Читать стихи Гавриила Державина о любви
Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами,
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьет вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит.
Шумит — и средь густого бора
Теряется в глуши потом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.
Седая пена по брегам
Лежит буграми в дебрях темных;
Стук слышен млатов по ветрам,
Визг пил и стон мехов подъемных:
О водопад! в твоем жерле
Все утопает в бездне, в мгле!
Ветрами ль сосны пораженны? —
Ломаются в тебе в куски;
Громами ль камни отторженны? —
Стираются тобой в пески;
Сковать ли воду льды дерзают? —
Как пыль стеклянна ниспадают.
Волк рыщет вкруг тебя и, страх
В ничто вменяя, становится;
Огонь горит в его глазах,
И шерсть на нем щетиной зрится;
Рожденный на кровавый бой,
Он воет согласясь с тобой.
Лань идет робко, чуть ступает,
Вняв вод твоих падущих рев,
Рога на спину приклоняет
И быстро мчится меж дерев;
Ее страшит вкруг шум, бурь свист
И хрупкий под ногами лист.
Ретивый конь, осанку горду
Храня, к тебе порой идет;
Крутую гриву, жарку морду
Подняв, храпит, ушми прядет;
И подстрекаем быв, бодрится,
Отважно в хлябь твою стремится.
Под наклоненным кедром вниз,
При страшной сей красе природы,
На утлом пне, который свис
С утеса гор на яры воды,
Я вижу — некий муж седой
Склонился на руку главой.
Копье, и меч, и щит великой,
Стена отечества всего,
И шлем, обвитый повиликой,
Лежат во мху у ног его.
В броне блистая злато-рдяной,
Как вечер во заре румяной, —
Сидит — и, взор вперя к водам,
В глубокой думе рассуждает:
«Не жизнь ли человеков нам
Сей водопад изображает? —
Он также блеском струй своих
Поит надменных, кротких, злых.
Не так ли с неба время льется,
Кипит стремление страстей,
Честь блещет, слава раздается,
Мелькает счастье наших дней,
Которых красоту и радость
Мрачат печали, скорби, старость?
Не зрим ли всякий день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Не слышим ли в бою часов
Глас смерти, двери скрып подземной?
Не упадает ли в сей зев
С престола царь и друг царев?
Падут — и вождь непобедимый,
В Сенате Цезарь средь похвал,
В тот миг, желал как диадимы,
Закрыв лице плащом, упал;
Исчезли замыслы, надежды,
Сомкнулись алчны к трону вежды.
Падут — и несравненный муж
Торжеств несметных с колесницы,
Пример великих в свете душ,
Презревший прелесть багряницы,
Пленивший Велизар царей
В темнице пал, лишен очей.
Падут. — И не мечты прельщали,
Когда меня, в цветущий век,
Давно ли города встречали,
Как в лаврах я, в оливах тек?
Давно ль? — Но ах! теперь во брани
Мои не мещут молний длани!
Ослабли силы, буря вдруг
Копье из рук моих схватила;
Хотя и бодр еще мой дух,
Судьба побед меня лишила».
Он рек — и тихим позабылся сном.
Морфей покрыл его крылом.
Сошла октябрьска нощь на землю,
На лоно мрачной тишины;
Нигде я ничего не внемлю,
Кроме ревущия волны,
О камни с высоты дробимой
И снежною горою зримой.
Пустыня, взор насупя свой,
Утесы и скалы дремали;
Волнистой облака грядой
Тихонько мимо пробегали,
Из коих трепетна, бледна
Проглядывала вниз луна.
Глядела, и едва блистала,
Пред старцем преклонив рога.
Как бы с почтеньем познавала
В нем своего того врага,
Которого она страшилась,
Кому вселенная дивилась.
Он спал, — и чудотворный сои
Мечты ему являл геройски:
Казалося ему, что он
Непобедимы водит войски;
Что вкруг его перун молчит,
Его лишь мановенья зрит;
Что огнедышущи за перстом
Ограды вслед его идут;
Что в поле гладком, вкруг отверстом,
По слову одному растут
Полки его из скрытых станов,
Как холмы в море из туманоз;
Что только по траве росистой
Ночные знать его шаги;
Что утром пыль, под твердью чистой,
Уж поздно зрят его враги;
Что остротой своих зениц
Блюдет он их, как ястреб птиц;
Что, положа чертеж и меры,
Как волхв невидимый, в шатре,
Тем кажет он в долу химеры,
Тем в тиграх агнцев на горе,
И вдруг решительным умом
На тысячи бросает гром;
Что орлю дерзость, гордость лунну,
У черных и янтарных волн,
Смирил Колхиду златорунну,
И белого царя урон
Рая вечерня пред границей
Отмстил победами сторицей;
Что, как румяной луч зари,
Страну его покрыла слава;
Чужие вожди и цари,
Своя в
ладычица, держава,
И все везде его почли,
Триумфами превознесли;
Что образ, имя и дела
Цветут его средь разных глянцев;
Что верх сребристого чела
В венце из молненных румянцев
Блистает в будущих родах,
Отсвечивался в сердцах;
Что зависть, от его сиянья
Свой бледный потупляя взор,
Среди безмолвного стенанья
Ползет и ищет токмо нор,
Куда бы от него сокрыться,
И что никто с ним не сравнится.
Он спит — ив сих мечтах веселых
Внимает завыванье псов,
Рев ветров, скрып дерев дебелых,
Стенанье филинов и сов,
И вещих глас вдали животных,
И тихий шорох вкруг бесплотных.
Он слышит: сокрушилась ель,
Станица вранов встрепетала,
Кремнистый холм дал страшну щель,
Гора с богатствами упала;
Грохочет эхо по горам,
Как гром гремящий по громам.
Он зрит одету в ризы черны
Крылату некую жену,
Власы имевшу распущенны,
Как смертну весть, или войну,
С косой в руках, с трубой стоящу,
И слышит он: «проснись!» гласящу.
На шлеме у нее орел
Сидел с Перуном помраченным,
В нем герб отечества он зрел;
И, быв мечтой сей возбужденным,
Вздохнул и, испустя слез дождь,
Вещал: «Знать, умер некий вождь!
Блажен, когда, стремясь за славой,
Он пользу общую хранил,
Был милосерд в войне кровавой
И самых жизнь врагов щадил:
Благословен средь поздных веков
Да будет друг сей человеков!
