плохи дела, дела,
А тугая струна на лады, на лады
С незаметным изъяном легла.
Он начал робко — с ноты «до»,
Но не допел ее не до…
Недозвучал его аккорд, аккорд
И никого не вдохновил…
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил…
Смешно! Не правда ли, смешно! Смешно!
А он шутил — недошутил,
Недораспробовал вино
И даже недопригубил.
Он пока лишь затеивал спор, спор
Неуверенно и не спеша,
Словно капельки пота из пор,
Из-под кожи сочилась душа.
Только начал дуэль на ковре,
Еле-еле, едва приступил.
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,
И судья еще счет не открыл.
Он хотел знать все от и до,
Но не добрался он, не до…
Ни до догадки, ни до дна,
Не докопался до глубин,
И ту, которая одна,
Не долюбил, не долюбил!
Смешно, не правда ли, смешно?
А он спешил — недоспешил.
Осталось недорешено,
Все то, что он недорешил.
Ни единою буквой не лгу —
Он был чистого слога слуга,
И писал ей стихи на снегу,-
К сожалению, тают снега.
Но тогда еще был снегопад
И свобода писать на снегу.
И большие снежинки и град
Он губами хватал на бегу.
Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до…
Не добежал, бегун-беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звездный знак его — Телец —
Холодный Млечный Путь лакал.
Смешно, не правда ли, смешно,
Когда секунд недостает,-
Недостающее звено —
И недолет, и недолет.
Смешно, не правда ли? Ну, вот,-
И вам смешно, и даже мне.
Конь на скаку и птица влет,-
По чьей вине, по чьей вине?
1973
[...]
«Граждане! Зачем толкаетесь,
На скандал и ссору нарываетесь?
Сесть хотите? Дальняя дорога?
Я вам уступлю, ради Бога!
Граждане! даже пьяные!
Все мы — пассажиры постоянные,
Все живем, билеты отрываем,
Все по жизни едем трамваем.
Тесно вам? И зря ругаетесь, —
Почему вперед не продвигаетесь?!
Каши с вами, видимо, не сваришь...»
«Никакой я вам не товарищ!»
«Ноги все прокопытили...»
«Вон уже дыра на вашем кителе!»
«Разбудите этого мужчину, —
Он во сне поет матерщину».
«Граждане! Жизнь кончается! —
Третий круг сойти не получается!»
«С вас, товарищ, штраф, рассчитайтесь!
Нет? Тогда еще покатайтесь!»
1968, 1975, {1977}
[...]
Благодать или благословение
Ниспошли на подручных твоих —
Дай нам, Бог, совершить омовение,
Окунаясь в святая святых!
Все порок, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор —
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пули, из пор.
То, что мучит тебя, — испарится
И поднимется вверх, к небесам,-
Ты ж, очистившись, должен спуститься —
Пар с грехами расправится сам.
Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытье,-
Нужно выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из нее.
Исцеленье от язв и уродства —
Этот душ из живительных вод,-
Это — словно возврат первородства,
Или нет — осушенье болот.
Здесь нет голых — стесняться не надо,
Что кривая рука да нога.
Здесь — подобие райского сада,-
Пропуск всем, кто раздет донага.
И в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь —
Одинаково веничек хлещет.
Так что зря не вытягивай грудь!
Все равны здесь единым богатством,
Все легко переносят жару,-
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в кромешном пару.
Загоняй поколенья в парную
И крещенье принять убеди,-
Лей на нас свою воду святую —
И от варварства освободи!
Благодать или благословение
Ниспошли на подручных твоих —
Дай нам, Бог, совершить омовение,
Окунаясь в святая святых!
1971
[...]
Знаю,
Когда по улицам, по улицам гуляю,
Когда по лицам ничего не понимаю.
И в нос, в глаз, в рот, в пах
Били
И ничего и никогда не говорили,
А только руки в боки нехотя ходили.
Послушайте все — о-го-го! э-ге-гей! —
Меня, попугая, пирата морей.
Родился я в тыща каком-то году
В банано-лиановой чаще.
Мой папа был папапугай какаду,
Тогда ещё не говорящий.
Но вскоре покинул я девственный лес —
Взял в плен меня страшный Фернандо Кортес.
Он начал на бедного папу кричать,
А папа Фернанде не мог отвечать,
Не мог — не умел — отвечать.
И чтоб отомстить, от зари до зари
Учил я три слова, всего только три,
Упрямо себя заставлял — повтори:
«Карамба!», «Коррида!!» и «Чёрт побери!!!»
