Стихи Дмитрия Дмитриевича Минаева

1. Мотив мрачно-обличительный

Мир — это шайка мародеров,
Где что ни шаг, то лжец иль тать:
Мне одному такой дан норов,
Чтоб эту сволочь усмирять.

Не буду петь я: mia cara! *
«Ночной зефир струит эфир»,
Но, как гроза, как божья кара,
Заставлю дрогнуть целый мир.

Во все трактиры, рестораны,
Как зоркий страж, начну ходить,
Для вас, общественные раны,
Я буду пластырем служить.

Во всех приказных, бравших взятки
(Подогревая в сердце злость),
Во всех, кто грубы, грязны, гадки,
Мой стих вопьется, словно гвоздь.

Рысак ли бешеный промчится,
Спадет ли с здания кирпич,
Хожалый вздумает напиться —
Я буду всех разить, как бич,
И стану сам себе дивиться.

Людей сдержу я, как уздой,
И буду в жизненном потоке
Для них живой сковородой,
Где станут жариться пороки.

1865

* Моя дорогая! (ит.)

В поэте этом скромность мне знакома,
Но все-таки я очень поражен:
Свои стихи "_Снопами_" назвал он.
А где снопы_, там и солома_.

1871

Область рифм — моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаясь с каламбуром.

1876

«Я — новый Байрон!» — так кругом
Ты о себе провозглашаешь.
Согласен в том:
Поэт Британии был хром,
А ты — в стихах своих хромаешь.

1865

От германского поэта
Перенять не в силах гений,
Могут наши стихотворцы
Брать размер его творений.

Пусть рифмует через строчку
Современный русский Гейне,
А в воде подобных песен
Можно плавать, как в бассейне.

Я стихом владею плохо,
Но — клянусь здесь перед всеми —
Напишу я тем размером
Каждый вечер по поэме,

Каждый вечер по поэме,
Без усидчивой работы,
Где сплетутся через строку
Вместе с рифмами остроты.

Начинающим поэтам
Я могу давать уроки,
Как писать стихотворенья
В незначительные сроки,

Как писать такие песни
(Изучил я ту науку),
Чтоб читатель был доволен
И редактор сжал вам руку.

Превосходная манера!..
Учит нас прием готовый
Вместо шляпы Циммермана
Надевать венок лавровый.

Я постиг отлично тайну,
Как писать оригинально:
Стих начну высокопарно,
А окончу — тривиально.

Запою я песню звездам,
Вспомню лилий, незабудок,
А потом замечу кстати,
Что расстроил я желудок.

Расскажу я в песне «к деве»,
Как мои объятья жарки, —
И при этом ей напомню
Про горячие припарки.

Фимиам куря природе,
Я воскликну вдруг: о россы!
Все по улицам столицы
Курят нынче папиросы.

Заведу я речь о неграх,
О Жюль Симоне, Жюль Фавре,
А потом перескачу я
Хоть к своей кухарке Мавре.

Неожиданно сближая
Всевозможные предметы,
Я уверен — о читатель! —
Что талант найдешь во мне ты!..

А затем, чтоб журналисты
Поднесли мне лист похвальный,
Оскорблять я их не стану
Эпиграммою нахальной.

Мимоходом не надену
Я на них колпак дурацкий,
Чтоб они меня не звали
«Голью нравственной кабацкой».

Целый ряд живых событий
Обходя небрежно мимо,
Буду брать сюжет из мифов
Древней Аттики иль Рима.

И тогда согласным хором
Посреди журнальной свалки
Запоют мне песню славы
Все скворцы, стрижи и галки.

1865

1

Лет… неизвестных он лет.
Ясный как день, напомаженный,
Ходит счастливый поэт,
Словно амур переряженный;
Смотрит на всех свысока…
Барышни лет сорока
Шлют ему с краской девической
Вздохи любви платонической.

2

Кудри отбросив назад,
В песне искусственно пламенной
В каждой гостиной он рад
Бросить свой стих отчеканенный,
Нежа и сердце, и слух
Пудрой затертых старух,
Фатов, без дела скучающих,
И старичков отцветающих.