Благословенна похвала
Надгробная его да будет,
Когда всяк жизнь его, дела
По пользам только помнить будет;
Когда не блеск его прельщал
И славы ложной не искал!
О слава, слава в свете сильных!
Ты точно сей есть водопад.
Он вод стремлением обильных
И шумом льющихся прохлад
Великолепен, светл, прекрасен,
Чудесен, силен, громок, ясен;
Дивиться вкруг себя людей
Всегда толпами собирает, —
Но если он водой своей
Удобно всех не напояет,
Коль рвет брега и в быстротах
Его нет выгод смертным, — ах!
Не лучше ль менее известным,
А более полезным быть;
Подобясь ручейкам прелестным,
Поля, луга, сады кропить
И тихим вдалеке журчаньем
Потомство привлекать с вниманьем?
Пусть на обросший дерном холм
Приидет путник и воссядет
И, наклонясь своим челом
На подписанье гроба, скажет:
«Не только славный лишь войной,
Здесь скрыт великий муж душой».
О! будь бессмертен, витязь бранный.
Когда ты весь соблюл свой долг!» —
Вещал сединой муж венчанный
И, в небеса воззрев, умолк.
Умолк, — и глас его промчался,
Глас мудрый всюду раздавался.
Но кто там идет по холмам,
Глядясь, как месяц, в воды черны?
Чья тень спешит по облакам
В воздушные жилища горны?
На темном взоре и челе
Сидит глубока дума в мгле!
Какой чудесный дух крылами
От севера парит на юг?
Ветр медлен течь его стезями,
Обозревает царствы вдруг;
Шумит, и как звезда блистает,
И искры в след свой рассыпает.
Чей труп, как на распутье мгла,
Лежит на темном лоне нощи?
Простое рубище чресла,
Два лепта покрывают очи,
Прижаты к хладной груди персты,
Уста безмолвствуют отверсты!
Чей одр — земля, кров — воздух синь,
Чертоги — вкруг пустынны виды?
Не ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей?
Не ты ль наперсником близ трона
У северной Минервы был;
Во храме муз друг Аполлона;
На поле Марса вождем слыл;
Решитель дум в войне и мире,
Могущ — хотя и не в порфире?
Не ты ль, который взвесить смел
Мощь росса, дух Екатерины
И, опершись на них, хотел
Вознесть твой грсм на те стремнины,
На коих древний Рим стоял
И всей вселенной колебал?
Не ты ль, который орды сильны
Соседей хищных истребил,
Пространны области пустынны
Во грады, в нивы обратил,
Покрыл понт Черный кораблями,
Потряс среду земли громами?
Не ты ль, который знал избрать
Достойный подвиг росской силе,
Стихии самые попрать
В Очакове и в Измаиле,
И твердой дерзостью такой
Быть дивом храбрости самой?
Се ты, отважнейший из смертных!
Парящий замыслами ум!
Не шел ты средь путей известных,
Но проложил их сам — и шум
Оставил по себе в потомки;
Се ты, о чудный вождь Потемкин!
Се ты, которому врата
Торжественные созидали;
Искусство, разум, красота
Недавно лавр и мирт сплетали;
Забавы, роскошь вкруг цвели,
И счастье с славой следом шли.
Се ты, небесного плод дара
Кому едва я посвятил,
В созвучность громкого Пиндара
Мою настроить лиру мнил,
Воспел победу Измаила,
Воспел, — но смерть тебя скосила!
Увы! и хоров сладкий звук
Моих в стенанье превратился;
Свалилась лира с слабых рук,
И я там в слезы погрузился,
Где бездны разноцветных звезд
Чертог являли райских мест.
Увы! — и громы онемели,
Ревущие тебя вокруг;
Полки твои осиротели,
Наполнили рыданьем слух;
И всё, что близ тебя блистало,
Уныло и печально стало.
Потух лавровый твой венок,
Гранена булава упала,
Меч в полножны войти чуть мог,
Екатерина возрыдала!
Полсвета потряслось за ней
Незапной смертию твоей!
Оливы свежи и зелены
Принес и бросил Мир из рук;
Родства и дружбы вопли, стоны
И муз ахейских жалкий звук
Вокруг Перикла раздается:
Марон по Меценате рвется,
Который почестей в лучах,
Как некий царь, как бы на троне,
На сребро-розовых конях,
На златозарном фаэтоне,
Во сонме всадников блистал
И в смертный черный одр упал!
Где слава? Где великолепье?
Где ты, о сильный человек?
Мафусаила долголетье
Лишь было б сон, лишь тень наш век;
Вся наша жизнь не что иное,
Как лишь мечтание пустое.
Иль нет! — тяжелый некий шар,
На нежном волоске висящий,
В который бурь, громов удар
И молнии небес ярящи
Отвсюду беспрестанно бьют,
И ах! зефиры легки рвут.
Единый час, одно мгновенье
Удобны царствы поразить.
Одно стихиев дуновенье
Гигантов в прах преобразить;
Их ищут места — и не знают:
В пыли героев попирают!
Героев? — Нет! Но их дела
Из мрака и веков блистают;
Нетленна память, похвала
И из развалин вылетают,
Как холмы, гробы их цветут;
Напишется Потемкин труд.
Театр его — был край Эвксина,
Сердца обязанные — храм;
Рука с венцом — Екатерина;
Гремяща слава — фимиам;
Жизнь — жертвенник торжеств и крови,
Гробница — ужаса, любови.
Когда багровая луна
Сквозь мглу блистает темной нощи,
Дуная мрачная волна
Сверкает кровью, и сквозь рощи
Вкруг Измаила ветр шумит,
И слышен стон, — что турок мнит?
Дрожит, — и во очах сокрытых
Еще ему штыки блестят,
Где сорок тысяч вдруг убитых
Вкруг гроба Вейсмана лежат.
Мечтаются ему их тени
И росс в крови их по колени!
Дрожит — и обращает взгляд
Он робко на окрестны виды;
Столпы на небесах горят
По суше, по морям Тавриды!
И мнит, в Очакове что вновь
Течет его и мерзнет кровь.
Но в ясный день, средь светлой влаги
Как ходят рыбы в небесах
И вьются полосаты флаги,
Наш флот на вздутых парусах
Вдали белеет на лиманах, —
Какое чувство в россиянах?
