Стихи Петра Орешина

Поэты, подставляйте полы
И вашей смекалки ковши.
Много у вас образов веселых,
Но нет и не будет души.

С Богом! Валяйте тройкой:
Шершеневич, Есенин, Мариенгоф!
Если Мир стал просто помойкой,
То у вас нет стихов!

Вы думаете: поэт — разбойник?
Но у вас ведь засучены рукава? —
Оттого, что давно вы — покойники
И мертвы в вашем сердце слова!

Ну, скажите, кого вы любите,
Если женой вам овца?
Клянусь, в ненависти погубите
Вы даже родного отца!

Но не будем же спорить! Торгуйте
Вывернутой наизнанку душой.
Мотайтесь, как по ветру прутья
На этой дороге большой!

Вам Клюев противен до боли,
По мне — он превыше вас,
И песни его о русском поле
Запоются еще не раз!

Не кичитесь! Время рассудит.
Отстоитесь немного вы
И славу дешевую люди
Снимут с заносчивой головы!

Вы воплощенное мастерство строчек?
Вы месите стих втроем?
А в лесу каждый живой листочек
Высоким и чистым горит мастерством!

Бедные школяры! Сорванцы вы!
Вам Кусиков — и то величина!
Суждены вам благие порывы,
Но душевная ширь не дана!

Нет, нет, не хочу обидеть,
Это слишком для вас хорошо.
Лишь от модной, заносчивой челяди
Уйти б навсегда душой!

Ни вздыхать не хочется, ни думать,
Пусть вздыхает ветер синевой,
Вянут уши от ржаного шума
И от птиц над самой головой.

Но и в шуме сердце не сожмется.
Раздавайся, раздавайся, грудь.
Слава тем, кто в утро из колодца
Мог зарю глазами зачерпнуть!

Я из тех, кто целую корчагу
Красных снов хватил в лихих пирах,
Кто зари дурманящую брагу
И поныне носит на усах.

Каждый день за вольными ветрами
Думою без устали гонюсь.
Никакими зоркими глазами
Не узнать отчалившую Русь.

Вешним сном вызванивают дали,
Степь и море, пашня и тайга,
Не от солнца ль так глаза устали,
На ресницах — степи и луга.

Снег сошел, туманится дорога,
Зелень в рощах выбилась едва.
Но не сразу. Подожди немного:
На затылке вырастет трава.

1923

Кровавые следы остались на полях.
Следы великого державного разбоя.
Под гнетом виселиц и грозных царских плах
Стонало горько ты, отечество родное.

Изношен по полю батрацкий мой кафтан,
Но гневу нашему нет, кажется, износу.
Горят рубцы глубоких старых ран,
Как будто прямо в грудь вонзил мне ворог косу.

Как будто бы вчера меня под крик и свист
Пороли на скамье по барскому приказу
За то, что молод я, и буен и речист,
За то, что барину не кланялся ни разу.

Как будто бы вчера наш неуемный поп
На буйное село шел к приставу с доносом.
Клеймом позорным — раб! — клеймили каждый лоб,
И плакался народ набатом безголосым.

Как будто бы вчера по всей родной земле
С улыбкой дьявольской расхаживал Иуда.
Но пала власть царя. И в солнечном селе
Увидел я невиданное чудо.

Свобода полная! Долой нелепый страх!
Но ум встревоженный совсем твердил иное.
Уму все чудятся ряды кровавых плах,
Под палкой и кнутом отечество родное.

1917

Сказка это, чудо ль,
Или это — бред:
Отзвенела удаль
Разудалых лет.

Песня отзвенела
Над родной землей.
Что же ты наделал,
Синеглазый мой?

Отшумело поле,
Пролилась река,
Русское раздолье,
Русская тоска.

Ты играл снегами,
Ты и тут и там
Синими глазами
Улыбался нам.

Кто тебя, кудрявый,
Поманил, позвал?
Пир земной со славой
Ты отпировал.

