Я — твоя Суламифь, мой старый царь Соломон, Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд. Тайны нет для тебя, но, взглянув на зелёный склон, Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят, Меж старух, собирающих розовый виноград.
И раздев, — не узнал бы, — как вo’лны песка мой живот, И давно мои ноги утратили гибкость лоз, Грудь моя, как на древней пальме увядший плод, А сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз. Иногда я тебя поджидаю у Яффских ворот.
Но к тебе не приближусь. Зачем огорчать царя? Славен духом мужчина, а женщина — красотой. От объятий твоих остывая и вновь горя, Наслаждалась я песней не меньше, чем плотью тугой, Ведь любовь появилась Песне благодаря.
Ах, какими словами ты возбуждал мой слух, Даже волос мой сравнивал с солнечным завитком… Для бездушной страсти сгодился бы и пастух. Но ведь дело не в том, чтоб бурлила кровь кипятком, А чтоб сердце взлетало, как с персиков спелый пух.
Я вкушала слова твои, словно пчела пыльцу, Неужели, мой царь, твой любовный гимн красоте, До тебя недоступный ни одному певцу, Только стал ты стареть, привёл тебя к суете, — К поклоненью заморскому золотому тельцу?
В стороне от тебя за тебя всей любовью моей Постоянно молюсь. И сейчас в тишине ночной Зажигаю в песчаной посудине семь свечей, Раздираю рубаху и сыплю пепел печной На седины: Царя укрепи, а тельца забей!
2 мая 2001