Восторг, восторг они, — а страх
И ужас турки ощущают;
Им мох и терны во очах,
Нам лавр и розы расцветают
На мавзолеях у вождей,
Властителей земель, морей.
Под древом, при заре вечерней,
Задумчиво Любовь сидит,
От цитры ветерок весенний
Ее повсюду голос мчит;
Перлова грудь ее вздыхает,
Геройский образ оживляет.
Поутру солнечным лучом
Как монумент златый зажжется,
Лежат объяты серны сном
И пар вокруг холмов виется,
Пришедши старец надпись зрит:
«Здесь труп Потемкина сокрыт!»
Алцибиадов прах! — И смеет
Червь ползать вкруг его главы?
Взять шлем Ахиллов не робеет,
Нашедши в поле, Фирс? — Увы!
И плоть, и труд коль истлевает,
Что ж нашу славу составляет?
Лишь истина дает венцы
Заслугам, кои не увянут;
Лишь истину поют певцы,
Которых вечно не престанут
Греметь перуны сладких лир;
Лишь праведника свят кумир.
Услышьте ж, водопады мира!
О славой шумные главы!
Ваш светел меч, цветна порфира,
Коль правду возлюбили вы,
Когда имели только мету,
Чтоб счастие доставить свету.
Шуми, шуми, о водопад!
Касаяся странам воздушным,
Увеселяй и слух и взгляд
Твоим стремленьем светлым, звучным
И в поздной памяти людей
Живи лишь красотой твоей!
Живи! — и тучи пробегали
Чтоб редко по водам твоим,
В умах тебя не затмевали
Разжженный гром и черный дым;
Чтоб был вблизи, вдали любезен
Ты всем; сколь дивен, столь полезен.
И ты, о водопадов мать!
Река, на Севере гремяща,
О Суна! коль с высот блистать
Ты можешь — и, от зарь горяща,
Кипишь и сеешься дождем
Сафирным, пурпурным огнем, —
То тихое твое теченье —
Где ты сама себе равна,
Мила, быстра и не в стремленье,
И в глубине твоей ясна,
Важна без пены, без порыву,
Полна, велика без разливу,
И без примеса чуждых вод
Поя златые в нивах бреги,
Великолепный свой ты ход
Вливаешь в светлый сонм Онеги —
Какое зрелище очам!
Ты тут подобна небесам.
1791—1794
[...]
Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает,-
Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти ее совет.
Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
Меня твой сын препровождает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска не седлаешь,
К духам в собранье не въезжаешь,
Не ходишь с трона на Восток;
Но кротости ходя стезею,
Благотворящею душою,
Полезных дней проводишь ток.
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.
Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд:
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.
Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где все мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь;
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
Или великолепным цугом
В карете англинской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне.
Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За библией, зевая, сплю.
Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.
Нашел,- но льзя ль не заблуждаться
Нам, слабым смертным, в сем пути,
Где сам рассудок спотыкаться
И должен вслед страстям идти;
Где нам ученые невежды,
Как мгла у путников, тмят вежды?
Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает.-
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?
Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.
Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле,-
Но богу правосудну боле,
Живущему в законах их.
Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь,
Пророком ты того не числишь,
Кто только рифмы может плесть,
А что сия ума забава
Калифов добрых честь и слава.
Снисходишь ты на лирный лад:
Поэзия тебе любезна,
Приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад.
Слух и**дет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.
Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам,
Всегда склоняешься простить.
Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирной,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить.
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щелкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы въявь им не хохочут
И сажей не марают рож.
Ты ведаешь, Фелица! правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновеньи
Ты пишешь в сказках поученьи
И Хлору в азбуке твердишь:
«Не делай ничего худого,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь».
Стыдишься слыть ты тем великой,
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их лить.
Без крайнего в горячке бедства
Тому ланцетов нужны ль средства,
Без них кто обойтися мог?
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Кто благостью велик, как бог?
Фелицы слава, слава бога,
Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.
Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;
Которого закон, десница
Дают и милости и суд.-
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличен от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют?-
У трона разве твоего!
Но где твой трон сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветешь?
В Багдаде? Смирне? Кашемире? —
Послушай, где ты ни живешь,-
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть души богатство,
Какого Крез не собирал.
Прошу великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.
1782
[...]
Неизбежным нашим роком
Расстаешься ты со мной.
Во стенании жестоком
Я прощаюся с тобой.
Обливаяся слезами,
Скорби не могу снести;
Не могу сказать словами —
Сердцем говорю: прости!
Руки, грудь, уста и очи
Лобызаю у тебя.
Нету силы, нету мочи
Отделиться от тебя:
Лобызаю, умираю,
Тебе душу отдаю,
Иль из уст твоих желаю
Душу взять с собой твою.
1776
[...]
Телесна красота, душевна добродетель,
Являют мудрому единую мету.
Коль зрит у первой он согласие в чертах,
А правду у другой и в мыслях и в делах,—
То видит в двух одну прямую красоту,
Иль, лучше, образец тех вышних совершенств,
По коим красоты и благости содетель
Для наслаждений и блаженств
Из плоти и духов
Образовал богов.
Они красот и благ прямых друг в друге зреньем
И вечным их собой взаимным наслажденьем
Произвели любовь.
Сии же существа, прекрасные, благие,
Коль суть не вымыслы и не мечты пустые,—
То уж, конечно, ты —
Одна из гениев, иль ангельских миров,
Таланты чьи, дела, ум, тела красоты
Приводят дух в восторг, во нежны чувства кровь
И в философию и в старость льют любовь.
Амуру вздумалось Психею,
Резвяся, поймать,
Спутаться цветами с нею
И узел завязать.
Прекрасна пленница краснеет
И рвется от него,
А он как будто бы робеет
От случая сего.
Она зовет своих подружек,
Чтоб узел развязать,
И он — своих крылатых служек,
Чтоб помочь им подать.
Приятность, младость к ним стремятся
И им служить хотят;
Но узники не суетятся,
Как вкопанны стоят.
Ни крылышком Амур не тронет,
Ни луком, ни стрелой;
Психея не бежит, не стонет,—
Свились, как лист с травой.
Так будь, чета, век нераздельна,
Согласием дыша:
Та цепь тверда, где сопряженна
С любовию душа.
