Стихи Владимира Владимировича Маяковского

Гремит и гремит войны барабан.
Зовёт железо в живых втыкать.
Из каждой страны
за рабом раба
бросают на сталь штыка.
За что?
Дрожит земля
голодна,
раздета.
Выпарили человечество кровавой баней
только для того,
чтоб кто-то
где-то
разжи? лся Албанией.
Сцепилась злость человечьих свор,
падает на мир за ударом удар
только для того,
чтоб бесплатно
Босфор
проходили чьи-то суда.
Скоро
у мира
не останется неполоманного ребра.
И душу вытащат.
И растопчут та? м её
только для того,
чтоб кто-то
к рукам прибрал
Месопотамию.
Во имя чего
сапог
землю растаптывает скрипящ и груб?
Кто над небом боёв —
свобода?
бог?
Рубль!
Когда же встанешь во весь свой рост
ты,
отдающий жизнь свою? им?
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
за что воюем?

Чувства в кулак, волю в узду!
Рабочий, работай!
Не охай!
Не ахай!
Выполнил план — посылай всех в п*ду!
А не выполнил —
Сам иди на*й!

1.
Если ты все лето пела,

2.
так зимою попляши!

3.
Надо летом делать дело,

4.
чтоб зимой сидеть в тиши.

5.
Чтоб в тепле зимою быть,

6.
надо летом лес рубить!

1920, июнь

1. 1905 г. Эй, лодыри,
работай до одури!

2. 1917 г. Взялись, и вот
результат работы за 17-й год.

3. 1920 г. Опять упала производительность труда, —
думает буржуй, — проберусь туда.

4. 192? г. А вот буржуй сидит и плачет,
сами понимаете, что это значит.
1924 г.

(Для города)
1

Горят
электрические
машины и провода.
Засыпь песком!
Вредна вода.

2

Тряпки воспламеняются.
Гляди лучше!
Грязные тряпки —
не складывай кучей!
Тряпки,
измазанные в масло и жир,
в ящике
огнеупорном
держи!

3

Маленький окурок —
этот вот —
может
сжечь огромный завод.

4

Во всех домах
все жители
проверьте
исправность огнетушителей!

5

Чтоб вас
врасплох
не застало несчастье,
проверьте
исправность
пожарной части.

6

Молнию
не тушат
никакие воды.
Хранят от пожара —
громоотводы.

7

Курящий на сцене —
просто убийца.
На сцене
пожар
моментально клубится.

8

С огнем
не шути!
Сгореть можно.
С огнем
обращайся
страшно осторожно.

9

Валится у пьяницы
окурок с пальца.
Пламя протянется —
дом спа? лится.

10

Легко воспламеняются
нефть и бензин —
в вагоне
с собой
никогда не вози.

11

Ребят
не оставляйте
с горящими примусами. —
Дети сгорят,
и сгорите сами.

12

Вредители
нам
грозятся пожарами.
Следи
за их
фигурами поджарыми.

Для деревни
13

Сажа горит —
пожаров тыщи.
Трубы
от сажи
чисть чище.

14

Не оставляй детей одних.
Дети балуются,
пожар от них.

15

Туши окурок,
чтоб сразу потух.
Идет
от окурков
красный петух.

16

Водка —
яд.
От пьяной руки
деревни горят.
1928 г.

Жил был на свете кадет.
В красную шапочку кадет был одет.

Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,
ни черта в нем красного не было и нету.

Услышит кадет — революция где-то,
шапочка сейчас же на голове кадета.

Жили припеваючи за кадетом кадет,
и отец кадета, и кадетов дед.

Поднялся однажды пребольшущий ветер,
в клочья шапчонку изорвал на кадете.

И остался он черный. А видевшие это
волки революции сцапали кадета.

Известно, какая у волков диета.
Вместе с манжетами сожрали кадета.

Когда будете делать политику, дети,
не забудьте сказочку об этом кадете.

Часто
сейчас
по улицам слышишь
разговорчики
в этом роде:
«Товарищи, легше,
товарищи, тише.
Это
вам
не 18-й годик!»
В нору
влезла
гражданка Кротиха,
в нору
влез
гражданин Крот.
Радуются:
«Живем ничего себе,
тихо.
Это
вам
не 18-й год!»
Дама
в шляпе рубликов на? сто
кидает
кому-то,
запахивая котик:
«Не толкаться!
Но-но!
Без хамства!
Это
вам
не 18-й годик!»
Малого
мелочь
работой скосила.
В уныньи
у малого
опущен рот…
«Куда, мол,
девать
молодецкие силы?
Это
нам
не 18-й год!»
Эти
потоки
слюнявого яда
часто
сейчас
по улице льются…
Знайте, граждане!
И в 29-м
длится
и ширится
Октябрьская революция.
Мы живем
приказом
октябрьской воли,
Огонь
«Авроры»
у нас во взоре.
И мы
обывателям
не позволим
баррикадные дни
чернить и позорить.
Года
не вымерить
по единой мерке.
Сегодня
равноценны
храбрость и разум.
Борись
и в мелочах
с баррикадной энергией,
в стройку
влей
перекопский энтузиазм.
1929 г.