Послушайте все — о-го-го! э-ге-гей! —
Рассказ попугая, пирата морей.
Нас шторм на обратной дороге застиг,
Мне было особенно трудно.
Английский фрегат под названием «бриг»
Взял на абордаж наше судно.
Был бой рукопашный три ночи, два дня,
И злые пираты пленили меня.
Так начал я плавать на разных судах
В районе экватора, в северных льдах…
На разных пиратских судах.
Давали мне кофе, какао, еду,
Чтоб я их приветствовал: «Хау ду ю ду!»
Но я повторял от зари до зари:
«Карамба!», «Коррида!!» и «Чёрт побери!!!»
Послушайте все — о-го-го! э-ге-гей! —
Меня, попугая, пирата морей.
Лет сто я проплавал пиратом, и что ж?
Какой-то матросик пропащий
Продал меня в рабство за ломаный грош,
А я уже был говорящий!
Турецкий паша нож сломал пополам,
Когда я сказал ему: «Паша! Салам!»
И просто кондрашка хватила пашу,
Когда он узнал, что ещё я пишу,
Считаю, пою и пляшу.
Я Индию видел,
Иран и Ирак,
Я инди-и-видум — не попка-дурак.
(Так думают только одни дикари.)
Карамба! Коррида!!! И — чёрт побери!!!»
[...]
Сколько лет, сколько лет
Всё одно и то же:
Денег нет, женщин нет,
Да и быть не может.
Сколько лет воровал,
Столько лет старался, —
Мне б скопить капитал,
Ну а я — спивался.
Ни кола ни двора
И ни рожи с кожей,
И друзей — ни хрена,
Да и быть не может.
Только — водка на троих,
Только — пика с червой…
Комом все блины мои,
А не только первый.
[...]
То была не интрижка,-
Ты была на ладошке,
Как прекрасная книжка
В грубой суперобложке.
Я влюблен был как мальчик —
С тихим трепетом тайным
Я листал наш романчик
С неприличным названьем.
Были слезы, угрозы —
Все одни и все те же,-
В основном была проза,
А стихи были реже.
Твои бурные ласки
И все прочие средства —
Это страшно, как в сказке
Очень раннего детства.
Я надеялся втайне,
Что тебя не листали,
Но тебя, как в читальне,
Слишком многие брали.
Не дождаться мне мига,
Когда я с опозданьем
Сдам с рук на руки книгу
С неприличным названьем.
1965
[...]
Нам вчера прислали
Из рук вон плохую весть:
Нам вчера сказали,
Что Алеха вышел весь.
Как же так! Он Наде
Говорил, что — пофартит,
Что сыграет свадьбу —
На неделю загудит…
Не видать девахе
Этот свадебный гудеж
Потому что в драке
Налетел на чей-то нож,
Потому что — плохо,
Хоть не первый раз уже
Получал Алеха
Дырки новые в душе.
Для того ль он душу,
Как рубаху, залатал,
Чтоб его убила
В пьяной драке сволота!
Если б все в порядке —
Мы б на свадьбу нынче шли, —
И с ножом в лопатке
Поутру его нашли.
Что ж, поубивается
Девчонка, поревет,
Что ж, посомневается —
И слезы оботрет, —
А потом без вздоха
Отопрет любому дверь…
Ничего, Алеха, —
Все равно ему теперь!
Мы его схороним очень скромно —
Что рыдать!
Некому о нем и похоронную
Послать,
Потому — никто не знает,
Где у Лехи дом, —
Вот такая смерть шальная
Всех нас ждет потом.
Что ж, поубивается
Девчонка, поревет,
Что ж, посомневается —
И слезы оботрет, —
А потом без вздоха
Отопрет любому дверь, —
Бог простит, а Леха…
Все равно ему теперь…
1964
[...]
Я полмира почти через злые бои
Прошагал и прополз с батальоном,
А обратно меня за заслуги мои
С санитарным везли эшелоном.
Подвезли на родимый порог,-
На полуторке к самому дому.
Я стоял — и немел, а над крышей дымок
Поднимался не так — по-другому.
Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.
И хозяйка не рада солдату —
Не припала в слезах на могучую грудь,
А руками всплеснула — и в хату.
И залаяли псы на цепях.
Я шагнул в полутемные сени,
За чужое за что-то запнулся в сенях,
Дверь рванул — подкосились колени.
Там сидел за столом, да на месте моем,
Неприветливый новый хозяин.
И фуфайка на нем, и хозяйка при нем,-
Потому я и псами облаян.