[...]
Возьми, египтянка, гитару,
Ударь по струнам, восклицай:
Исполнясь сладострастна жару,
Твоей всех пляской восхищай.
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица.
Неистово, роскошно чувство,
Нерв трепет, мление любви,
Волшебное зараз искусство
Вакханок древних оживи.
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица.
Как ночь — с ланит сверкай зарями,
Как вихорь — прах плащом сметай,
Как птица — подлетай крылами
И в длани с визгом ударяй.
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица.
Под лесом нощию сосновым,
При блеске бледныя луны,
Топоча по доскам гробовым,
Буди сон мертвой тишины.
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица.
Да вопль твой, эвоа! ужасный,
Вдали мешаясь с воем псов,
Лист повсюду гулы страшны,
А сластолюбию — любовь.
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица.
Нет, стой, прелестница! довольно,
Муз скромных больше не страши;
Но плавно, важно, благородно,
Как русска дева, пропляши.
Жги души, огнь бросай в сердца
И в нежного певца.
[...]
Достигнул страшный слух ко мне,
Что стал ты лжив и лицемерен;
В твоей отеческой стране,
О льстец! мне сделался неверен.
Ты нежности, которы мне
Являл любви твоей в огне,
Во страсти новой погружаешь;
О мне не мнишь, не говоришь,
Другой любовь свою даришь,
Меня совсем позабываешь.
Те речи, те слова в устах,
Меня которые ласкали;
Те тайны взгляды во очах,
Которые меня искали;
Те вздохи пламенной любви;
Те нежны чувствия в крови;
То сердце, что меня любило;
Душа, которая жила,
Чтоб я душой ее была,—
Ах! все, все, все мне изменило!
Кого ж на свете почитать
За справедливого возможно,
Когда и ты уж уверять
Меня не постыдился ложно?
Ты бог мой был, ты клятву дал,
Ты ныне клятву ту попрал.—
О льстец! в злых хитростях отменной!
Но нет, не клятве сей —
Я верила душе твоей,
Судивши по своей влюбленной.
К несчастию тому, что мне
Ты стал толико вероломен,
Любви неистовой в огне,
Я слышу, до того нескромен,
Что, клятвы, славу, честь
На жертву не страшась принесть,
Все — говорят — сказал подробно,
Как мной любим ты страстно был.—
Любя, любви кто изменил,
В том сердце все на злость способно.
А кто один хоть только раз
Бессовестен быть смел душею,
Тот всякий день, тот всякий час
Быть может вечно вреден ею.
Так ты, так ты таков-то лют!—
Ах нет!— Средь самых тех минут,
Когда тебя я ненавижу,
Когда тобою скорбь терплю,
С тобой я твой порок люблю,
В тебе еще все прелесть вижу.
Мой свет! коль ты ко мне простыл,
Когда тебе угодно стало,
Чтоб сердце, кое ты любил,
Тебя уж больше не прельщало,—
Так в те мне скучные часы,
Как зришь уж не во мне красы,
Не мне приятностьми лаская,
Сидишь с прелестницей своей,
Отраду дай душе моей,
Меня хоть в мыслях вображая.
Представь уста,— отколь любовь
Любовными ты пил устами;
Представь глаза,— миг каждый вновь
Отколь мой жар ты зрел очами;
Вообрази тот вид лица,
Что всех тебе царей венца
И всех приятней был вселенной.—
Ах! вид, тот вид уже не сей:
Лишенная любви твоей,
Я зрю себя всего лишенной.
Жалей о мне,— и за любовь
Оставленной твоей любезной,—
Прошу, не проливай ты кровь,
Одной пожертвуй каплей слезной,
Поплачь и потужи стеня.
Иль хоть обманывай меня,
Скажи, что ты нелицемерен,
Скажи,— и прекрати злой слух.
Дражайший мой любовник, друг!
Коль можно, сделайся мне верен.
[...]
Беседовал с Анакреоном
В приятном я недавно сне,
Под жарким, светлым небосклоном,
В тени он пальм явился мне.
Хариты вкруг его, эроты,
С братиною златою Вакх,
Вафиль прекрасный — в рощи, гроты
Ходили в розовых венках.
Он дев плясаньем забавлялся,
Тряхнув подчас сам сединой,
На белы груди любовался,
На, взор метал их пламень свой.
Или, возлегши раменами
На мягки розы, отдыхал;
Огнистыми склонясь устами, —
Из кубка мед златый вкушал.
Иль, сидя с юным другом, нежным,
Потрепывал его рукой,
А взором вкруг себя прилежным
Искал красавицы какой.
Цари к себе его просили
Поесть, попить и погостить,
Таланты злата подносили,
Хотели с ним друзьями быть.
Но он покой, любовь, свободу
Чинам, богатству предпочел;
Средь игр, веселий, хороводу
С красавицами век провел.
Беседовал, резвился с ними,
Шутил, пел песни и вздыхал,
И шутками себе такими
Венец бессмертия снискал.
Посмейтесь, красоты российски,
Что я в мороз, у камелька,
Так вами, кик певец Тииский,
Дерзнул себе искать венка.
1798
[...]
Из-за облак месяц красный
Встал и смотрится в реке,
Сквозь туман и мрак ужасный
Путник едет в челноке.
Блеск луны пред ним сверкает,
Он гребег сквозь волн и тьму;
Мысль веселье вображает,
Берег видится ему.
Но челнок вдруг погрузился,
Путник мрачну пьет волну;
Сколь ни силился, ни бился,
Камнем вниз пошел ко дну.
Се вид жизни скоротечной!
Сколь надежда нам ни льсти,
Все потонем в бездне вечной,
Дружба и любовь, прости!
Август 1796
[...]
Зрел ли ты, певец Тииский!
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки российски
Под свирелью пастушка?
Как, склонясь главами, ходят,
Башмаками в лад стучат,
Тихо руки, взор поводят
И плечами говорят?
Как их лентами златыми
Челы белые блестят,
Под жемчугами драгими
Груди нежные дышат?
Как сквозь жилки голубые
Льется розовая кровь,
На ланитах огневые
Ямки врезала любовь?
Как их брови соболины,
Полный искр соколий взгляд,
Их усмешка — души львины
И орлов сердца разят?