Запретить совсем бы
ночи-негодяйке

выпускать
из пасти
столько звёздных жал.

Я лежу, —
палатка
в Кемпе «Нит гедайге».

Не по мне всё это.
Не к чему...
и жаль...

Взвоют
и замрут сирены над Гудзоном,

будто бы решают:
выть или не выть?

Лучше бы не выли.
Пассажирам сонным

надо просыпаться,
думать,
есть,
любить...

Прямо
перед мордой
пролетает вечность —

бесконечночасый распустила хвост.

Были б все одеты
и в белье, конечно,

если б время
ткало
не часы,
а холст.

Впрячь бы это
время
в приводной бы ремень, —

спустят
с холостого —
и чеши и сыпь!

Чтобы
не часы показывали время,

а чтоб время
честно
двигало часы.

Ну, американец...
тоже...
чем гордится.

Втёр очки Нью-Йорком.
Видели его.

Сотня этажишек
в небо городится.

Этажи и крыши —
только и всего.

Нами
через пропасть
прямо к коммунизму

перекинут мост,
длиною —
во сто лет.

Что ж,
с мостища с этого
глядим с презрением вниз мы?

Кверху нос задрали?
загородились?
Нет.

Мы
ничьей башки
мостами не морочим.

Что такое мост?
Приспособленье для простуд.

Тоже...
без домов
не проживёте очень

на одном
таком
возвышенном мосту.

В мире социальном
те же непорядки:

три доллара за день,
на —
и отвяжись.

А у Форда сколько?
Что играться в прятки!

Ну, скажите, Кулидж, —
разве это жизнь?

Много ль
человеку
(даже Форду)
надо?

Форд —
в мильонах фордов,
сам же Форд —
в аршин.

Мистер Форд,
для вашего,
для высохшего зада

разве мало
двух
просторнейших машин?

Лишек —
в М. К. Х.
Повесим ваш портретик.

Монумент
и то бы
вылепили с вас.

Кланялись бы детки,
вас
случайно встретив.

Мистер Форд —
отдайте!
Даст он...
Чёрта с два!

За палаткой
мир
лежит угрюм и тёмен.

Вдруг
ракетой сон
звенит в унынье в это:

«Мы смело в бой пойдём
за власть Советов...»

Ну, и сон приснит вам
полночь-негодяйка!

Только сон ли это?
Слишком громок сон.

Это
комсомольцы
Кемпа «Нит Гедайге»

песней
заставляют
плыть в Москву Гудзон.

По этой
дороге,
спеша во дворец,
бесчисленные Людовики
трясли
в шелках
золочёных каретц
телес
десятипудовики.
И ляжек
своих
отмахав шатуны,
по ней,
марсельезой пропет,
плюя на корону,
теряя штаны,
бежал
из Парижа
Капет.
Теперь
по ней
весёлый Париж
гоняет
авто рассияв, —
кокотки,
рантье, подсчитавший барыш,
американцы
и я.
Версаль.
Возглас первый:
«Хорошо жили стервы!»
Дворцы
на тыщи спален и зал —
и в каждой
и стол
и кровать.
Таких
вторых
и построить нельзя —
хоть целую жизнь
воровать!
А за дворцом,
и сюды
и туды,
чтоб жизнь им
была
свежа,
пруды,
фонтаны,
и снова пруды
с фонтаном
из медных жаб.
Вокруг,
в поощренье
жантильных манер,
дорожки
полны статуями —
везде Аполлоны,
а этих
Венер
безруких, —
так целые уймы.
А дальше —
жилья
для их Помпадурш —
Большой Трианон
и Маленький.
Вот тут
Помпадуршу
водили под душ,
вот тут
помпадуршины спаленки.
Смотрю на жизнь —
ах, как не нова!
Красивость —
аж дух выматывает!
Как будто
влип
в акварель Бенуа,
к каким-то
стишкам Ахматовой.
Я все осмотрел,
поощупал вещи.
Из всей
красотищи этой
мне
больше всего
понравилась трещина
на столике
Антуанетты.
В него
штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты
поволокли
на эшафот
королевку.
Смотрю,
а всё же —
завидные видики!
Сады завидные —
в розах!
Скорей бы
культуру
такой же выделки,
но в новый,
машинный ро? змах!
В музеи
вот эти
лачуги б вымести!
Сюда бы —
стальной
и стекольный
рабочий дворец
миллионной вместимости, —
такой,
чтоб и глазу больно.
Всем,
ещё имеющим
купоны
и монеты,
всем царям —
ещё имеющимся —
в назидание:
с гильотины неба,
головой Антуанетты,
солнце
покатилось
умирать на зданиях.
Расплылась
и лип
и каштанов толпа,
слегка
листочки ворся.
Прозрачный
вечерний
небесный колпак
закрыл
музейный Версаль.