Это значит, пока под огнем
Я спешил, ни минуты не весел,
Он все вещи в дому переставил моем
И по-своему все перевесил.
Мы ходили под богом, под богом войны,
Артиллерия нас накрывала,
Но смертельная рана нашла со спины
И изменою в сердце застряла.
Я себя в пояснице согнул,
Силу воли позвал на подмогу:
«Извините, товарищи, что завернул
По ошибке к чужому порогу».
Дескать, мир да любовь вам, да хлеба на стол,
Чтоб согласье по дому ходило…
Ну, а он даже ухом в ответ не повел,
Вроде так и положено было.
Зашатался некрашенный пол,
Я не хлопнул дверьми, как когда-то,-
Только окна раскрылись, когда я ушел,
И взглянули мне вслед виновато.
1974
[...]
Хоть бы — облачко, хоть бы — тучка
В этот год на моем горизонте,-
Но однажды я встретил попутчика —
Расскажу вам о нем, знакомьтесь.
Он спросил: «Вам куда?» — «До Вологды»,
«Ну, до Вологды — это полбеды».
Чемодан мой от водки ломится —
Предложил я, как полагается:
«Может, выпить нам — познакомиться,-
Поглядим, кто быстрей сломается!..»
Он сказал: «Вылезать нам в Вологде,
Ну, а Вологда — это вона где!..»
Я не помню, кто первый сломался,-
Помню, он подливал, поддакивал,-
Мой язык, как шнурок, развязался —
Я кого-то ругал, оплакивал…
И проснулся я в городе Вологде,
Но — убей меня — не припомню где.
А потом мне пришили дельце
По статье Уголовного кодекса,-
Успокоили: «Все перемелется»,-
Дали срок — не дали опомниться.
И остался я городе Вологде,
Ну а Вологда — это вона где!..
Пятьдесят восьмую дают статью —
Говорят: «Ничего, вы так молоды...»
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью,-
Он бы хрен доехал до Вологды!
Он живет себе в городе Вологде,
А я — на Севере, а Север — вона где!
… Все обиды мои — годы стерли,
Но живу я теперь, как в наручниках:
Мне до боли, до кома в горле
Надо встретить того попутчика!
Но живет он в городе Вологде,
А я — на Севере, а Север — вона где!..
1965
[...]
Как счастье зыбко!..
Опять ошибка:
Его улыбка,
Потом — бокал на стол,-
В нем откровенно
Погасла пена;
А он надменно
Простился и ушел.
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Судьба с поклоном
Проходит стороной.
Грустно
вино мерцало,
Пусто
на сердце стало,
Скрипки смеялись надо мной…
Впервые это со мной:
В игре азартной судьбой,
Казалось, счастье выпало и мне —
На миг
пригрезился он,
Проник
волшебником в сон,-
И вспыхнул яркий свет в моем окне.
Но счастье зыбко —
Опять ошибка!
Его улыбка,
Потом — бокал на стол,-
В бокале, тленна,
Погасла пена;
А он надменно
Простился — и ушел.
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Бесцеремонно он
Прервал мой сон.
Вино мерцало…
А я рыдала.
Скрипки рыдали в унисон.
1970
[...]
Ох, где был я вчера — не найду, хоть убей!
Только помню, что стены — с обоями,
Помню — Клавка была, и подруга при ей,
Целовался на кухне с обоими.
А наутро я встал —
Мне давай сообщать,
Что хозяйку ругал,
Всех хотел застращать,
Что я голым скакал,
Что я песни орал,
А отец, говорил,
У меня — генерал!
А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,
Говорил, будто все меня продали,
И гостям, говорят, не давал продыхнуть —
Донимал их блатными аккордами.
А потом кончил пить —
Потому что устал,
Начал об пол крушить
Благородный хрусталь,
Лил на стены вино,
А кофейный сервиз,
Растворивши окно,
Просто выбросил вниз.
И мене не могли даже слова сказать.
Но потом потихоньку оправились —
Навалились гурьбой, стали руки вязать,
А потом уже все позабавились:
Кто плевал мне в лицо,
А кто водку лил в рот,
А какой-то танцор
Бил ногами в живот…
А молодая вдова,
Верность мужу храня —
Ведь живём однова, —
Пожалела меня.
И бледнел я на кухне разбитым лицом,
Делал вид, что пошёл на попятную.
«Развяжите, — кричал, — да и дело с концом!»
Развязали, но вилки попрятали.
Тут вообще началось —
Не опишешь в словах!
