Я — раб, и был рабом покорным Прекраснейшей из всех цариц. Пред взором, пламенным и черным, Я молча повергался ниц.
Я лобызал следы сандалий На влажном утреннем песке. Меня мечтанья опьяняли, Когда царица шла к реке.
И раз — мой взор, сухой и страстный, Я удержать в пыли не мог, И он скользнул к лицу прекрасной И очи бегло ей обжег…
И вздрогнула она от гнева, Казнь — оскорбителям святынь! И вдаль пошла — среди напева За ней толпившихся рабынь.
И в ту же ночь я был прикован У ложа царского, как пес. И весь дрожал я, очарован Предчувствием безвестных грез.
Она вошла стопой неспешной, Как только жрицы входят в храм, Такой прекрасной и безгрешной, Что было тягостно очам.
И падали ее одежды До ткани, бывшей на груди… И в ужасе сомкнул я вежды… Но голос мне шепнул: гляди!
И юноша скользнул к постели. Она, покорная, ждала… Лампад светильни прошипели, Настала тишина и мгла.
И было все на бред похоже! Я был свидетель чар ночных, Всего, что тайно кроет ложе, Их содроганий, стонов их.
Я утром увидал их — рядом! Еще дрожавших в смене грез! И вплоть до дня впивался взглядом,- Прикован к ложу их, как пес.
Вот сослан я в каменоломню, Дроблю гранит, стирая кровь. Но эту ночь я помню! помню! О, если б пережить все — вновь!
Ноябрь 1900