(Раздумье на открытии Grand Opera)

В смокинг вштопорен,
побрит что надо.
По гранд
по опере
гуляю грандом.
Смотрю
в антракте —
красавка на красавице.
Размяк характер —
все мне
нравится.
Талии —
кубки.
Ногти —
в глянце.
Крашеные губки
розой убиганятся.
Ретушь —
у глаза.
Оттеняет синь его.
Спины
из газа
цвета лососиньего.
Упадая
с высоты,
пол
метут
шлейфы.
От такой
красоты
сторонитесь, рефы.
Повернет —
в брильянтах уши.
Пошевелится шаля —
на грудинке
ряд жемчужин
обнажают
шиншиля.
Платье —
пухом.
Не дыши.
Аж на старом
на морже
только фай
да крепдешин,
только
облако жоржет.
Брошки — блещут…
на тебе! —
с платья
с полуголого.
Эх,
к такому платью бы
да ещё бы…
голову.

ОБЫВАТЕЛИАДА В 3-х ЧАСТЯХ
Обыватель Михин —
друг дворничихин.
Дворник Службин
с Фелицией в дружбе.
У тети Фелиции
лицо в милиции.
Квартхоз милиции
Федор Овечко
имеет
в совете
нужного человечка.
Чин лица
не упомнишь никак:
главшвейцар
или помистопника.
А этому чину
домами знакома
мамаша
машинистки секретаря райкома.
У дочки её
большущие связи:
друг во ВЦИКе
(шофер в автобазе!),
а Петров, говорят,
развозит мужчину,
о котором
все говорят шепоточком, —
маленького роста,
огромного чина.
Словом —
он…
Не решаюсь…
Точка.

Тихий Михин
пойдёт к дворничихе.
«Прошу покорненько,
попросите дворника».
Дворник стукнется
к тётке заступнице.
Тетка Фелиция
шушукнет в милиции.
Квартхоз Овечка
замолвит словечко.
А главшвейцар —
да-Винчи с лица,
весь в бороде,
как картина в раме, —
прямо
пойдёт
к машинисткиной маме.
Просьбу
дочь
предает огласке:
глазки да ласки,
ласки да глазки…
Кого не ловили на такую аферу?
Куда ж удержаться простаку-шоферу!
Петров подождет,
покамест,
как солнце,
персонье лицо расперсонится:
— Простите, товарищ,
извинений тысячка… —
И просит
и молит, ласковей лани.
И чин снисходит:
— Вот вам записочка. —
А в записке —
исполнение всех желаний.

А попробуй —
полазий
без родственных связей!
Покроют дворники
словом черненьким.
Обложит белолицая
тетя Фелиция.
Подвернется нога,
перервутся нервы
у взвидевших наган
и усы милиционеровы.
В швейцарской судачат:
— И не лезь к совету:
все на даче,
никого нету. —
И мама сама
и дитя-машинистка,
невинность блюдя,
не допустят близко.
А разных главных
неуловимо
шофёры
возят и возят мимо.
Не ухватишь —
скользкие, —
нелюди, а налимы.
«Без доклада воспрещается».
Куда ни глянь,
«И пойдут они, солнцем палимы,
И застонут…»
Дело дрянь!
Кто бы ни были
сему виновниками
— сошка маленькая
или крупный кит, —
разорвем
сплетенную чиновниками
паутину кумовства,
протекций,
волокит.

Другие здания
лежат,
как грязная кора,
в воспоминании

? о Notre-Dame’e.

Прошедшего
возвышенный корабль,
о время зацепившийся
и севший на мель.
Рсскрыли дверь —
тоски тяжелей;
желе
из железа —
нелепее.
Прошли
сквозь монаший
служилый елей
в соборное великолепие.
Читал
письмена,
украшавшие храм,
про боговы блага
на небе.
Спускался в партер,
подымался к хорам,
смотрел удобства
и мебель.
Я вышел —
со мной
переводчица-дура,
щебечет
бантиком-ротиком:
«Ну, как вам
нравится архитектура?
Какая небесная готика!»
Я взвесил все
и обдумал, —
ну вот:

он лучше Блаженного Васьки

*

.

Конечно,
под клуб не пойдет —
темноват, —
об этом не думали
классики.
Не стиль…
Я в этих делах не мастак.
Не дался
старью на съедение.
Но то хорошо,
что уже места
готовы тебе
для сидения.
Его
ни к чему
перестраивать заново —
приладим
с грехом пополам,
а в наших —
ни стульев нет,
ни орга? нов.
Копнёшь —
одни купола.
И лучше б оркестр,
да игра дорога —
сначала
не будет финансов, —
а то ли дело
когда орга? н —
играй
хоть пять сеансов.
Ясно —
репертуар иной —
фокстроты,
а не сопенье.
Нельзя же
французскому госкино
духовные песнопения.
А для рекламы —
не храм,
а краса —
старайся
во все тяжкие.
Электрорекламе —
лучший фасад:
меж башен
пустить перетяжки,
да буквами разными:

?«Signe de Zoro»,

чтоб буквы бежали,
как мышь.
Такая реклама
так заорет,
что видно

? во весь Boulmiche.

А если
и лампочки
вставить в глаза
химерам
в углах собора,
тогда —
никто не уйдет назад:
подряд —
битковые сборы!
Да, надо
быть
бережливым тут,
ядром
чего
не попортив.
В особенности,
если пойдут
громить
префектуру
напротив.
1925 г.