Было это, нет ли,
Сам не знаю я.
Задушила петля
В роще соловья.

До беды жалею,
Что далёко был
И петлю на шее
Не перекусил!

Кликну, кликну с горя,
А тебя уж нет.
В черном коленкоре
На столе портрет.

Дождичек весенний
Окропил наш сад.
Песенник Есенин,
Синеглазый брат.

Вековая просинь,
Наша сторона…
Если Пушкин — осень,
Ты у нас — весна!

В мыслях потемнело,
Сердце бьет бедой.
Что же ты наделал,
Раскудрявый мой?!

1926

Ковыли серебрят синеву земель,
Златокудрая рожь преклонилась ниц.
Наша воля — в полях белопенный хмель,
Наша воля пьянит даже вольных птиц.

Проползла по уму огневица-дрожь:
Волю диким умом нелегко понять.
Волю можно легко на кресте распять,
В сердце брата вонзить беспощадный нож.

Пусть свобода моя — золотой обман,
Немигающий свет из нетленных книг.
Волю я люблю, и, как в поле кулик,
Звездным солнцем и светом навеки пьян!

Волю свято люблю только я один, —
Все ли радость мою на земле поймут?
Кто-то поднял опять над свободой кнут,
Над толпой многоцветной рабочих спин.

Кто? На них я лицом совсем непохож.
Волю надо любить и до дна понять.
Волю можно легко на кресте распять, —
Кто захочет, любя, окровавить нож?

1917

Хорошо средь лесов и полей
Отдохнуть от неласковых дней,
И от шума больших городов,
И от звона железных оков.

Хорошо полежать одному
На траве, в голубом терему,
Где не видно людского жилья,
Только небо, да степи, да я!

Хорошо при широкой луне
Проскакать на крылатом коне,
И в вечернюю хмурую синь
Обнимать резеду и полынь.

Ничего нет свободы милей,
Золотых и зеленых полей,
Синеглазых речушек и рек,
Чем свободный живет человек!

Хорошо под березовый плач
Отдохнуть от своих неудач
И по ясному синему дню
Позабыть человечью резню.

Хорошо от измены друзей
Убежать в перезвоны полей,
Позабыть и притворство и ложь,
Утонуть в васильковую рожь.

А еще лучше… в час роковой
Поплатиться своей головой.
Лечь на первом широком пути
И сказать не «прощай», а «прости»!

1926

Любую птаху назову по крику.
Мила мне в селах праздничная сонь.
Люблю послушать песню-горемыку
И свист в два пальца ночью под гармонь.

Глаза мои привыкли к перевалам,
К степной избе, к запаханным буграм,
Где золотая тучка ночевала
И шум зеленый шел по деревням.

Привыкли ноги мять траву и вьюгу,
Месить в дороге столбовую грязь!
Земля родная, черная подруга,
В тебя ложиться буду я, смеясь!

Привыкли руки гладить сивке гриву,
Звенеть косой и нажимать на плуг.
И сладко им обжечься о крапиву,
И отдохнуть в нечаянный досуг.

Не задержусь на этом свете долго,
Пришел я гостем в этот светлый дом.
Да как же я не залюбуюсь Волгой
И не поплачу над родным селом?!

Да что же будет, если я покину
И разлюблю тоску степных берез,
Перед окном осеннюю рябину
И дальний скрип и разговор колес!

1924

Белым березовым звоном
Падает мудрый голос.
Льнет к голубым иконам
В поле усатый колос.

Сходит вечерним светом
С плеч кровяных сермяга.
Песням, дулейкой напетым,
Внемлет певцов ватага.

Голосом красного грома
Радость подходит ближе.
Колосу зреть золотому
Любо на пашнях рыжих.

Песен неслыханных кольца
Нижет на пальцы ветер.
Много за сельской околицей
Нищих я в поле встретил.

Очи — пустые бреши,
Сердце — без снов и веры.
Высыпал щедро на плеши
Им я зерна три меры.