Коль бы видел дев сих красных,
Ты б гречанок позабыл
И на крыльях сладострастных
Твой Эрот прикован был.
Весна 1799
Веселонравная, младая,
Нелицемерная, простая,
Подруга Флаккова и дщерь
Природой данного мне смысла!
Приди ко мне, приди теперь,
О Муза! славить Решемысла.
Приди, иль в облаке спустися,
Или хоть в санках прикатися
На легких, резвых, шестерней,
Оленях белых, златорогих,
Как ездят барыни зимой
В странах сибирских, хладом строгих.
Приди, и на своей свиреле
Не оного пой мужа, древле
Служившего царице той,
Которая в здоровье малом
Блистала славой и красой
Под соболиным одеялом.
Но пой, ты пой здесь Решемысла,
Великого вельможу смысла,
Наперсника царицы сей,
Которая сама трудится
Для блага области своей
И спать в полудни не ложится.
Которая законы пишет,
Любовию к народу дышит,
Пленит соседей без оков,
Военны отвращая звуки;
Дарит и счастье и покров
И не сидит поджавши руки.
Сея царицы всепочтенной,
Великой, дивной, несравненной
Сотрудников достойно чтить;
Достойно честью и хвалами
Ее вельмож превозносить
И осыпать их вкруг цветами.
Ты, Муза! с самых древних веков
Великих, сильных человеков
Всегда умела поласкать;
Ты можешь в былях, небылицах
И в баснях правду представлять,-
Представь мне Решемысла в лицах.
Скажи, скажи о сем герое:
Каков в войне, каков в покое,
Каков умом, каков душой,
Каков и всякими делами?
Скажи, и ничего не скрой —
Не хочешь прозой, так стихами.
Бывали прежде дни такие,
Что люди самые честные
Страшилися близ трона быть,
Любимцев царских убегали,
И не могли тех змей любить,
Которые их кровь сосали.
А он, хоть выше всех главою,
Как лавр цветет над муравою,
Но всюду всем бросает тень:
Одним он мил, другим любезен;
Едва прохаживал ли день,
Кому бы не был он полезен.
Иной ползет, как черепаха,
Другому мил топор да плаха,
А он парит как бы орел,
И всё с высот далече видит;
Он в сердце злобы не имел
И даже мухи не обидит.
Он сердцем царский трон объемлет,
Душой народным нуждам внемлет,
И правду между их хранит;
Отечеству он верно служит,
Монаршу волю свято чтит,
А о себе никак не тужит.
Не ищет почестей лукавством,
Мздоимным не прельщен богатством,
Не жаждет тщетно сан носить;
Но тщится тем себя лишь славить,
Что любит он добро творить
И может счастие доставить.
Закону божию послушен,
Чувствителен, великодушен,
Не горд, не подл и не труслив,
К себе строжае, чем к другому,
К поступкам хитрым не ревнив,
Идет лишь по пути прямому.
Не празден, не ленив, а точен;
В делах и скор и беспорочен,
И не кубарит кубарей;
Но столько же велик и дома,
В деревне, хижине своей,
Как был когда метатель грома.
Глубок, и быстр, и тих, и сметлив,
При всей он важности приветлив,
При всей он скромности шутлив;
В миру он кажется роскошен;
Но в самой роскоши ретив,
И никогда он не оплошен.
Хотя бы возлежал на розах,
Но в бурях, зноях и морозах —
Готов он с лона неги встать;
Готов среди своей забавы
Внимать, судить, повелевать
И молнией лететь в храм славы.
Друг честности и друг Минервы,
Восшед на степень к трону первый,
И без подпор собою тверд;
Ходить умеет по паркету
И, устремяся славе вслед,
Готовить мир и громы свету.
Без битв, без браней побеждает,
Искусство уловлять он знает;
Своих, чужих сердца пленит.
Я слышу плеск ему сугубый:
Он вольность пленникам дарит,
Героям шьет коты да шубы.
Но, Муза! вижу, ты лукава:
Ты хочешь быть пред светом права,
Ты Решемысловым лицом
Вельможей должность представляешь,-
Конечно, ты своим пером
Хвалить достоинства лишь знаешь.
1783
[...]
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет — и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией, косою блещет
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает:
Монарх и узник — снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Ее и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.
Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? — Он там.- Где там? — Не знаем.
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рожденным в свет!»
Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
Глядит на всех — и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.
Смерть, трепет естества и страх!
Мы — гордость, с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Но так и мужество пройдет
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минет,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдет, прейдет в чреду свою.
Подите счастьи прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
Сей день иль завтра умереть,
Перфильев! должно нам конечно,-
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.
[...]
Не сетуй, милая, со груди что твоей
Сронижа невзначай ты цепи дорогие:
Милее вольности нет в свете для людей;
Оковы тягостны, хотя они златые.
Так наслаждайся ж здесь ты вольностью святой,
Свободною живя, как ветерок в полянке;
По рощам пролетай, кропися вод струей,
И чем в Петрополе, будь счастливей на Званке.
А если и тебе под бремя чьих оков
Подвергнуться велит когда-либо природа, —
Смотри, чтоб их плела любовь лишь из цветов;
Приятней этот плен, чем самая свобода.
1798
К Федору Петровичу Львову, у коего
первая супруга была Надежда
Луч, от света отделенный,
Льющего всем солнцам свет,
Прежде в дух мой впечатленный,
Чем он прахом стал одет,
Беспрестанно ввысь парящий
И с собой меня манящий
К океану своему, —
Хоть претит земли одежда,
Но несешь меня к нему
Ты желаний на крылах,
О бессмертная Надежда,
Обещательница благ!
Глупые мечтают смертны
О каких-то днях златых;
Суеты их неиссчетны,
Ищет целей всяк своих.
Я премены вижу света:
Зрю зимы, весны дни, лета
И осенних дней возврат;
Стареют, юнеют роды,
Зрю всему свой круг, свой ряд;
Но довольным не хощу
Быть теченьем сим природы, —
Всё чего-то вновь ищу.
Век меня Надежда льстила:
Утешала детски дни,
Храбрость мужеству дарила,
Умащала седины
И, пред близкой днесь могилой
Укрепя своею силой,
Сыплет предо мной цветы;
Вечности на праге стоя,
Жизнь люблю и суеты;
Славы мню стяжать венец,
Беспокоюсь средь покоя, —
И еще ль я не глупец?