1.
Саратов. Приказ № 1042 по ремонту

паровозов на Рязано-Уральской железной
дороге выполнен. На 52 паровоза больше!

2.
Что это значит?

3.
Это значит — и ты о разрухе не вой,

4.
а силы свои в работе удвой.

1921, январь

Пришли и славословим покорненько
тебя, дорогая взятка,
все здесь, от младшего дворника
до того, кто в золото заткан.

Всех, кто за нашей десницей
посмеет с укором глаза весть,
мы так, как им и не снится,
накажем мерзавцев за зависть.

Чтоб больше не смела вздыматься хула,
наденем мундиры и медали
и, выдвинув вперед убедительный кулак,
спросим: «А это видали?»

Если сверху смотреть — разинешь рот.
И взыграет от радости каждая мышца.
Россия — сверху — прямо огород,
вся наливается, цветет и пышится.

А разве видано где-нибудь, чтоб стояла коза
и лезть в огород козе лень?.
Было бы время, я б доказал,
которые — коза и зелень.

И нечего доказывать — идите и берите.
Умолкнет газетная нечисть ведь.
Как баранов, надо стричь и брить их.
Чего стесняться в своем отечестве?

1.
Из Крыма с Врангелем буржуи удрали,

да толк из этого выйдет едва ли.

2.
Сколько ни плакали, сколько ни ныли,

3.
турки на берег их не пустили.

4.
Назад нельзя, нельзя вперед.

Ничего! Бог их на небо возьмет.

1920, ноябрь

СССР!
Из глоток из всех,

да так,
чтоб врагу аж смяться,

сегодня
раструбливай
радостный смех —

нам
можно теперь посмеяться!

Шипели: «Погибнут
через день, другой,

в крайности —
через две недели!»

Мы
гордо стоим,
а они дугой

изгибаются.
Ливреи надели.

Бились
в границы Советской страны:

«Не допустим
и к первой годовщине!»

Мы
гордо стоим,
а они —
штаны

в берлинских подвалах чинят.

Ллойд-Джорджи
ревели
со своих постов:

«Узурпаторы!
Бандиты!
Воришки!»

Мы
гордо стоим,
а они — раз сто

слетали,
как еловые шишки!

Они
на наши
голодные дни

радовались,
пожёвывая пончики.

До урожаев
мы доживаем,
а они

последние дожевали
мильончики!

Злорадничали:
«Коммунистам
надежды нет:

погибнут
не в мае, так в июне».

А мы,
мы — стоим.
Мы — на 7 лет

ближе к мировой коммунне!

Товарищи,
вовсю
из глоток из всех —

да так, чтоб врагам
аж смяться,

сегодня
раструбливайте
радостный смех!

Нам
есть на чем посмеяться!

(Почти гимн)

Ты, который трудишься, сапоги ли чистишь,
бухгалтер или бухгалтерова помощница,
ты, чье лицо от дел и тощищи
помятое и зеленое, как трешница.

Портной, например. Чего ты ради
эти брюки принес к примерке?
У тебя совершенно нету дядей,
а если есть, то небогатый, не мрет и не в Америке.

Говорю тебе я, начитанный и умный:
ни Пушкин, ни Щепкин, ни Врубель
ни строчке, ни позе, ни краске надуманной
не верили — а верили в рубль.

Живешь утюжить и ножницами раниться.
Уже сединою бороду пе? ревил,
а видел ты когда-нибудь, как померанец
растет себе и растет на дереве?

Потеете и трудитесь, трудитесь и потеете,
вытелятся и вытянутся какие-то дети,
мальчики — бухгалтеры, девочки — помощницы, те и те
будут потеть, как потели эти.

А я вчера, не насилуемый никем,
просто,
снял в «железку» по шестой руке
три тысячи двести — со? ста.

Ничего, если, приложивши палец ко рту,
зубоскалят, будто помог тем,
что у меня такой-то и такой-то туз
мягко помечен ногтем.

Игроческие очи из ночи
блестели, как два рубля,
я разгружал кого-то, как настойчивый рабочий
разгружает трюм корабля.

Слава тому, кто первый нашел,
как без труда и хитрости,
чистоплотно и хорошо
карманы ближнему вывернуть и вытрясти!

И когда говорят мне, что труд, и еще, и еще,
будто хрен натирают на заржавленной терке,
я ласково спрашиваю, взяв за плечо:
«А вы прикупаете к пятерке?»
1915 г.

1

*

Из-за неполадок на заводе
несознательный рабочий
драку заводит.
Долой
с предприятий
кулачные бои!
Суд разберет
обиды твои.

2

*

Притеснения на заводе
и непорядок всякий
выясняй в месткоме,
а не заводи драки.

3

*

Опытные рабочие,
не издевайтесь
над молодыми.
Молодого рабочего
обучим и подымем.

4

*

Долой
безобразников
по женской линии.
Парней-жеребцов
зажмем в дисциплине.

5

*

Антисемиту
не место у нас —
все должны
работой сравняться.
У нас
один рабочий класс
и нет
никаких наций.