И откуда взялось
Столько силы в руках —
Я, как раненый зверь,
Напоследок чудил:
Выбил окна и дверь
И балкон уронил.
Ох, где был я вчера — не найду днём с огнём!
Только помню, что стены — с обоями…
И осталось лицо — и побои на нём,
И куда теперь выйти с побоями!
…Если правда оно —
Ну, хотя бы на треть, —
Остаётся одно:
Только лечь помереть!
Хорошо, что вдова
Всё смогла пережить,
Пожалела меня
И взяла к себе жить.
Хорошо!
[...]
Потеряю истинную веру —
Больно мне за наш СССР:
Отберите орден у Насера —
Не подходит к ордену Насер!
Можно даже крыть с трибуны матом,
Раздавать подарки вкривь и вкось,
Называть Насера нашим братом,
Но давать Героя — это брось!
Почему нет золота в стране?
Раздарили, гады, раздарили.
Лучше бы давали на войне,
А Насеры после б нас простили!
1964
[...]
Зачем мне считаться шпаной и бандитом —
Не лучше ль податься мне в антисемиты:
На их стороне хоть и нету законов,-
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я — и, значит, кому-то быть битым,
Но надо ж узнать, кто такие семиты,-
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!
Но друг и учитель — алкаш в бакалее —
Сказал, что семиты — простые евреи.
Да это ж такое везение, братцы,-
Теперь я спокоен — чего мне бояться!
Я долго крепился, ведь благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну.
Народ мне простит, но спрошу я невольно:
Куда отнести мне Абрама Линкольна?
Средь них — пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них — уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев;
И как-то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли!
Им кровушки надо — они по запарке
Замучили, гады, слона в зоопарке!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи — живут там как боги…
На все я готов — на разбой и насилье,-
И бью я жидов — и спасаю Россию!
1964
[...]
Я самый непьющий из всех мужиков,
Во мне есть моральная сила.
И наша семья большинством голосов
Снабдив меня списком на восемь листов,
В столицу меня снарядила,
Чтоб я привез снохе
С ейным мужем по дохе,
Чтобы брату с бабой — кофе растворимый,
Двум невесткам по ковру,
Зятю черную икру,
Тестю — что-нибудь армянского разлива.
Я ранен, контужен, я малость боюсь
Забыть, что кому по порядку.
Я список вещей заучил наизусть,
А деньги зашил за подкладку.
Ну, значит, брату — две дохи,
Сестрин муж,- ему духи,
Тесть сказал: — Давай бери, что попадется!-
Двум невесткам по ковру,
Зятю беличью икру,
Куму водки литра два,- пускай зальется.
Я тыкался в спины, блуждал по ногам,
Шел грудью к плащам и рубахам,
Чтоб список вещей не достался врагам,
Его проглотил я без страха.
Но помню: шубу просит брат,
Куму с бабой — все подряд,
Тестю — водки ереванского разлива,
Двум невесткам взять махру,
Зятю заячью нору,
А сестре — плевать чего, но чтоб красиво…
Да что ж мне, пустым возвращаться назад?
Но вот я набрел на товары.
— Какая валюта у вас? — говорят.
— Не бойсь,- говорю,- не доллары!
Так что, отвали мне ты махры,
Зять подохнет без икры,
Тестю, мол, даешь духи для опохмелки,
Двум невесткам — все равно,
Мужу сестрину — вино,
Ну, а мне,- вот это желтое в тарелке.
Не помню про фунты, про стерлинги слов,
Сраженный ужасной догадкой.
Зачем я тогда проливал свою кровь,
Зачем ел тот список на восемь листов,
Зачем мне рубли за подкладкой?
Все же надо взять доху,
Зятю кофе на меху,
Куму — хрен, а тесть и пивом обойдется,
Также взять коньяк в пуху,
Растворимую сноху,
Ну а брат и самогоном перебьется.
1969
[...]
Сколько слухов наши уши поражает,
Сколько сплетен разъедает, словно моль!
Ходят слухи, будто всё подорожает — абсолютно,
А особенно — штаны и алкоголь!
И, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
— Слушай, слышал? Под землёю город строют —
Говорят, на случай ядерной войны!
— Вы слыхали? Скоро бани все закроют повсеместно,
Навсегда — и эти сведенья верны!
И, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
— А вы знаете, Мамыкина снимают —
За разврат его, за пьянство, за дебош!
— Кстати, вашего соседа забирают, негодяя,
Потому что он на Берию похож!
И, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
— Ой, что деется! Вчерась траншею рыли —
Откопали две коньячные струи!