Так кажусь пусть я безумным,
Пусть Надежда бред глупцов;
Но как морем жизни шумным
Утопаю средь валов,
Чем-то дух мой всё бодрится:
Должно, должно мне родиться
К лучшему чему ни есть.
Ах! коль чувство что внушает,
Ум дает и сердце весть, —
Истины то знак для нас;
Дух никак не облыгает.
Глас Надежды — божий глас.
Глас Надежды — сердца сладость,
Восхищение ума,
О добре грядущем радость.
Хоть невидима сама,
Но везде со мною ходит,
Время весело проводит
И в забавах и в бедах.
На нее зря, улыбаться
Буду в смертных я часах, —
И как хлад польет в крови,
Буду риз ее держаться
До объятия любви.
Так надежды пресекает
Лишь одна любовь полет,
Как во солнце утопает
Лучезарном искры свет.
С богом как соединимся,
В свете вечном погрузимся
Пламенем любви своей,
Смертная спадет одежда,
Мы в блистании лучей
Жизнью будем жить духов. —
Верь, жива твоя Надежда,
Ты ее увидишь, Львов.
1810
[...]
О домовитая Ласточка!
О милосизая птичка!
Грудь красно-бела, касаточка,
Летняя гостья, певичка!
Ты часто по кровлям щебечешь,
Над гнездышком сидя, поешь,
Крылышками движешь, трепещешь,
Колокольчиком в горлышке бьешь.
Ты часто по воздуху вьешься,
В нем смелые круги даешь;
Иль стелешься долу, несешься,
Иль в небе простряся плывешь.
Ты часто во зеркале водном
Под рдяной играешь зарей,
На зыбком лазуре бездонном
Тенью мелькаешь твоей.
Ты часто, как молния, реешь
Мгновенно туды и сюды;
Сама за собой не успеешь
Невидимы видеть следы,—
Но видишь там всю ты вселенну,
Как будто с высот на ковре:
Там башню, как жар позлащенну,
В чешуйчатом флот там сребре;
Там рощи в одежде зеленой,
Там нивы в венце золотом,
Там холм, синий лес отдаленный,
Там мошки толкутся столпом;
Там гнутся с утеса в понт воды,
Там ластятся струи к брегам.
Всю прелесть ты видишь природы,
Зришь лета роскошного храм;
Но видишь и бури ты черны,
И осени скучной приход;
И прячешься в бездны подземны,
Хладея зимою, как лед.
Во мраке лежишь бездыханна,—
Но только лишь придет весна
И роза вздохнет лишь румяна,
Встаешь ты от смертного сна;
Встанешь, откроешь зеницы
И новый луч жизни ты пьешь;
Сизы оправя косицы*,
Ты новое солнце поешь…
* Косицы — перья.
1792
[...]
Послал я средь сего листочка
Из мелких колец тонку нить,
Искусная сия цепочка
Удобна грудь твою покрыть.
Позволь с нежнейшим дерзновеньем
Обнять твою ей шею вкруг:
Захочешь — будет украшеньем:
Не хочешь — спрячь ее в сундук.
Иной вить на тебя такую
Наложит цепь, что — ax! — грузна.
Обдумай мысль сию простую.
Красавица! — и будь умна.
Февраль 1807
[...]
Бог любви и восхищенья
У пчелы похитил сот,
И пчелой за то в отмщенье
Был ужаленным Эрот.
Встрепенувшися, несчастный
Крадены, сердясь, соты
В розовы уста прекрасны
Спрятал юной красоты.
«На,— сказал,— мои хищеньи
Ты для памяти возьми,
И отныне наслажденьи
Ты в устах своих храни».
С тех пор Хлою дорогую
Поцелую лишь когда,
Сласть и боль я в сердце злую
Ощущаю завсегда.
Хлоя, жаля, услаждает,
Как пчелиная стрела:
Мед и яд в меня вливает
И, томя меня, мила.
Не беспрестанно дождь стремится
На класы с черных облаков,
И море не всегда струится
От пременяемых ветров;
Не круглый год во льду спят воды,
Не всякий день бурь слышен свист,
И с скучной не всегда природы
Падет на землю желтый лист.
Подобно и тебе крушиться
Не должно, Дашкова, всегда,
Готово ль солнце в бездну скрыться,
Иль паки утру быть чреда;
Ты жизнь свою в тоске проводишь,
По англинским твоим коврам,
Уединясь, в смущеньи ходишь
И волю течь даешь слезам.
Престань! и равнодушным оком
Воззри на оный кипарис,
Который на брегу высоком
На невские струи навис
И мрачной тени под покровом,
Во дремлющих своих ветвях,
Сокрыл недавно в гробе новом
Румянцевой почтенный прах.
Румянцевой!— Она блистала
Умом, породой, красотой,
И в старости любовь снискала
У всех любезною душой;
Она со твердостью смежила
Супружний взор, друзей, детей;
Монархам семерым служила,
Носила знаки их честей.
И зрела в торжестве и славе
И в лаврах сына своего;
Не изменялась в сердце, нраве
Ни для кого, ни для чего,
А доброе и злое купно
Собою испытала всё,
И как вертится всеминутно
Людской фортуны колесо.
Воззри на памятник сей вечный
Ты современницы твоей,
В отраду горести сердечной,
К спокойствию души своей,
Прочти: «Сия гробница скрыла
Затмившего мать лунный свет;
Смерть добродетели щадила,
Она жила почти сто лет».
Как солнце тускло ниспущает
Последние свои лучи,
По небу, по водам блистает
Румяною зарей в ночи,—
Так с тихим вздохом, взором ясным
Она оставила сей свет;
Но именем своим прекрасным
Еще, еще она живет.
И ты, коль победила страсти,
Которы трудно победить;
Когда не ищешь вышней власти
И первою в вельможах быть;
Когда не мстишь, и совесть права,
Не алчешь злата и сребра,—
Какого же, коль телом здрава,
Еще желаешь ты добра?
Одно лишь в нас добро прямое,
А прочее всё в свете тлен;
Почиет чья душа в покое,
Поистине тот есть блажен.
Престань же ты умом крылатым
По треволнению летать;
С убогим грузом иль богатым,
Всяк должен к вечности пристать.