6

*

Хорошего спеца
производство заботит.
Товарищ
спецу
помоги в работе.

7

*

Надо
квалификацию
поднять рабочему.
Каждый спец
обязан помочь ему.

8

*

Не спи на работе!
Работник этакий
может продрыхнуть
все пятилетки.

9

*

Долой того,
кто на заводе
частную мастерскую
себе заводит.

10

*

Заводы — наши.
Долой кражи!
У наших заводов
встанем на страже.

11

*

Болтливость —
растрата
рабочих часов!
В рабочее время —
язык на засов!

12

*

Прогульщика-богомольца
выгоним вон!
Не меняй гудок
на колокольный звон!

13

*

Долой пьянчуг!
С пьянчугой с таким
перержавеют
и станут станки.

14

*

В маленьком стакане,
в этом вот,
может утонуть
огромный завод.
Из рабочей гущи
выгоним пьющих.

15

*

Разгильдяев
с производства гони.
Наши машины
портят они.

16

*

Чтоб работа шла
продуктивно и гладко,
выполняй правила
внутреннего распорядка.

17

*

Перед машиной
храбриться нечего —
следи
за безопасностью
труда человечьего.

18

*

В общей работе
к дисциплине привыкни.
Симулянта
разоблачи
и выкинь.

19

*

Не опаздывай
ни на минуту.
Злостных
вон!
Минуты сложатся —
убытку миллион.

20

*

Долой хулиганов!
Один безобразник
портит всем
и работу
и праздник.

21

*

Непорядки
надо
разбирать по праву,
долой с предприятий
кулачную расправу.

22

*

Каждый
должен
помочь стараться
техническому персоналу
и администрации.

23

*

Не издевайся на заводе
над тем, кто слаб,
Оберегайте слабого
от хулиганских лап.

24

*

Вызов за вызовом,
по заводам лети!
Вступай в соревнование,
за коллективом коллектив!
Встают заводы,
сильны и стройны.
Рабочий океан
всколыхнулся низом.
Пятилетка —
это рост
благосостояния страны.
Это пять километров
по пути в коммунизм.

25

*

Хулиганство на производстве
наносит удар
всей дисциплине
нашего труда.

26

*

Больше дела!
Меньше фраз!
Напряжем в соревнованьи
силищу масс!
Но мало
одних
человеческих сил —
рационализацию
в производство вноси!

27

*

Поднять квалификацию
требует пятилетка!
Учись работать —
точно и метко!

28

*

Праздник прошел —
настал понедельник.
Работать пора!
Вставай, бездельник!

29

*

Идут рабочие кадры молодежи
на смену уставшим в трудовом бою.
Отдохни, если ты до старости дожил,
государство обеспечит старость твою.

30

*

На заводе симулянт-ловкач
работу гонит чуть не вскачь.
Заработав побольше,
открывает склянку,
кислотой растравляет
пустяковую ранку.
Калека такой,
получив бюллетень,
правит для себя
и хату и плетень.
Симулянта-бюллетенщика с предприятия вон!
Нашу страхкассу обкрадывает он!

31

*

Заметил
неправильность —
не трепли языком.
Кончил работу —
сообщи в завком.

32

*

Увидел недостатки —
про себя не таи.
Недостатки товарища —
недостатки твои.
Дружбу — так
понимать нужно:
общие недостатки
исправим дружно.

33

*

Долой пьяниц!
— заявим громко. —
От пьяниц
только
хулиганство и поломка.

34

*

Где прогульщик?
Жив Курилка!
В табачной гуще
сидит в курилке.
Без лишних слов
бросайте курево,
Миллионы часов
за зря не прокуривай!

35

*

Видишь
этих ждущих кучки?
Это
рабочие
ждут получки.
Требуй
каждый,
кто с этим знаком,
чтоб лучше
получки
наладил завком!

36

*

Только
белогвардейской своре
выгодно
рабочий класс поссорить.
Грязные пятна,
погромщики
и
антисемиты
будут
с предприятий
счищены и смыты.

37

*

Без техники
втрое
над работой потеем.
Товарищ,
и в технике
будь грамотеем.
1929-1930 г.

Товарищами
были они
по крови,
а не по штатам.
Под рванью шинели
прикончивши дни,
бурчали
вдвоем
животом одним
и дрались
вдвоем
под Кронштадтом.
Рассвет
подымался
розоволик.
И в дни
постройки
и ковки
в два разных конца
двоих
развели
губкомовские путевки.
В трущобе
фабричной
первый корпел,
где путалась
правда
и кривда,
где стон
и тонны
лежат на горбе
переходного периода.
Ловчей
оказался
второй удалец.
Обмялся
по форме,
как тесто.
Втирался,
любезничал,
лез
и долез
до кресла
директора треста.
Стенгазнул
первый —
зажим тугой!
И черт его
дернул
водить рукой, —
смахнули,
как бы и нет.
И первый
через месяц-другой
к второму
вошел в кабинет.
«Товарищ…
сколько мы…
лет и зим…
Гора с горою…
Здоро? во!»
У второго
взгляд —
хоть на лыжах скользи.
Сидит
собакой дворовой.
«Прогнали, браток…
за што? —
не пойму.
Хоть в цирке
ходи по канату».
«Товарищ,
это
не по моему
ведомству
и наркомату».
«Ты правде,
браток,
а не мне пособи,
вгрызи
в безобразие
челюсть».
Но второй
в ответ
недовольно сопит,
карандашом ощерясь:
«А-а-а!
Ты за протекцией.
Понял я вас!»
Аж камень
от гнева
завянет.
«Как можно,
без всяких
протекций
явясь,
просить о протекции?
Занят».
Величественные
опускает глаза
в раскопку
бумажного клада.
«Товарищ,
ни слова!
Я сказал,
и…
прошу не входить
без доклада».
По камню парень,
по лестнице
вниз.
Оплеван
и уничтожен.
«Положим, братцы,
что он —
коммунист,
а я, товарищи,
кто же?»
В раздумьи
всю ночь
прошатался тенью,
а издали,
светла,
нацелилась
и шла к учреждению
чистильщика солнца
метла.
1929 г.