3

Льется блестящий каскад,
Звуки холодные, лживые…
Блеском подобным горят
Все бриллианты фальшивые.
В зале молчанье царит,
Только поэт говорит,
Как он однажды в Неаполе
С нимфой беседовал на поле.

4

Чуждый житейских тревог,
Бредит он небом Италии,
В песне не скажет — сапог,
Скажет, наверно, — сандалии.
В Рим переносит нас он:
Образы римских матрон,
Лес кипарисный и тополи…
Все мы неистово топали —

5

В зале, когда он читал
Стансы свои вдохновенные.
Даже, я сам замечал,
Лысины очень почтенные,
В сани влезая с крыльца,
Вслух поощряли певца:
Скрыть не могли одобрения
После публичного чтения.

6

Кончен парадный обед…
Общество всё дожидается…
Вот наконец сам поэт
Из-за стола поднимается,
Сделал классический жест
(Публика больше не ест)
И с грациозной свободою
Вдруг разрешается одою.

7

Жалок отпетый творец…
В прессе над ним насмехаются,
Но не робеет певец:
Им и теперь увлекаются —
Барышни лет сорока,
Два-три седых старика…
И меж своими знакомыми
Он осаждаем альбомами.

1865

(Посвящ. некоторым членам
«Общества покровительства животным»)

У филантропов беззаботных
Девиз достойный лошадей:
«Быть покровителем животных
И угнетателем людей».
Дела их могут огорошить
Всех граждан нынешнего века:
Бьют человека, словно лошадь,
А лошадь чтут, как человека.

Стяжав барковский ореол,
Поборник лжи и вестник мрака,
В литературе — раком шёл
И умер сам — от рака.

Гоним карающим Зевесом,
Двойную смерть он испытал:
Явился Писарев Дантесом
И вновь поэта расстрелял.

1865

Обзавестись в преклонные года
Ты можешь внуками, но всё же никогда
Не будешь дедушкой Крыловым_. Перемены
Такой не жди, покорствуя судьбе,
Придется целый век прожить тебе
_В племянниках_… у невской Мельпомены.

1887 или 1888

Эта драма назваться должна,
Чтоб избегнуть скандала немалого,
Уж совсем не «Чужая вина»,
А вина — господина Устрялова.

1863 или 1864

Когда к портрету только подойдешь,
То крикнешь, в пафосе хохол свой теребя,
Что более портрет на Шишкина похож,
Чем сам оригинал на самого себя.

1880

(Весенняя дума)

Мимо окон, всё чаще весною,
Погробальные поезды тянутся,
А за ними печали растут, как волна за волною:
Жёны мёртвых в надеждах обманутся,
Дети их сиротами останутся;
Сыновья, удаляясь на вечный покой,
Унесут в гроб с собою мечты золотые,
И польются, польются рекой
Слёзы матери, слёзы святые.

И всё чаще проходят печальные
Под окном кортежи погребальные;
У толпы городской перепуганный вид,
Самый воздух способствует сплину,
И всё чаще и чаще могильщика заступ стучит,
Пробивая замёрзшую глину…
Но утешимся…
Долг отдав почивших на печальной тризне,
Похороним мёртвых и вернёмся к жизни.

Нечего томиться нам напрасным страхом:
Смерть неумолимо каждым новым взмахом

Грозного оружья над толпой живущей
Расчищает место юности грядущей.

С каждым новым взмахом валится в могилу
Всё, что только давит молодую силу:

Старые преданья с поколеньем старым,
Дикость предрассудков с самодурством ярым

И застой упорный, враг людей давнишний…
Что ни день — спадает с жизни тормоз лишний,

Что ни день, то гибнут грубые понятья,
Произвол и рабство… Так утешьтесь, братья!

Рвите с тёмным прошлым роковые нити
И свои поминки в праздник обратите.

(Посвящается А. Н. Рыбаковской)

Преданьями мира богаты,
Друзья мои, верьте вы мне:
Мы все без вины виноваты
Иль все мы невинны вполне.
От каждого деда до внука
История вечная шла —
Разврата, невежества, зла
И лжи круговая порука.
В далёком прошедшем одном
Все наши беды, все утраты…
Иль нет виноватых кругом,
Иль все виноваты.