Пожди,— и сын твой с страшна бою
Иль на щите, иль со щитом,
С победой, с славою, с женою,
С трофеями приедет в дом;
И если знатности и злата
Невестка в дар не принесет,
Благими нравами богата,
Прекрасных внучат приведет.
Утешься, и в объятьи нежном
Облобызай своих ты чад;
В семействе тихом, безмятежном,
Фессальский насаждая сад,
Живи и распложай науки;
Живи и обессмертвь себя,
Да громогласной лиры звуки
И музы воспоют тебя.
Седый собор Ареопага,
На истину смотря в очки,
Насчет общественного блага
Нередко ей давал щелчки;
Но в век тот Аристиды жили,
Сносили ссылки, казни, смерть;
Когда судьбы благоволили,
Не должно ли и нам терпеть?
Терпи!— Самсон сотрет льву зубы,
А Навин потемнил луну;
Румянцев молньи дхнет сугубы,
Екатерина тишину.
Меня ж ничто вредить не может,
Я злобу твердостью сотру;
Врагов моих червь кости сгложет,
А я пиит — и не умру.
[...]
Белокурая Параша,
Сребророзова лицом,
Коей мало в свете краше
Взором, сердцем и умом.
Ты, которой повторяет
Звучну арфу нежный глас,
Как Палаша ударяет
В струны, утешая нас.
Встань, пойдем на луг широкой,
Мягкий, скатистый, к прудам;
Там под сенью древ далекой
Сядем, взглянем по струям:
Как, скользя по ним, сверкает
Луч от царских теремов,
Звезды, солнцы рассыпает
По теням между кустов.
Как за сребряной плотицей
Линь златой по дну бежит;
За прекрасною девицей,
За тобой, Амур летит.
1798
[...]
Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю.
Как роза, ты нежна, как ангел, хороша;
Приятна, как любовь; любезна, как душа;
Ты лучше всех похвал — тебя я обожаю.
Нарядом мнят придать красавице приятство.
Но льзя ль алмазами милей быть дурноте?
Прелестнее ты всех в невинной простоте —
Теряет на тебе сияние богатство.
Лилеи на холмах в груди твоей блистают,
Зефиры кроткие во нрав тебе даны,
Долинки на щеках — улыбки зарь, весны;
На розах уст твоих — соты благоухают.
Как по челу власы ты рассыпаешь черны,
Румяная заря глядит из темных туч;
И понт как голубой пронзает звездный луч,
Так сердца глубину провидит взгляд твой скромный.
Но я ль, описывать красы твои дерзая,
Все прелести твои изобразить хочу?
Чем больше я прельщен, тем больше я молчу:
Собор в тебе утех, блаженство вижу рая!
Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время!
Счастливее того, кто нравится тебе.
В благополучии кого сравню себе,
Когда златых оков твоих несть буду бремя?
1776, 1778
[...]
Приди ко мне, Пленира,
В блистании луны,
В дыхании зефира,
Во мраке тишины!
Приди в подобье тени,
В мечте иль легком сне,
И, седши на колени,
Прижмися к сердцу мне;
Движения исчисли,
Вздыхания измерь,
И все мои ты мысли
Проникни и поверь,-
Хоть острый серп судьбины
Моих не косит дней,
Но нет уж половины
Во мне души моей.
Я вижу, ты в тумане
Течешь ко мне рекой!
Пленира на диване
Простерлась надо мной,
И легким осязаньем
Уст сладостных твоих,
Как ветерок дыханьем,
В объятиях своих
Меня ты утешаешь
И шепчешь нежно вслух:
«Почто так сокрушаешь
Себя, мой милый друг?
Нельзя смягчить судьбину,
Ты сколько слез ни лей;
Миленой половину
Займи души твоей».
Середина 1794
[...]
Не лобызай меня так страстно,
Так часто, нежный, милый друг!
И не нашептывай всечасно
Любовных ласк своих мне в слух;
Не падай мне на грудь в восторгах,
Обняв меня, не обмирай.
Нежнейшей страсти пламя скромно;
А ежели чрез меру жжет,
И удовольствий чувство полно,-
Погаснет скоро и пройдет.
И, ах! тогда придет вмиг скука,
Остуда, отвращенье к нам.
Желаю ль целовать стократно,
Но ты целуй меня лишь раз,
И то пристойно, так, бесстрастно,
Без всяких сладостных зараз,
Как брат сестру свою целует:
То будет вечен наш союз.
1770
[...]
Восшел Давид в сень правды,
А с ним и Соломон;
Где казнь на злых, благим награды,
Законы врезаны святым жезлом
В скрыжаль сапфирну, вкруг златую,
Хранимы в род и род.— Восшел и сел на трон!
Велел с собой воссесть и сыну одесную;
Старейшины пред ним, склонившися челом,
По манию его воссели
В молчаньи на своих местах.—
Невидимо на высотах
Псалтыри струны загремели:
«Боже! дай Царю твой суд
И Цареву сыну правду,
Да народу подадут
И защиту, и награду.
Да на горы мир сойдет,
Правосудие в долины,
Бедных да спасет от бед,
Плачущих от злой судьбины.
Да смирит клеветников
И, как солнце ввек сияет
И луна меж; облаков,
Так блистать на троне станет.
Так сойдет он в низкий дом
С высочайшаго престола,
Как снисходит дождь на холм
И роса на сушу дола.
Во всех истинна сердцах,
Правда в людях населится,
И в его блаженных днях
Счастие возобновится,
Падши, пыль полижут с ног
Орды перед ним Азийски,
И бесценности в залог
Принесут Цари Фарсийски.
Да помолятся уму
В нем подсолнечной владыки,
Поработают ему
Подчинившися языки;
И покажут, что он был
Щит от сильных всем бессильным,
Вдов и сирот прокормил
Током благости обильным.
Подданных жалел лить кровь,
Ограждал от лихв, неправды,
И к себе их чтил любовь
Выше всякия награды.
Долги будут дни ему,
Злато потечет рекою;
Дань легко дадут тому,
Кто любим от всех душою.
Нивы на вершинах гор,
Сад Ливанский расплодится;
Град — поля — восхитит взор,
В них блаженство водворится.
Пальма, лавр увьют чело,
Славою украсят вечной,
Чтобы имя процвело
Похвалой чистосердечной».
Как луч, на верьх Ерусалима
Снеслася благодать,— Израиль зрел.