1. Мечта

Мороз повел суровым глазом,
с таким морозом быть греху, —
мое пальто подбито газом,
мое пальто не на меху.

Пускай, как тряпки, полы реют
и ноги пляшут тра-та-ты…
Одни мечты мне сердце греют —
такие знойные мечты!

Мороз. Врачом я скоро буду,
уж чую в воздухе банкет.
Я скоро-скоро позабуду
пору стипендий и анкет.

Нужды не будет и помину,
тогда пойдет совсем не то.
Уж скоро-скоро я покину
тебя, дырявое пальто!

Одену шубу подороже,
одену шляпу набекрень,
и в первый раз без всякой дрожи
я выйду в первый зимний день.

Затем — семейная картина.
Вернусь я вечером домой,
и будем греться у камина
вдвоем с молоденькой женой.

Я буду пользовать бесплатно
иль за гроши крестьянский люд.
Обедать буду аккуратно —
обед из трех приличных блюд.

А там… пойдут, как надо, детки.
Глядишь — я главврачом зовусь.
Окончат детки семилетку,
потом поступят детки в вуз.

Вузовец

2. Ответ

Что ж!
Напишу и я про то же.
Я
все мечтательное чту.
Мне хочется
слегка продолжить

поэта-вузовца «
мечту
».

Вузовец вырос.
Уже главврачом.
Живет, как в раю,
не тужа ни о чем.
Супружницы ласки
роскошны и пылки.
Бифштексы к обеду —
каждому фунт.
На каждого —
пива по две бутылки.
У каждого —
пышная шуба в шкафу.
И дети,
придя
из различнейших школ,
играют,
к папаше воссев на брюшко…
Рабочий не сыт.
Крестьянин мрачен.
Полураздетая мерзнет страна.
Но светятся
счастьем
глазки главврачьи:
— Я сыт,
и дело мое —
сторона. —
И вдруг
начинают приказы взывать:
«Ничем
от войны
не могли схорониться.
Спешите
себя
мобилизовать,
враги обступают Советов границы».
Главврач прочитал
и солидную ногу
направил обратно
домой,
в берлогу.
— Авось
они
без меня отобьются.
Я —
обыватель
и жажду уютца. —
А белые прут.
Чего им лениться?!
И взяли за ворот
поэта больницы.
Товарищ главврач,
на мечтательность плюньте!
Пух
из перин
выпускают ножницы.
Жену
твою
усастый унтер
за ко? сы
к себе
волочит в наложницы.
Лежит
плашмя
на пороге дочка.
Платок —
и кровь краснее платочка.
А где сынишка?
Высшую меру
суд
полевой
присудил пионеру.
Пошел
главврач
в лоскутном наряде
с папертей
с ихних
просить христа-ради.

Такой
уют
поджидает тех,
кто, бросив
бороться

? за общее
лучше
,

себе самому
для своих утех
мечтает
создать
канарейный уютчик.
Вопрос
о личном счастье
не прост.
Когда
на республику
лезут громилы,
личное счастье —
это
рост
республики нашей
богатства и силы.
Сегодня
мир
живет на вулкане.
На что ж
мечты об уюте дали? сь?!
Устроимся все,
если в прошлое канет
проклятое слово
«капитализм».
1927 г.

Пошел я в гости
(в те года),
не вспомню имя-отчества,
но собиралось
у мадам
культурнейшее общество.
Еда
и поэтам —
вещь нужная.
И я
поэтому
сижу
и ужинаю.
Гляжу,
культурой поражен,
умильно губки сжав.
Никто
не режет
рыб ножом,
никто
не ест с ножа.
Поевши,
душу веселя,
они
одной ногой
разделывали
вензеля,
увлечены тангой.
Потом
внимали с мужеством,
упившись
разных зелий,
романсы
(для замужества!)
двух мадмуазелей.
А после
пучили живот
утробным
низким ржаньем,
слушая,
кто с кем живет
и у кого
на содержании.
Графине
граф
дает манто,
сияет
снег манжет…
Чего еще?

Сплошной бонтон

*

.

Сплошное бламанже

*

.