Во имя великих идей,
Как солнце сияющих в жизни,
При каждом проступке людей
Мы их предаем укоризне,
Презренью, проклятью, суду,
Мы в гневе своём лицемерим
И редко чужую беду
Бедою мы общею мерим.
Доныне ещё не поймём
Мы, жалким пристрастьем объяты,
Что нет виноватых кругом
Иль — все виноваты.

Виновен ли тот, кто был рад
Над сильным рабом потешаться,
Иль тот, наконец, виноват,
Кто в рабстве привык унижаться?
Виновен ли тот, кто дерёт
У мёртвых с кафтана заплатки,
Иль тот виноват, кто даёт
Грабителям тайные взятки?
Виновна ли женщина в том,
Что ласку низводит до платы?
Иль нет виноватых кругом,
Иль все виноваты.

Виновен ли в муках больной,
А юноша в том, что он молод?
Виновен ли гвоздь пред стеной,
Что бьёт его в голову молот?
Виновен ли муж, что скучна
Семья для него, — почему же? —
Иль ты виновата, жена,
Что любишь другого — не мужа?
В смешении злобы с добром,
От пышного зданья до хаты —
Иль нет виноватых кругом,
Иль все виноваты.

Виновен ли сытый порок,
По виду приличный, свободный,
Иль вор, изломавший замок,
В предчувствии смерти голодной?
Виновен ли нищий теперь,
Что он не воспитан, как барин,
Виновен ли зверь, что он зверь,
Дикарь, что живёт как дикарь он?
Печальная дума! Во мне
Не можешь заснуть никогда ты:
Иль все мы невинны вполне,
Иль все без вины виноваты.

Люди взгляда высшего,
Книг вы захотите ли!
Пусть для класса низшего
Пишут сочинители.
Для чего вам более
Всё людское знание?
Не того сословия —
Чтоб читать издания!

Нынче — травля славная,
Завтра — скачка тройками;
То обед, где — главное —
Угостят настойками.
То к родне отправишься,
С дворнею — мучение…
Ясно, что умаешься, —
Тут уж не до чтения.

Пусть зубрят приказные
Те статьи ученые,
Где идеи разные
Очень развращенные.
Мы ж, допив шампанское,
Спросим с удивлением:
Дело ли дворянское
Заниматься чтением?

1861

«_В путь-дорогу_!» — новейший роман!
Для какой же он публики дан?
Да спасут Боборыкина боги:
Сбился он и с пути и с дороги_.

1862 или 1863

«Служителем искусства» постоянно
Ты, милый мой, привык себя считать.
Что ты «служитель» — это мне не странно,
Но об искусстве-то зачем упоминать?.

1871

«Я дом купил!» — «Ах, очень рад!»
— «Постойте радоваться: вскоре
Он за долги мои был взят».
— «О боже мой, какое горе!»
— «Но адвокат вернул назад
Мне этот дом». — «Вот так удача!»
— «Ну, нет большой удачи в том:
Мой адвокат взглянул иначе
И за «защиту» взял мой дом».

1873

(С турецкого)

Злоба людей и дика и сильна,
Только им честность зверей не дана.
Зверь голодающий на смерть идёт:
Или задушит врага, иль умрёт.
Держатся люди системы не той;
Сильные тайной одной клеветой,
Чувствуя его гнетущего зла,
Только грозят ему из-за угла;
Из-за угла каждый турок герой…
Если ж и ринется в битву, порой,
То потому, что султан приказал…
Как человек-то от зверя отстал!..

Не диво, что клонил всех слушателей сон
На лекциях его, но то одно, что он
Сам не заснул от собственного чтенья,
Гораздо большего достойно удивленья.