Да будет ввек, в восторге пел,
Еговы длань благословима,
Приосеняющая нас!—
За сим умолк псалтыри глас.
Ноябрь 1799
[...]
I
_Соломон (один)
Зима уж миновала:
Ни дождь, ни снег нейдет;
Земля зеленой стала,
Синь воздух, луг цветет.
Все взгляд веселый мещет,
Жизнь новую все пьет;
Ливан по кедрам блещет,
На листьях липы мед.
Птиц нежных воздыханье
Несется сквозь листов;
Любовь их, лобызанье
Вьет гнезда для птенцов.
Шиповый запах с луга
Дыхает ночь и день,—
Приди ко мне, подруга,
Под благовонну тень!
Приди плениться пеньем
Небес, лесов, полей,
Да слухом и виденьем
Вкушу красы твоей.
О! коль мне твой приятный
Любезен тихий вид,
А паче, ароматный
Как вздох ко мне летит.
II
ИХ ПЕРЕКЛИК
_Суламита
Скажи, о друг души моей!
Под коей миртой ты витаешь?
Какой забавит соловей?
Где кедр, под коим почиваешь?
_Соломон
Когда не знаешь ты сего,
Пастушка милая, овечек
Гони ты стада твоего
На двор, что в роще между речек.
_Суламита
Скажи, какой из всех цветов
Тебе прекрасней, благовонней?
Чтоб не искать меж пастухов
Тебя,— и ты б был мной довольней.
_Соломон
Как в дом войдешь, во всех восторг
Вдохнешь ты там своей красою;
Введет царь деву в свой чертог,
Украсит ризой золотою.
_Суламита
Мне всякий дом без друга пуст.
Мой друг прекрасен, млад, умилен;
Как на грудях он розы куст,
Как виноград, он крепок, силен.
_Соломон
Моей младой подруги вид
Всех возвышенней жен, прекрасней.
_Суламита
Как горлик на меня он зрит,—
В самой невинности всех страстней.
_Соломон
Она мила,— тенистый верх
И кедр на брачный одр к нам клонит.
_Суламита
Он мил,— и нам любовь готовит
В траве душистой тьму утех.
III
_Суламита (одна)
Сколь милый мой прекрасен!
Там, там вон ходит он.
Лицем — как месяц ясен;
Челом — в зарях Сион.
С главы его струятся
Волн желтые власы;
С венца, как с солнца, зрятся
Блистающи красы.
Сколь милый мой прекрасен!
Взор тих — как голубин;
Как арфа, доброгласен;
Как огнь, уста; как крин,
Цветут в ланитах розы;
Приятности в чертах,
Как май, прогнав морозы,
Смеются на холмах.
Сколь милый мой прекрасен!
Тимпана звучный гром
Как с гуслями согласен,
Так он со мной во всем.
Но где мой друг любезный?
Где сердца моего
Супруг? Вняв глас мой слезный,
Сыщите мне его.
Сколь милый мой прекрасен!
Пошел он в сад цветов.
Но вечер уж ненастен,
Рвет розы, знать, с кустов.
Ах! нет со мной,— ищите,
Все кличьте вы его,
Мне душу возвратите,—
Умру я без него.
IV
_Соломон и Суламита (вместе)
Положим на души печать,
В сердцах союзом утвердимся,
Друг друга будем обожать,
В любви своей не пременимся.
_Хор дев
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
_Соломон и Суламита (вместе)
Лишь ревность нам страшна, ужасна,
Как пламя яро ада, мрачна.
_Хор
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
_Соломон и Суламита (вместе)
Вода не может угасить
Взаимна пламени любови,
_Хор
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
_Соломон и Суламита (вместе)
Лишь ревность нам страшна, ужасна.
Как пламя яро ада, мрачна.
_Хор
Любовь сердцам,
Как мед, сладка;
Любовь душам,
Как смерть, крепка.
[...]
Von ihrem Haupt zog Doris
ein eignes goldnes Haar,
und band mich an den Handen
ihr zum Gefangenen.
Ich lacht’ der schonen Bande,
die, sprach ich, reiss’ ich leicht;
doch ach! als ich versuchte,
war Eisen nie so hart.
Nun hab’ ich aufgegeben
zu reissen sie, den Muth;
Unglucklicher, ich folge
wohin dein Haar mich zieht.[1],[2],[3]
[2]Елисавета Николаевна Львова. Она скончалась во время печатания этого листа, 28 декабря 1864 года.
[3]Буквальный перевод: «Вырвав волос из золотых кудрей, Дорида связала мне привычные к копью руки. Я быстро уклонился, думая, что легко разорву оковы пленительной Дориды. Но, не имев к тому силы, я застонал, как бы под тяжестью железных цепей. Теперь меня несчастного влекут волоском: куда потянет повелительница, туда за ней и следую».
Ходя в рощице тенистой,
Видел там Эрота я.
На полянке роз душистой
Спал прекрасное дитя.
Сквозь приятный сон, умильный,
Смех сиял в лице его,
Будто яблочки наливны
Рделись щеки у него.
Почивая безоружным,
Снежной грудью он блестел,
По ветвям, над ним окружным,
Лук спущенный, тул висел.
Пчелы вкруг его летали,
Как на роз шумящий куст,
Капли меду собирали
С благовонных сладких уст.
В рощу грации вбежали
И, нашед Эрота в ней,
Потихоньку привязали
К красоте его своей.
Разбудя ж его, плясали
Средь цветочных с ним оков,
Неразлучны с тех пор стали, —
Где приятность, тут любовь.
Амуру вздумалось Псишею,
Резвяся, поймать,
Спутаться цветами с нею
И узел завязать.
Прекрасна пленница краснеет
И рвется от него,
А он как будто бы робеет
От случая сего.
Она зовет своих подружек,
Чтоб узел развязать,
И он — своих крылатых служек,
Чтоб помочь им подать.
Приятность, младость к ним стремятся
И им служить хотят;
Но узники не суетятся,
Как вкопанны стоят.
Ни крылышком Амур не тронет,
Ни луком, ни стрелой;
Псишея не бежит, не стонет,—
Свились, как лист с травой.
Так будь, чета, век нераздельна,
Согласием дыша:
Та цепь тверда, где сопряженна
С любовию душа.
1793
[...]