Гостям вослед
ушли когда
два
заспанных лакея,
вызывается
к мадам
кухарка Пелагея.
«Пелагея,
что такое?
где еще кусок
жаркое?!»
Мадам,
как горилла,
орет,
от гнева розовая:
«Снова
суп переварила,
некультурное рыло,
дура стоеросовая!»
Так,
отдавая дань годам,
поматерив на кухне,
живет
культурная мадам
и с жиру
мордой пухнет.
В Париже
теперь
мадам и родня,
а новый
советский быт
ведет
работницу
к новым дням
от примусов
и от плит.
Культура
у нас —
не роман да балы,
не те
танцевальные пары.
Мы будем
варить
и мыть полы,
но только
совсем не для барынь.
Работа
не знает
ни баб, ни мужчин,
ни белый труд
и не черный.
Ткачихе с ткачом
одинаковый чин
на фабрике
раскрепощенной.
Вглубь, революция!
Нашей стране
другую
дорогу
давая,
расти
голова
другая
на ней,
осмысленная
и трудовая.
Культура
новая,
здравствуй!
Смотри
и Москва и Харьков —
в Советах
правят государством
крестьянка

и кухарка.
1928 г.

Будущее
не придет само,
если
не примем мер.
За жабры его, — комсомол!
За хвост его, — пионер!
Коммуна
не сказочная принцесса,
чтоб о ней
мечтать по ночам.
Рассчитай,
обдумай,
нацелься —
и иди
хоть по мелочам.
Коммунизм
не только
у земли,
у фабрик в поту.
Он и дома
за столиком,
в отношеньях,
в семье,
в быту.
Кто скрипит
матершиной смачной
целый день,
как немазаный воз,
тот,
кто млеет
под визг балалаечный,
тот
до будущего
не дорос.
По фронтам
пулеметами такать —
не в этом
одном
война!
И семей
и квартир атака
угрожает
не меньше
нам.
Кто не выдержал
натиск домашний,
спит
в уюте
бумажных роз, —
до грядущей
жизни мощной
тот
пока еще
не дорос.
Как и шуба,
и время тоже —
проедает
быта моль ее.
Наших дней
залежалых одёжу
перетряхни, комсомолия!
1925 г.

Если
я
чего написал,
если
чего
сказал —
тому виной
глаза-небеса,
любимой
моей
глаза.
Круглые
да карие,
горячие
до гари.
Телефон
взбесился шалый,
в ухо
грохнул обухом:
карие
глазища
сжала
голода
опухоль.
Врач наболтал —
чтоб глаза
глазели,
нужна
теплота,
нужна
зелень.
Не домой,
не на суп,
а к любимой
в гости,
две
морковники
несу
за зеленый хвостик.
Я
много дарил
конфект да букетов,
но больше
всех
дорогих даров
я помню
морковь драгоценную эту
и пол-
полена
березовых дров.
Мокрые,
тощие
под мышкой
дровинки,
чуть
потолще
средней бровинки,
Вспухли щеки.
Глазки —
щелки.
Зелень
и ласки
выходили глазки.
Больше
блюдца,
смотрят
революцию.

Летом
вселенная
ездит на отдых —
в автомобилях,
на пароходах.
Люди
сравнительно меньшей удачи —
те
на возах
выезжают на дачи.
Право свое
обретая в борьбе,
прут в «6-й»,
громоздятся на «Б».
Чтобы рассесться —
и грезить бросьте
висните,
как виноградные грозди.
Лишь к остановке
корпус ваш
вгонят в вагон,
как нарубленный фарш.
Теряя галошу,
обмятый едущий
слазит
на остановке следующей.
Пару третей
из короткого лета
мы
стоим
в ожиданьи билета.
Выбрился.
Встал.
Достоялся когда —
уже
Черноморья

растет борода

*

.

В очередях
раз двадцать и тридцать
можно
усы отпустить
и побриться.
В поезде
люди,

«Вечорку

*

» мусоля,

вежливо
встанут
мне на мозоли.
Мы
себя
оскорблять не позволим,
тоже
ходим
по ихним мозолям.
А на горизонте,
конечно, в дымке,
встали —
Быковы, Лосинки и Химки.
В грязь уходя
по самое ухо,
сорок минут
проселками трюхай.
Дачу
дожди
холодом о? блили…
Вот и живешь,

как какой-то Нобиле

*

.

Нобиле — где ж! —
меж тюленьих рыл
он
хоть полюс
слегка приоткрыл.
Я ж,
несмотря
на сосульки с усов,
мучаюсь зря,
не открыв полюсо? в.
Эта зима
и в июле не кончится;
ради согрева

? начал пингпонгчиться

*

.

Мячик
с-под шка? фов
с резвостью мальчика
выковыриваю
палкой и пальчиком.
Чаю бы выпить,
окончивши спорт,
но самовар
неизвестными сперт.
Те же,
должно быть,
собачку поранивши,
масло и яйца
сперли раньше.
Ходит корова
тощего вида,
взять бы эту корову
и выдоить.
Хвать бы
за вымя
быстрее воров!
Но я
не умею
доить коров.
Чаю
в буфете
напьюсь ужо, —
грустно мечтаю,
в сон погружен.
В самом
походном
спартанском вкусе
вылегся

? на параллельных брусьях

*

.