1888

За мир мы стоим постоянно,
Мир — это всеобщий кумир,
А всё же, как это ни странно,
Как клад не даётся нам мир.
Воинственный дух не ослабит
Ничто в нас — ни воля, ни гнёт.
Взгляните вы взад и вперёд:
Кого-нибудь где-нибудь грабят,
Кого-нибудь кто-нибудь бьёт.
На днях я был в обществе. В зале
За чайным столом, при огне,
Понятно, что мы толковали
О пруско-французской войне.
Всё было меж нами различно:
Понятья, лета и чины,
Но все рассуждали отлично,
Согласно, гуманно, прилично,
Как следует, против войны.
Чиновник, имеющий шансы
На бирже разжиться, тогда
Сказал громогласно нам: — «Да!
Война разоряет финансы…
Я против войны, господа!..»
Жена его, бледная дама,
С флакончиком спирта всегда,
Вздыхала: «Ах, это беда!.
Ужасно! Кровавая драма!..
Я против войны, господа!..»
Бурбон, возвещавший сначала,
Что ром также слаб, как вода,
Воскликнул: «Война — ерунда:
Без войн люди дохнут не мало…
Я против войны, господа!..»
С моноклями два лицеиста,
Два юные члены суда,
Кричали: «Не те уж года!
Война — это варварство чисто!
Мы против войны, господа!..»
Газетный крикун очень жарко
Высчитывал сумму вреда
Войны: «Хоть я враг навсегда
Луи Бонапарта, Бисма? рка,
Но против войны, господа!»
«Любитель» театра Лесного,
Играющий слуг иногда,
Артист, и туда и сюда,
Нам тоже сказал своё слово:
«Да здравствует мир, господа!..»
Как мирный поэт, без сомненья,
Я мир проповедовал сам.
Мы все разошлись в умиленье
К двенадцати равно часам
С радушного, дачного пира,
Всё выпив — лафит и коньяк.
Но все эти «граждане мира»
Не кончили вечера так.
Газетный крикун до рассвета
Ругательный пасквиль писал;
Два друга лицейские где-то
Свершили в трактире скандал;
Бурбон, после толков о мире,
Поехал в Демидовский сад,
И в споре купца из Сибири
Ударил хлыстом, говорят.
Чиновник с женою некстати
Подрался, что слышал сосед,
И ночью с двуспальной кровати
Отправился спать в кабинет.
Артист монолог из Гамле? та
Выкрикивать с площади стал,
С хожалым сцепился за это
И ночь всю в участке проспал.
Так бога раздоров и брани
Казнит прогрессивный наш клир,
Так «мирные» наши граждане
Теперь проповедуют «мир».

В стихах и в прозе, меньший брат,
Мы о судьбе твоей кричали;
О, в честь тебе каких тирад
Мы в кабинетах не слагали!
А там, среди убогих хат,
За лямкой, в темном сеновале,
Всё те же жалобы звучат
И песни, полные печали.
Всё та же бедность мужиков;
Всё так же в лютые морозы,
В глухую ночь, под вой волков
Полями тянутся обозы…
Терпенье то же, те же слезы…
Хлеб не растет от нашей прозы,
Не дешевеет от стихов.

1870

Непризнанный пророк,
Воспламеняясь часто,
Аверкиев изрек:
«Писать не стану: баста!»
И невская печать
Теперь в большой тревоге:
А ну, как он опять
Строчить начнет, о боги!

1883

Имея многие таланты,
К несчастью, наши интенданты
Преподозрительный народ.
Иной, заслыша слово «ворон»,
Решает, что сказали: «вор он!» —
И на его, конечно, счет;
А если кто проговорится
Невинным словом «воробей»,
Он начинает сторониться,
Поймавши звуки: «вора бей!»

1881

Я Марса одного недавно назвал Марсом…
Ну, кажется, скромней не может быть печать,
Но Марс обиделся и просто лютым барсом
Хотел меня на части разорвать.
Ведь после этого житья нет в божьем мире,
Ведь после этого, отбросив всякий фарс,
Нельзя хулить «картофеля в мундире»,
Чтоб не обиделся иной мундирный Марс.