Рожь перекошена к часу,
Вытекло слез немало.
Яблоком в бороду Спасу
Осень моя упала.

1918

В хате темно и уныло,
Вечер струится в окно.
Прялка у печки застыла,
Прялка скучает давно.

В окнах разбитые стёкла,
Пахнет весенним теплом.
Кто-то с надеждой поблёклой
Вечно сидит за столом.

Кудри, седые, седые,
Руки в зеленых узлах.
Будут ли дни золотые
В наших родимых полях?

Кто же поспорит с судьбою,
Кто погорюет за нас?
Нищенство наше откроет
В тяжкий нерадостный час?

Вечер закрасил оконце,
Дышит весной и теплом.
Вздрогнуло желтое солнце, —
Кто-то стоит под окном.

Тихо всхрапнула лежанка,
Бредит запечная сонь.
В сенцах седая цыганка
Смотрит девичью ладонь.

1914

Я вышел с боем из закута
Избы родителей моих,
Откуда вековое люто
Звериный извергало дух.

Где мысль в коряжинах иконных
Ломала свой павлиний хвост,
Откуда с колокольным звоном
Ее тащили на погост!

Вот почему я сам с дозором
Иду в сплошную синеву,
Где трактор с сельским косогором
Ведет зыбучую молву!

Да, да, где трактор бурной лавой
Гудит, ломая мглу полей,
Где жизнью покупают право,
Чтоб резать белых лебедей!

Палимый радостью и верой,
Не откажусь от тех высот,
Где счастье кажется химерой
Тому, кто песен не поет!

Я верю: вскормленные страстью
Почти кровавого труда,
Мы крылопламенное счастье
Заловим в наши невода!

И мне ль жалеть мои утраты,
Ошибки, битые горшки,
Когда глаза весенней хаты
Уверенны и глубоки!

Глаз мужичий тягостен и страшен,
Смотрит ночь из-под лесных бровей.
Пот и кровь — от выгонов и пашен,
От рубах и черноземных шей.

Сердцем чую: никогда не брошу
Темень изб и злобу ржавых спин.
Я готов их тягостную ношу
На себе перетаскать один!

Край родной, соломенная плаха,
Всем на шее вечная петля.
Но люба мне потная рубаха,
Черный хлеб и сивая земля.

Будут вечно мне милы разгулы,
Звон стаканов, посвист молодца,
Смех до слез, и каменные скулы
Вечно, вечно битого лица.

Эти шрамы под руку лихую
За стаканом горького вина,
Может быть, не раз я поцелую
И за шею обойму спьяна!

Выйду вместе неумыт, нечёсан,
В алый зной, на тяжкую страду.
От земли, от пашни и покоса,
От судьбы — куда же я уйду?

Пусть в избе и овцы и телята
И паскудный из суглинка пол.
Что же делать, коль родного брата
Я в хлеву нечаянно нашел?

Что же делать, если в каждой строчке,
В каждом слове, в каждой запятой —
Меду — капля, а отравы бочка,
Счастья ветка, горя — лес густой!

1923

Горохом дребезжал по жести
И бил в окно — ко мне.
А гром потом далекой вестью
Шел в синей вышине.

Весь город — крыш цветных гуденье,
Звон светлых желобов.
А ветер кинул куст сирени
В окно, — и был таков.

Промчался косо дождь. Цветисто
Дуга из края в край.
Ты крикнула: мне мокрых листьев
Сирени в косы дай!

Сад в блёстках. Ветка не шелохнет.
Дорога — глаз синей.
И славно плещется в потоке
Бесстыжий воробей.

Блеснуло солнце. Очень редко
Вздыхает темный сад.
В саду на каждой мокрой ветке
Горошины висят.

1920

Мы — волны грядущего счастья,
Мы — гребни могучих вершин.
Мы — лес многоцветный и частый,
Мы — ширь и морей и долин.