— Говорят, евреи воду отравили, гады, ядом.
Ну а хлеб теперь — из рыбной чешуи!
И, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
Да, вы знаете, теперь всё отменяют:
Отменили даже воинский парад.
Говорят, что скоро всё позапрещают, в бога душу,
Скоро всех, к чертям собачьим, запретят.
И, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
Закалённые во многих заварухах,
Слухи ширятся, не ведая преград, —
Ходят сплетни, что не будет больше слухов абсолютно,
Ходят слухи, будто сплетни запретят!
Но, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
И поют друг другу шёпотом ли, в крик ли —
Слух дурной всегда звучит в устах кликуш,
А к хорошим слухам люди не привыкли —
Говорят, что это выдумки и чушь.
И, словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Их разносят по умам!
[...]
Может быть, выпив пол-литру
Некий художник от бед,
Встретил чужую палитру
И посторонний мольберт.
Дело теперь за немногим —
Нужно натуры живой,
Глядь — симпатичные ноги
С гордой идут головой.
Он подбегает к Венере:
«Знаешь ли ты, говорят —
Данте к своей, Алигьери,
Запросто шастает в ад!
Ада с тобой нам не надо —
Холодно в царстве теней…
Кличут меня Леонардо.
Так раздевайся скорей!
Я тебя даже нагую
Действием не оскорблю —
Ну дай я тебя нарисую
Или из глины слеплю!»
Но отвечала сестричка:
«Как же вам не ай-яй-яй!
Честная я католичка —
И несогласная я!
Вот испохабились нынче —
Так и таскают в постель!
Ишь Леонардо да Винчи!
Тоже какой Рафаэль!
С детства я против распутства —
Не соглашуся ни в жисть!
Да мало ль что ты — для искусства,
Сперва, давай-ка, женись!
Там и разденемся в спальной —
Как у людей повелось…
Да мало ль что ты гениальный!
Мы не глупее, небось!»
«Что ж, у меня — вдохновенье,
Можно сказать, что экстаз!» —
Крикнул художник в волненье…
Свадьбу сыграли на раз.
…Женщину с самого низа
Встретил я раз в темноте —
Это была Мона Лиза
В точности как на холсте.
Бывшим подругам в Сорренто
Хвасталась эта змея:
«Ловко я интеллигента
Заполучила в мужья!..»
Вкалывал он больше года —
Весь этот длительный срок
Всё ухмылялась Джоконда:
Мол, дурачок, дурачок!
…В песне разгадка даётся
Тайны улыбки, а в ней —
Женское племя смеётся
Над простодушьем мужей!
[...]
В подражание Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек, —
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне, —
Грубая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась — и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что ее ради радеть?! —
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и еще документы, —
Сплюнула, грязно ругнулась — и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу —
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
«Ложь это все, и на Лжи одеянье мое...»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
Мазали глиной, спускали дворового пса…
«Духу чтоб не было, — на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама — пропилась, проспалась догола.
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, —
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла —
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, —
Правда, в речах его правды — на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует, —
Если проделает то же, что явная Ложь!»
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, — это чистая правда, ребята, —
Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь — а конем твоим правит коварная Ложь.
1977
[...]
Чужие карбонарии,
Закушав водку килечкой,
Спешат в свои подполия
Налаживать борьбу,-
А я лежу в гербарии,
К доске пришпилен шпилечкой,
И пальцами до боли я
По дереву скребу.
Корячусь я на гвоздике,
Но не меняю позы.
Кругом — жуки-навозники
И крупные стрекозы,-
По детству мне знакомые —
Ловил я их, копал,
Давил, — но в насекомые
Я сам теперь попал.
Под всеми экспонатами —
Эмалевые планочки,-
Все строго по-научному —
Указан класс и вид…
Я с этими ребятами
Лежал в стеклянной баночке,
Дрались мы,- это к лучшему:
Узнал, кто ядовит.
Я представляю мысленно
Себя в большой постели,-
Но подо мной написано:
«Невиданный доселе»…
Я гомо был читающий,
Я сапиенсом был,
Мой класс — млекопитающий,
А вид… уже забыл.
В лицо ль мне дуло, в спину ли,
В бушлате или в робе я —
Стремился, кровью крашенный,
Обратно к шалашу,-
И на тебе — задвинули
В наглядные пособия,-
Я злой и ошарашенный
На стеночке вишу.
Оформлен как на выданье,
Стыжусь, как ученица, —
Жужжат шмели солидные,
Что надо подчиниться,
А бабочки хихикают
На странный экспонат,
Личинки мерзко хмыкают
И куколки язвят.