1871

1

Не рожден я ликующим лириком,
Я не склонен к хвалебным речам,
К юбилейным стихам, к панегирикам,
Не пишу мадригалов «очам»,
Алым щечкам и губкам коралловым,
Не хвалю я маститых ослов
(Без меня, господа, разве мало вам
На Руси всяких спичей и «слов»).
Исповедую дух отрицания,
Хоть и слышу за то порицания
Я, как русский реальный певец;
Но теперь долг гражданский молчание
Мне нарушить велит наконец.
Часто в жизни молчанье обидное
Хуже всяких крикливых обид,
И всеобщая робость постыдная
Мне подняться за правду велит.
Тон для песни избрав соответственный,
Я похвальную оду спою.
На возвышенный лад и торжественный
Перестроивши лиру свою,
У державинской музы сообщества
Я прошу, чтоб бесстрашно сказать
То, что смутно в сознании общества
Уже бродит давно, что печать
Лишь по трусости жалкой, ей свойственной,
Громогласно не смела почтить…
Публицист наш, с натурою двойственной,
Любит торной дорожкой ходить.
Мысль, которая в воздухе носится,
Чтоб облечься в горячую речь,
И у всех с языка точно просится,
Я попробую в звуки облечь.

2

Я пою воровство!.. Брать не смело ли,
Скажут мне, столь опасный сюжет?
Но какой бы вопрос мне ни делали,
У меня есть готовый ответ.
Воровство на Руси оклеветано.
В массе всяких общественных бед оно,
Став давно «очищенья козлом»,
Самым меньшим является злом.
Зло — понятье коварно-тягучее…
Если в виде лишь частного случая
Заявляет себя воровство,
Если деньги, толпы божество,
Оставаясь в пределах отечества,
Из кармана, положим, купечества
Переходят в карманы мещан,
А от них к плутократам в карман,
От погонцев к дельцам и так далее,
То какая же в том аномалия
И какой для отечества вред?
Патриот русский, дай мне ответ!..
От домашней такой операции
Не скудеют богатые нации;
Так и наша страна не бедна,
Хоть кишит вся ворами она,
Хоть идут грабежи в ней повальные,
По размерам своим колоссальные,
Хоть орда жадных хищников ждет
Только случая грабить народ.
Велика их орда разнолицая;
Отличить невозможно патриция
От червонных валетов порой,
А иной биллиардный герой,
Спавший некогда вместе с маркёрами,
На своих рысаках кровных, с шорами,
Выезжает, живет как набоб,
Вверх закинув свой бронзовый лоб.

3

Но за что же пред целой отчизною
Будем в них мы бросать укоризною,
Надоевшею всем одинаково?
Без того уж о них вздору всякого
Много молото и перемолото…
Если нашего русского золота
Не швыряют они в Баден-Бадене
(Больше любят Москву, Петроград они),
По Парижу теперь не мотаются
(Парижанки к ним сами съезжаются)
И те деньги, которые сцапали,
Не бегут тратить в Риме, в Неаполе, —
То решимся ли, быв патриотами,
Подстрекаемы личными счетами,
В них бросать обличенья каменьями,
С жаждой мести, со злобой нервической,
И считать их дела преступленьями?
Кто знаком хоть слегка с политической
_Экономией

4

Русский вор — честный рыцарски мот,
Сам ворует, другим жить дает,
Поощряет в отчизне коммерцию,
Нарушает торговли инерцию,
Рассыпает свой дождь золотой,
Оживляя фабричный застой,
Наживаться дает окружающим,
От щедрот его дань получающим,
Рестораторам, погребщикам,
Поварам и голодным приятелям,
Всевозможных сортов прихлебателям,
Фигуранткам, — портным, игрокам
И кокоткам последней формации…
Тот, кто жжет на огне ассигнации,
Тот, кто нажил легко капитал
Или попросту смело украл,
Для него наше золото дешево,
Может сделать немало хорошего
При посредстве различных даров, —
И немало «почтенных воров»,
Обирая чужого и ближнего
Без смущенья до платья их нижнего,
Жить дают в то же время другим,
Поправляя зло делом благим,
Нас подобною честностью трогая…
Пусть же наша юстиция строгая
Привлекает к суду их, громит,
Отдаленною ссылкой грозит,
Но все мы, став на точку особую,
Укорять их не будем со злобою;
Я же, лиру настроив свою,
Им похвальное слово пою.

1879

Король негодует, то взад, то вперед
По зале пустынной шагая;
Как раненый зверь, он и мечет и рвет,
Суровые брови сдвигая.