Мы — глубь и простор океанов,
Мы — разум Вселенной, и мы
Шагами железных титанов
Спокойно выходим из тьмы!

Мы — люди железа и стали,
Мы — в жизни железная мощь.
Мы — числа, мы — мера, мы — дали,
Мы — светлый, живительный дождь.

Мы — медные руки и спины,
Мы — мускулы, плечи, ступни.
Мы — в тяжком труде Исполины,
Мы — знойному Солнцу сродни!

Мы все — Музыканты, Артисты,
Поэты, Трибуны, Певцы,
Художники мы, Публицисты,
Нам — кисти, слова и резцы!

Мы — мускулы мысли и плоти,
Мы — трубы оркестров Труда.
Мы — в творческом радостном взлете,
Мы — сила везде и всегда.

Мы — сила! Нам этого будет.
Мы — жизни прекрасной творцы.
Мы — вечно рабочие люди,
Грядущих веков кузнецы!

1919

Ужель не вывезет гнедая
Страдой навьюченную кладь
Туда, где дышит голубая
Приснившаяся благодать?

Мы, пахари всея России,
Впряглись недаром в этот воз.
И пар, весенних дней синее,
От мокрых вихрится волос.

Борьба и горечь в каждом взгляде
И боль всесветная, и страх,
И радость, — тягостною кладью
На русских взмыленных плечах.

Ужель не вывезет родная?
Заря в глазах — рукой подать.
Я верю: даже мировая
Ржаным плечам под силу кладь.

Мы не останемся в обиде.
— Не надо неба, дай земли!
И как отрадно бы увидеть
Пожары там, где мы прошли.

Коняга, выворотив ноги,
Храпит, и огненно в ноздре.
И кожа содрана в дороге,
И шея длинная в заре…

Ужель не вывезет, гнедая?
Но все равно мне. Я горжусь
Тобой, коняга мировая,
Всю землю сдвинувшая Русь!

1923

Русь веселая моя,
Ягода лесная.
Только степи да поля,
Ни конца ни края.

И леса и города
Кроются туманом,
И идут мои стада
По лесным полянам.

И шумят мои хлеба
Колосом и цветом.
Загадала мне судьба
Быть твоим поэтом.

Хороша ли ты, плоха ль,
Я не позлословлю.
Буйну голову не жаль
За родную кровлю.

Не забыть тебя вовек,
Ты всего чудесней.
Заливайся, человек,
Как слезами, песней.

По полям и по лесам
Голубеют села
И размахивают нам
Колосом тяжелым.

Милая земля моя,
Ягода лесная.
Ничего не вижу я,
Ни конца ни края!

1926

С кровавой болью замечаю:
Не любим песен полевых.
Зачем же я родному краю
Мой новый сочиняю стих?

Себя давно мы разлюбили,
И каждый ржавый в хате гвоздь,
Который мы когда-то вбили,
В нас ныне вызывает злость.

И правда, правда, все постыло,
Куда ни глянь — такая гнусь.
Навеки душу полонила
Глухая каторжная Русь!

Слепые окна, дверь глухая,
Косяк с наугленным крестом,
Седых икон седая стая
И грязный стол, и под столом

Наседка с яйцами в корзине,
И печь, и темный дух лаптей, —
Нас, пробуждающихся ныне,
Гнетут старинностью своей.

Мозоли на глаза натерли.
Ведь каждый час и каждый день:
Лохань, наседка, ругань в горле,
Худая крыша да плетень.

Но песни, песни полевые,
От них куда же нам уйти,
Когда сермяжная Россия
На каждом радостном пути?

Поля, ржаные сны и были,
Лесная темь, ржаная сыть,
Себя давно мы разлюбили,
Но вас не можем разлюбить!

1923

Кто любит Родину,
Русскую землю с худыми избами,
Чахлое поле,
Тяжкими днями и горем убитое?

Кто любит пашню,
Соху двужильную, соху-матушку?
Выйдь только в поле —
Во слезах упадешь перед Господом.