Ко мне с опаской движутся
Мои собратья прежние —
Двуногие, разумные, —
Два пишут — три в уме.
Они пропишут ижицу —
Глаза у них не нежные,-
Один брезгливо ткнул в меня
И вывел резюме:
«С ним не были налажены
Контакты, и не ждем их,-
Вот потому он, гражданы,
Лежит у насекомых.
Мышленье в ем не развито,
С ним вечное ЧП,-
А здесь он может разве что
Вертеться на пупе».
Берут они не круто ли?!-
Меня нашли не во поле!
Ошибка это глупая —
Увидится изъян,-
Накажут тех, кто спутали,
Заставят, чтоб откнопили,-
И попаду в подгруппу я
Хотя бы обезьян.
Нет, не ошибка — акция
Свершилась надо мною,-
Чтоб начал пресмыкаться я
Вниз пузом, вверх спиною,-
Вот и лежу, расхристанный,
Разыгранный вничью,
Намеренно причисленный
К ползучему жучью.
А может, все провертится
И вскорости поправится…
В конце концов, ведь досточка —
Не плаха, говорят,-
Все слюбится да стерпится,
Мне даже стала нравиться
Молоденькая осочка
И кокон-шелкопряд.
А мне приятно с осами —
От них не пахнет псиной,
Средь них бывают особи
И с талией осиной.
Да, кстати, и из коконов
Родится что-нибудь
Такое, что из локонов
И что имеет грудь…
Червяк со мной не кланится,
А оводы со слепнями
Питают отвращение
К навозной голытьбе,-
Чванливые созданьица
Довольствуются сплетнями,-
А мне нужны общения
С подобными себе!
Пригрел сверчка-дистрофика —
Блоха сболтнула, гнида,-
И глядь — два тертых клопика
Из третьего подвида,-
Сверчок полузадушенный
Вполсилы свиристел,
Но за покой нарушенный
На два гвоздочка сел.
Паук на мозг мой зарится,
Клопы кишат — нет роздыха,
Невестой хороводится
Красивая оса…
Пусть что-нибудь заварится,
А там — хоть на три гвоздика,-
А с трех гвоздей, как водится,
Дорога — в небеса.
В мозгу моем нахмуренном
Страх льется по морщинам:
Мне станет шершень шурином —
А что мне станет сыном?.
Я не желаю, право же,
Чтоб трутень был мне тесть!
Пора уже, пора уже
Напрячься и воскресть!
Когда в живых нас тыкали
Булавочками колкими —
Махали пчелы крыльями,
Пищали муравьи,-
Мы вместе горе мыкали —
Все проткнуты иголками,-
Забудем же, кем были мы,
Товарищи мои!
Заносчивый немного я,
Но — в горле горечь комом:
Поймите, я, двуногое,
Попало к насекомым!
Но кто спасет нас, выручит,
Кто снимет нас с доски?!
За мною — прочь со шпилечек,
Товарищи жуки!
И, как всегда в истории,
Мы разом спины выгнули,-
Хоть осы и гундосили,
Но кто силен, тот прав,-
Мы с нашей территории
Клопов сначала выгнали
И паучишек сбросили
За старый книжный шкаф.
Скандал в мозгах уляжется,
Зато у нас все дома,
И поживают, кажется,
Уже не насекомо.
А я — я нежусь ванночкой
Без всяких там обид…
Жаль, над моею планочкой
Другой уже прибит.
1976
[...]
Он был хирургом, даже «нейро»,
Хотя и путал мили с га,
На съезде в Рио-де-Жанейро
Пред ним все были мелюзга.
Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению было еврей.
В науке он привык бороться.
И за скачком — всегда скачок!
Он одному первопроходцу
Поставил новый мозжечок.
Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению было еврей.
1967
[...]
Все должны до одного
Крепко спать до цифры пять,-
Ну, хотя бы для того,
Чтоб отмычки различать.
Кто-то там домой пришел,
И глаза бонять поднится,-
Это очень хорошо,
Это — единица!
За порог ступил едва,
А ему — головопорка,-
Значит, вверх ногами два —
Твердая пятерка!
Эх, пять, три, раз,
Голова один у нас,
Ну а в этом голове —
Рота два и уха две.
С толку голову собьет
Только оплеуха,
На пяти ногах идет
Голова — два уха!
Болова, холова, долова — два уха!
1973
[...]
Не космос — метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий, —
Но мы владеем тоже внеземной —
И самою земною из профессий!