Король негодует: «Что день, то беда!
Отвсюду зловещие вести.
Везде лихоимство, лесть, подкуп, вражда,
Ни в ком нет ни правды, ни чести…

Поджоги, убийства, разврат, грабежи,
Иуда сидит на Иуде...»
Король обратился к шуту: «О, скажи:
Куда делись честные люди?»

И шут засмеялся: «Ах ты, чудодей!
Очистив весь край понемногу,
Ты в ссылку отправил всех честных людей
И — сам поднимаешь тревогу!»

1882

Про порядки новые
Подтвердились слухи:
Августа шестого я
Был совсем не в духе,
И меня коробили
Ликованья в прессе:
Ей perpetuum mobile [1]
Грезится в прогрессе…
Плача от уныния
И по той причине
Окуляры синие
Надевая ныне,
С чувством содрогания
Я убит был просто
Упраздненьем здания
У Цепного моста.

Учрежденья старые —
Их ломать мы падки —
Возбуждают ярые
Общие нападки
Лишь по малодушию
Либеральной клики,
И с тоской я слушаю
Радостные крики,
Толки суемудрые…
Всюду лица блещут,
Даже среброкудрые
Старцы рукоплещут;
Но без колебания
Нравственного роста
Можно ль жить без здания
У Цепного моста?

Истина давнишняя
Есть в подобном роде:
Пугало — не лишняя
Штука в огороде.
Пугало единое
Держит в вечном страхе
Царство воробьиное.
Люди ж — вертопрахи,
С воробьями схожие.
В страхе — их спасенье;
А теперь прохожие
Без сердцебиенья
И без трепетания,
Как в саду у Роста,
Ходят мимо здания
У Цепного моста.

А давно ль — не надо ли
Повторять нам детям! —
Сами шапки падали
Перед зданьем этим;
Мысли нецензурные
Прорывались редко;
Радикалы бурные —
И у них есть сметка —
Фразу их любимую
Повторяли людям
С резкой пантомимою:
«Все, дескать, там будем!»
Я же в назидание
Внукам до погоста
Буду славить здание
У Цепного моста.

Днем иль в ночи звездные
По Фонтанке еду, —
Зданье мне любезное
Увидав, беседу
Завожу с ним нежную,
Не реву едва я,
С грустью безнадежною
Головой кивая.
Сердце разрывается
У меня на части,
Дух же возмущается…
Впрочем, хоть отчасти,
Два иль три издания,
Стоящие тоста,
Заменяют здание
У Цепного моста.

1880

[1] Вечное движение (лат.).

Всегда неподкупен, велик
И страшен для всех без различья,
Смех честный — живой проводник
Прогресса, любви и величья.

Наивно-прямой, как дитя,
Как мать — многолюбящий, нежный,
Он мудрости учит шутя,
Смягчает удел безнадежный.

Струясь, как по камням вода,
Как чистый фонтан водоема,
Торжественный смех иногда
Доходит до грохота грома,

Сливаясь в густых облаках
В немолчное, грозное эхо,
И тот, кто забыл всякий страх,
Дрожал от подобного смеха.

Смиряя рыданья порыв
И гордую скорбь гражданина
Под маской шута затаив,
Запрятав под плащ арлекина,

Стремление к лучшей судьбе
Родит он в груди всего мира
И с гидрой пороков в борьбе
Сверкает и бьет, как секира;

Он сонную мысль шевелит
И будит во мраке глубоком:
Плясал вкруг ковчега Давид,
Но был и царем и пророком.

1875

1

Утро. Весь город от сна просыпается…
Люди рабочие всюду бегут.
Гул и движение… Кто-то ругается
И… непременно кого-нибудь бьют.

2

Полдень. Столица как будто наряднее,
Взад и вперед экипажи снуют…
Треск: на передних наехали задние
И… непременно кого-нибудь бьют.

3

Вечер. По улицам газ зажигается,
Речи свободней слетают, и кнут
Как-то живее в руке поднимается
И… непременно кого-нибудь бьют.

4

Ночь. Люди спят уже. Время приспело им
Кончить поденный свой труд,
Если же шаг мы по улице сделаем —
Там непременно кого-нибудь бьют.

1865