Сила измызгана,
Потом и кровью исходит силушка,
А избы старые
И по селу опять ходят нищие.

Никола-батюшка,
В серой сермяге, с ликом невиданным,
Плачет над Русью
Каждое утро слезами горькими.

Кто любит Родину?
Ветер-бродяга ответил Господу:
— Кто плачет осенью
Над нивой скошенной и снова радостно

Под вешним солнцем
В поле, босой и без шапки,
Идет за сохой, —
Он, Господи, больше всех любит Родину.

Ведь кровью и потом
Полил он, кормилец, каждую глыбу,
И каждый рыхлый
И теплый ломоть скорбной земли своей!

1915

Ты меня задушила снегами,
И туманом упала на грудь.
Опоён беспокойными снами,
Я иду, чтоб в снегах утонуть.

Проняла меня песней унылой,
Красным звоном, присядкой лихой,
Волжским гневом, тайговою силой, —
Вечным призраком ты предо мной.

Обняла Володимиркой пыльной, —
Но с тобой куда хочешь пойду!
И недаром печально застыли,
Как глаза твои, звёзды в пруду.

Вдруг в пути замаячат в тумане
Вихорьки придорожных костров.
Так и кажется: гикнут цыгане
И — вприсядку под звон бубенцов.

Пусть летят с кистенями ватаги
Свистом по лесу, — я не боюсь!
Может быть, мне от выпитой браги
С опохмелья мерещится Русь?

1920

В земном пути не верить вехам
Не может человечий глаз.
Идем, и ветер светлым смехом
Щекочет за ухом у нас.

Недаром лес гостеприимен,
И даль холмов светла, как мать.
Душой доверчивою примем
Земли далекой благодать.

От стен соломенных селений,
От милых пашен и берез, —
Мы — легкие, как наши тени,
Идем за скрипами колес.

А путь далек, неясны вехи,
Туман окутывает нас.
Ужели ради злой потехи
Вся Русь в дорогу поднялась?

Отстать в дороге не посмею
И вас не позову назад,
Пока над полем зеленеют
Мои весенние глаза.

Я — русский парень, и в сермяге
Легко мне плыть по ветеркам,
Через поля, через овраги
К лучисто-красным маякам.

Пускай весна зеленым смехом
От хижин провожает нас.
Не верить выдуманным вехам
Не может человечий глаз!

1923

В селеньях, где шумят колосья
И сохнут избы на буграх,
Идёт он рожью, льном и просом,
В простой рубашке и в очках.

Прозрачна даль. Туман не застит
Тропы зелёный поворот.
И он идёт, влюблённый в счастье,
В лесные зори и в народ.

Раздвинет пальцами спросонка
Камыш зелёный кое-где.
И отразится бородёнка
В заколыхавшейся воде.

Туман упал, но мысли ясны,
Они горят, как зорный куст.
Какой-то парень не напрасно
Снял пред учителем картуз.

И ветер треплет кудри эти
Желтее скошенного льна.
На избы тёмные в рассвете
Заря упала, как волна.

Напрасно старые судачат,
Не им идти в далёкий путь.
Весёлым смехом глаз ребячьих
Полна учителева грудь.

В очках, он зарослью исконной
Ведёт в грядущие века.
Весной через камыш зелёный
Уйдёт из берегов река

Только пыль летит с соломы,
Пляшет в воздухе зерно…
Никого не встретишь дома,
Все столпились на гумно.

Солнце, солнце, жарь нам спины,
Выгоняй девятый пот…
В стороне растут овины,
К небу высится омёт.

В бороде торчат колючки,
Под рубахой пот да пыль…
Здесь — и бабушки, и внучки,
Старый дедка и костыль.

Раз, два, три… Солома пляшет,
Горы золота растут…
Не в скирдах ли — счастье наше
И не счастье ль — этот труд?