Тихо дрожу,
как в арктических водах…
Граждане,
разве же ж это отдых?
1928 г.

Пусть богу старухи молятся.
Молодым —
не след по церквам.
Эй,
молодежь!
Комсомольцы
призывом летят к вам.
Что толку справлять рождество?
Ёлка —
дурням только.
Поставят елкин ствол
и топочут вокруг польки.
Коммунистово рождество —
день Парижской Коммуны.
В нем родилась,
и со дня с того
Коммунизм растёт юный.
Кровь,
что тогда лилась
Парижем
и грязью предместий,
Октябрем разгорелась,
разбурлясь рабочей местью.
Мы вызнали правду книг.
Книга —
невежд лекарь.
Ни земных,
ни небесных иг
не допустим к спине человека.
Чем кадилами вить кольца,
богов небывших чествуя,
мы
в рождестве комсомольца
повели безбожные шествия.
Теперь
воскресенье Христово,
попом сочиненная пасха.
Для буржуев
новый повод
осушить с полдюжины насухо.
Куличи
— в человечий рост —
уставят столы Титов.
Это Титы придумали пост:
подогревание аппетитов.
Пусть балуется Тит постом.
Наш ответ  — прост.
Мы постили лет сто.
Нам нужен хлеб,
а не пост.
Хлеб не лезет в рот.
Должны добыть сами.
Поп врет
о насыщении чудесами.
Не нам поп  — няня.
Христу отставку вручи? те.
Наш наставник  — знание,
книга —
наш учитель.
Отбрось суеверий сеянье.
Отбрось религий обряд.
Коммуны воскресенье —
25 октября.
Наше место не в церкви грязненькой.
На улицы!
Плакат в руку!
Над верой
в наши праздники
огнём рассияй науку.

1.
Если на Европу надеяться — пронадеешься сто лет

2.
и умрешь, от надежд исхудав, как скелет.

3.
Если на благотворителя понадеешься, что языком вертит
[222]
, —

4.
тоже пронадеешься до самой смерти.

5.
Надейтесь только на силу свою,

6.
и выйдем победителями в голодном бою.

1921, сентябрь

В нашем хозяйстве —
дыра за дырой.
Трат масса,
расходов рой.
Поэтому
мы
у своей страны
берем взаймы.
Конечно,
дураков нету
даром
отдавать
свою монету.
Заем
поэтому
так пущен,
что всем доход —
и берущим
и дающим.
Ясно,
как репа на блюде, —
доход обоюден.
Встань утром
и, не смущаемый ленью,
беги
к ближайшему
банковскому отделению!
Не желая
посторонним отвлекаться,
требуй сразу
— подать облигаций!
Разумеется,
требуй
двадцатипятирублевые.
А нет четвертного —
дело плевое!
Такие ж облигации,
точка в точку,
за пять рублей,
да и то в рассрочку!
Выпадет счастье —
участвуешь в выигрыше
в пятой части.
А если
не будешь молоть Емелю
и купишь
не позднее чем к 1-му апрелю,
тогда —
от восторга немеет стих —
рассрочка
от четырех месяцев
и до шести.
А также
(случай единственный в мире!)
четвертные
продаются
по 24,
а пятерка —
по 4 и 8 гривен.
Словом:
доходов — ливень!
Этот заем
такого рода,
что доступен
для всего трудового народа.
Сидишь себе
и не дуешь в ус.
На каждый рубль —
гривенник плюс.
А повезет,
и вместо денежного поста —
выигрываешь
тысяч до полуста.
А тиражей —
масса,
надоедают аж:
в год до четырех.
За тиражом тираж!
А в общем,
сердце радостью облей, —
разыгрывается
до семнадцати миллионов рублей.
На меня обижаются:
— Что ты,
в найме?
Только и пишешь,
что о выигрышном займе! —
Речь моя
кротка и тиха:
— На хорошую вещь —
не жалко стиха. —
Грядущие годы
покрыты тьмой.
Одно несомненно: на 27-й
(и то, что известно,
про то и поём)
— выгоднейшая вещь
10% заем!
1927 г.

1.
Уймется Антанта, —

2.
потрепали слишком.

3.
Товарищи, за работу!

4.
Чтоб так, а не даром прошла передышка.

1920, ноябрь

1.

Штык у груди

*

:

назад осади
!..

Но, бога ради,

что ж это сзади?!
[1]

«Комбинация» из пальцев

*

Строили блокаду,
лезли к Петрограду,
пели про десанты
тетеньки Антанты…

Шли и добровольцы

*

,

шли и фон-дер Гольцы

*

,

Мамонтовы

*

, Шкуры

*

,

мелкие Петлюры

*

…

Шли на нас оравой
бело-черной-правой:
«Алый флаг-де скинем
бело-красно-синим!»
Ложь раскинув сетью,
шли с казацкой плетью,
шли с казацкой пикой,
с воином-Деникой…
Им давали танки,
шиллинги и франки…

Их снабжала Лига

*

.

Ну, а вышла… фига.
1919 г.