Любой из нас — ну чем не чародей?!
Из преисподней наверх уголь мечем.
Мы топливо отнимем у чертей —
Свои котлы топить им будет нечем!
Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Да, сами мы — как дьяволы — в пыли,
Зато наш поезд не уйдет порожний.
Терзаем чрево матушки-Земли —
Но на земле теплее и надежней.
Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся, как в фильме о погонях, —
И шуточку «Даешь стране угля!»
Мы чувствуем на собственных ладонях.
Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Воронками изрытые поля
Не позабудь — и оглянись во гневе, —
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве.
Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью — не один ты!
Вперед и вниз! Мы будем на щите —
Мы сами рыли эти лабиринты!
Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
1970
[...]
Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка.
Чувствую — дышу и хорошею…
Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я её и знать не знал, меняя города, —
А она мне шепчет: «Так ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
Одному идти — куда ни шло, ещё могу,
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу,
С виду прост, а изнутри — коварен.
Я не клевещу, подобно вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу,
Так что — никаких противоречий.
Одари, судьба, или за деньги отоварь! —
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь!
До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй.
Ночью — бац! — со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй!
Гадом буду, я не приревную!
[...]
За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара — без струны,
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
Мне нельзя на волю — не имею права,
Можно лишь от двери — до стены,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно только сны.
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут.
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют?
1963
[...]
Скорей, скорей одеться!
Скорей позвать ребят!
В честь праздника Победы
Орудия палят.
Вокруг все было тихо,
И вдруг — салют! Салют!
Ракеты в небе вспыхнули
И там, и тут!
Над площадью,
Над крышами,
Над праздничной Москвой
Взвиваются все выше
Огней фонтан живой!
На улицу, на улицу
Все радостно бегут,
Кричат «Урра»!
Любуются
На праздничный
Салют!
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы —
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Я где-то точно наследил,
Последствия предвижу:
Меня сегодня бес водил
По городу Парижу,
Канючил: «Выпей-ка бокал!
Послушай-ка гитары!»
Таскал по русским кабакам,
Где — венгры да болгары.
Я рвался на природу, в лес,
Хотел в траву и в воду,
Но это был французский бес:
Он не любил природу.
Мы — как сбежали из тюрьмы.
Веди — куда угодно.
Пьянели и трезвели мы
Всегда поочерёдно.
И бес водил, и пели мы
И плакали свободно.
А друг мой — гений всех времен,
Безумец и повеса, —
Когда бывал в сознанье он,
Седлал хромого беса.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость, —
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
А то, что друг мой сотворил, —
От Бога, не от беса,
Он крупного помола был,
Крутого был замеса.
Его снутри не провернёшь
Ни острым, ни тяжёлым,
Хотя он огорожен сплошь
Враждебным частоколом.
Пить наши пьяные умы
Считали делом кровным.
Чего наговорили мы
И правым и виновным!
Нить порвалась — и понеслась!
Спасайте наши шкуры!
Больницы плакали по нас,
А также префектуры.
Мы лезли к бесу в кабалу,
С гранатами — под танки,
Блестели слёзы на полу,
А в них тускнели франки.
Цыгане пели нам про шаль
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску-печаль —
По горло в нас печали.
Уж влага из ушей лилась,
Всё — чушь, глупее чуши,
Но скрипки снова эту мразь
Заталкивали в души.
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой в чёрных сапогах
Стрелял из пистолета.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави,
Хихикал по-французски.
Всё в этой жизни — суета!
Плевать на префектуры!
Мой друг подписывал счета
И раздавал купюры.
Распахнуты двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы —
Такие балбесы!
Но тоже умеют кружить.
[...]
Капитана в тот день называли на «ты»,
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты
и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.
Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
В покрывала земель,
Этих обетованных, желанных —
И колумбовых, и магелланных.
Только мне берегов
Не видать и земель —
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов —
Благородная цель…
И в конце-то концов —
Я ведь сам сел на мель.
И ушли корабли — мои братья, мой флот.
Кто чувствительней — брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа — и ладно! —
От Колумба и от Магеллана.
Я пью пену — волна
Не доходит до рта,
И от палуб до дна
Обнажились борта,
А бока мои грязны —
Таи не таи, —
Так любуйтесь на язвы
И раны мои!
Вот дыра у ребра —
это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видно шрамы от крючьев — какой-то пират
Мне хребет перебил в абордаже.
Киль, как старый неровный
Гитаровый гриф, —
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.
Задыхаюсь, гнию — так бывает:
И просоленное загнивает.
Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют —
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра,
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.
И гулякой шальным
всё швыряют вверх дном
Эти ветры, незваные гости.
Захлебнуться бы им
в моих трюмах вином
Или с мели сорвать меня в злости!
Я уверовал в это,
Как загнанный зверь,
Но не злобные ветры
Нужны мне теперь.
Мои мачты — как дряблые руки,
Паруса — словно груди старухи.
Будет чудо восьмое —
И добрый прибой
Моё тело омоет
Живою водой,
Моря божья роса
С меня снимет табу —
Вздует мне паруса,
Будто жилы на лбу.
Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу —
Я ведь зла не держу на команду.
Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись — раскрою!
Как же так? Я ваш брат,
Я ушёл от беды…
Полевее, фрегат, —
Всем нам хватит воды!
До чего ж вы дошли…
Значит, что — мне уйти?!
Если был на мели —
Дальше нету пути?!
Разомкните ряды,
Всё же мы корабли,
Всем нам хватит воды,
Всем нам хватит земли,
Этой обетованной, желанной —
И колумбовой, и магелланной!
[...]
На мой на юный возраст не смотри,
И к молодости нечего цепляться,
Христа Иуда продал в тридцать три,
Ну а меня продали в восемнадцать.
Христу-то лучше — всё ж он верить мог
Хоть остальным одиннадцати ребятам,
А я сижу и мучаюсь весь срок:
Ну кто из них из всех меня упрятал?
Как-то вечером патриции
Собрались у Капитолия
Новостями поделиться и
Выпить малость алкоголия.
Не вести ж бесед тверезыми!
Марк-патриций не мытарился —
Пил нектар большими дозами
И ужасно нанектарился.
И под древней под колонною
Он исторг из уст проклятия:
«Ох, с почтенною матреною
Разойдусь я скоро, братия!
Она спуталась с поэтами,
Помешалась на театрах —
Так и шастает с билетами
На приезжих гладиаторов!
»Я, — кричит,- от бескультурия
Скоро стану истеричкою!"-
В общем, злобствует как фурия,
Поощряема сестричкою!
Только цыкают и шикают…
Ох, налейте снова мне «двойных»!
Мне ж — рабы в лицо хихикают.
На войну бы мне, да нет войны!
Я нарушу все традиции —
Мне не справиться с обеими,-
Опускаюсь я, патриции,
Дую горькую с плебеями!
Я ей дом оставлю в Персии —
Пусть берет сестру-мегерочку,-
На отцовские сестерции
Заведу себе гетерочку.
У гетер хотя все явственней,
Но они не обезумели.
У гетеры пусть безнравственней,
Зато родственники умерли.
Там сумею исцелиться и
Из запоя скоро выйду я!"
… И пошли домой патриции,
Марку пьяному завидуя.
1969
[...]
Опасаясь контрразведки,
Избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер Пек»,
Вечно в кожаных перчатках —
Чтоб не делать отпечатков, —
Жил в гостинице «Совейской» несовейский человек.
Джон Ланкастер в одиночку,
Преимущественно ночью,
Щёлкал носом — в нём был спрятан инфракрасный объектив;
А потом в нормальном свете
Представало в чёрном цвете
То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив:
Например, клуб на улице Нагорной
Стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад,
Искаженный микроплёнкой,
ГУМ стал маленькой избёнкой,
И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.
Но работать без подручных —
Может, грустно, а может — скучно.
Враг подумал — враг был дока, — написал фиктивный чек,
И где-то в дебрях ресторана
Гражданина Епифана
Сбил с пути и с панталыку несовейский человек.
Епифан казался жадным,
Хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.
В общем так: подручный Джона
Был находкой для шпиона —
Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел!
«Вот и первое заданье:
В три пятнадцать возле бани
(Может, раньше, а может — позже) остановится такси.
Надо сесть, связать шофёра,
Разыграть простого вора,
А потом про этот случай раструбят по Би-би-си.
И ещё. Побрейтесь свеже.
И на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом — скажет он:
«Не хотите ли черешни?»
Вы ответите: «Конечно».
Он вам даст батон с взрывчаткой — принесёте мне батон.
А за это, друг мой пьяный, —
Говорил он Епифану, —
Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!»
…Враг не ведал, дурачина:
Тот, кому всё поручил он,
Был чекист — майор разведки и прекрасный семьянин.
Да, до этих штучек мастер
Этот самый Джон Ланкастер!..
Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек:
Обезврежен он, и даже
Он пострижен и посажен.
А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.
[...]