Если б знать, о чем поет мне ветер,
Всех полей, дорог и воли страсть.
Пусть плывут туманами столетья,
Мне, звезде, не жалко в них пропасть!

Желтый лес, и осень на уклоне.
Ветер бьет в окно сухой листвой.
Смутно слышу в этом темном стоне
Шум души и сердца тяжкий бой.

Темь дорог, и в небе месяц узкий,
Желтых веток вынужденный гул.
В темном ветре слышу посвист русский,
Посвист красный в ветре потонул.

Осень кроет ливнем и туманом,
Ставень бьет и машет в темный круг.
Дышит поле сказкой и обманом,
В каждом дне — улыбка и испуг.

Желтый лист ссыпается, как годы.
Волос сед, и плачет гребешок.
Ночь в окне, и месяц пьяно бродит
В желтых тучах, — тусклый, как намек.

Вот она — плечей моих сутулость.
Лес морщин на лбу и на лице.
Сколько дум неясных шевельнулось
В этом вот осеннем багреце!

Даль туманна. Лихо ветер кружит.
Может быть, напрасно сердце ждет?
Если б знать, о чем в осенней стуже
Ветер мне за окнами поет!

1922

Если есть на этом белом свете
В небесах негаснущих Господь,
Пусть Он скажет: «Не воюйте, дети,
Вы — моя возлюбленная плоть!

Отдаю вам все мои богатства,
Все, что было и пребудет вновь…
Да святится в жизни вашей братство
И в сердцах — великая любовь!»

Он сказал. А мы из-за богатства
Льем свою бунтующую кровь…
Где ж оно, святое наше братство,
Где ж она, великая любовь!

О. М. Орешиной

В каждой песне про тебя поется,
В каждой сказке про тебя молва,
Мир твоими ямками смеется,
Сном твоим струится синева.

Погляжу на вечер незакатный,
На луга, на дальние цветы, —
Мне, как всем вам, ясно и понятно:
Дикой мальвой розовеешь ты.

Если ночью мне тепло и душно,
От жары туманится луна,
Это значит — плоть твоя послушна,
Ты в кого-то нынче влюблена!

Если ночь вдруг росами заплачет,
Холодом повеет на кусты,
Это значит, непременно значит:
Вновь кого-то разлюбила ты!

Ты любовью напоила землю,
Словно медом, словно молоком…
Оттого я каждый день приемлю,
Догораю смирным огоньком!

Если вечер бьет дождем и пеной,
Лес шумит, а степь черным-черна,
Это значит, чьей-то злой изменой
Ты до дна души возмущена.

Но не вечно буря в сердце бьется.
Разве ты любовью не пьяна?
Мир твоими ямками смеется,
Сном твоим струится синева!

1926

_Ив. Касаткину

Скоро, скоро в дальнюю дорогу
Я отправлюсь, радостями жив,
От работы поустав немного,
Ничего с собой не захватив.

Но пока я не покинул края,
Где я прожил тридцать девять лет,
Стойко буду, сторона родная,
О житейский обжигаться бред.

Полюбуюсь на твои равнины,
На разливы полноводных рек.
Все мы в жизни рубимся, как льдины,
И недолог наш рабочий век.

Оттого и хочется до боли
Наворочать кучу всяких дел,
Распахать тоскующее поле,
Чтобы колос веселей звенел.

Сколько дум навеяно холмами
И рядами неприметных изб!
Золотыми в поле журавлями
Мы недаром дружно поднялись.

Жизнь моя поблёкнула в опале,
В жгучем ветре вечных голодух.
На крутом житейском перевале
Я устал и медленно потух.

Но до самой до последней пяди
И сейчас уверенно пойду
Новой жизни, новой песни ради
На любую тяжкую беду.

Мне не страшно заседеть годами,
Я люблю веселой жизни звук.
И земли мечтающее знамя
До конца не выроню из рук!

1926

Не знаю, есть ли край чудесней
Того, в котором я живу,
Дышу снопом и пенюсь песней
И сон мой вижу наяву.

Ржаной мужик и пролетарий,
Москва и — вместе — Нью-Иорк.
И шум о тульском самоваре
Давно заглохнул и умолк.

Мы, правда, все еще потеем
За самоваром, но мечтой
Не раз сермяжная Россия
Вздохнет над новой красотой.

В гробах перевернутся предки,
Когда мы, светом дорожа,
Подвесим солнце в синей клетке
На подоконник, как чижа.

Ах, Нью-Иорк наш — на пороге,
Но нам Америкой не быть.
Свои задумала дороги
Ржаная ленинская сыть.

Им — небоскребы, нам — в просторе
Мильоны изб, но изб таких,
Чтоб пели соловьями зори
И звезды с потолков стальных.

Схвачусь за голову: не тресни.
Свой сон ржаной не оборву.
И вряд приснится край чудесней
Того, в котором я живу!

1923

Строительству не видно берегов.
На улицах — за рвом глубокий ров.
Кирка, лопата, лом, рабочий крик.
Дымит котел, воняет грузовик.
К Арбату ближе — пестрая толпа
Разглядывает кости, черепа.
Осколки древних, глиняных посуд.
Рабочие кричат: «Чего вам надо тут?»
Спускают трубы. И гудит толпа,
Топча безмолвствующие черепа.

Заря взошла, не вспомнив обо мне, —
Должно быть я не нужен никому.
Стихи мои о красной стороне —
Костры мои — задохнутся в дыму.

Дулейка милая, кому сейчас
Нужна твоя поддонная тоска?
Задушит нас, задушит скоро нас
В полях ржаных железная рука.

Ты скоро перестанешь петь и звать,
А я уйду от пастбищ и от нив.
Стальные соловьи идут встречать
Стальной зари чудовищный разлив.

И всё грустней и заунывней звук,
И я хриплю, и часто не пою,
Как будто бы мильён железных рук
Вцепилось в глотку певчую мою!

Но грусть моя — безвременная грусть:
Конец пришел, и в поле голубом
Я скоро тож, березовая Русь,
Зальюсь стальным веселым соловьем!

1922

_Читано на Тверском бульваре в

Кудрявая весна в опале,
Глухая осень стонет у ворот.
Пришла пора, и петь мы перестали,
А Пушкин все заливистей поет.

Ах, гусляры и песенники тоже,
Угнаться ль нам, угнаться ль нам за ним?
Ведь знаем все: диковинный прохожий
Останется вовеки молодым.

А мы давно морщинами изрыты,
Едва-едва соображает мысль.
Сегодня мы, пропащие бандиты,
На праздник твой торжественно сошлись!

Легко тебе, любимцу праздной неги,
Веселой лирой просиять в веках.
А мы — мы думаем сегодня о ночлеге,
А завтра плачем в скверных кабаках.

И материмся, что живем без смысла.
Да разве нам поможет наша брань,
Когда над каждой головой повисла
И замутнела злая глухомань!

1924

Узывны русские дороги,
Поля, леса, холмы, луга.
Пришел домой, и на пороге
Застыла босая нога.

Входить ли? Темная солома
Заводит темную молву.
Опять в плену родного дома,
И сон, и будто наяву.

В избе ни лампы, ни лучины,
Скрипит крыльцо, как век назад.
И люди с птицей и скотиной
В обнимку на соломе спят.

С утра потешит на сурдинке
Пастух кудрявый, а потом
Опять впрягайся по старинке
В лихую пахоту конем.

Вези, ломи, пока не сляжешь,
В покос — коси за рядом ряд,
Пока заря зеленой пряжей
Не разошьет степной закат.

В ночь выспался, что твой коняга,
А утром снова начинай.
Земля от леса до оврага,
Изба — как сказочный сарай.

Входить ли? Прелая солома.
Тяжелый дух, изба в чаду.
Храпит отец. Я снова дома.
Неладно в нем, но я войду.

1923