Стихи Николая Рыленкова

О край глухариный, лесная сторожка,
Лужайка, где воздух как спирт муравьиный.
Там зори калиной ломились в окошко,
А полдни мне пачкали губы малиной.

Там за лето свыкшись со мной понемногу,
Услышав от птиц о моём появленье,
Кусты расступались, давая дорогу,
Орехи мне сыпались прямо в колени.

Криница меня зазывала в овраге,
Свою чистоту соблюдавшая свято.
Там я в тишине без пера и бумаги
Сложил мои первые песни когда-то.

Когда ты приснишься, лесная сторожка,
Без слов позовёшь к глухариному краю, —
И радостно сердцу и грустно немножко,
Что только в стихах я тебя вспоминаю.

Но ты и во сне предвещаешь мне счастье,
Ведёрко малины, орехов лукошко…
Так дай же в окошко твоё постучаться,
Лесная сторожка, лесная сторожка.

1961

Без громких слов, без ложной скромности
Идут в мой стих
Простые радости и горести
Людей простых.

Меж ними лишних не окажется,
Здесь все друзья.
Они терпеть не станут ханжества,
Им лгать нельзя.

1959

Ясный день мне предвещают зори
Иль к ненастью расстилают дым, —
Русь моя, и в радости и в горе
Верю я, что рос, тобой храним.

Если падал духом я, бывало,
Если жил не поднимая глаз, —
Ты мне песней голос подавала
В самый трудный, в самый горький час.

Я на зов твой шёл, душой воспрянув,
Уходя от смутной маеты,
И меня из дебрей и туманов
Выводила на дорогу ты.

Исцеляла мне любые раны
С жита набегающей волной,
Шумом леса, тишиной поляны,
Всем настоем силы земляной.

Потому, из края в край кочуя,
Я тебя везде узнаю, Русь.
И когда стихи мои шепчу я,
Всё тебе, всегда тебе молюсь.

1967

Сумерки зимние,
Синие-синие.
Город в серебряном
Мареве инея.

От тишины ли,
От лёгкого ль холода
Сердце заныло
Так молодо-молодо.

Хочется выразить
Невыразимое…
Сумерки синие,
Сумерки зимние.

1959

Сказали б знакомые просто
На ваши расспросы в ответ:
«Сутулый, высокого роста,
С лицом без особых примет.

Совсем не похож на поэта,
Что вводит в волшебный чертог...»
Случайно услышав всё это,
Не много б добавить я смог.

Конечно, знакомые правы,
Я в этом признаться готов.
Как Лель из зелёной дубравы,
Не шёл я в венке из цветов.

Весной не играл на свирели,
А в поле за плугом ходил,
В дубраву, где иволги пели,
Пегаску в ночное водил.

В разлужьях на речке Корчёвке
Росистые травы косил
И навек запомнил ночёвки
В копне, что под вечер сложил.

Отведав шмелиного мёду,
Где шепчет ветла в забытьи,
Я пил родниковую воду,
Что слаще Кастальской струи.

Не в счастье находки случайной,
Ключи ко всему подобрав, —
В труде постигал я все тайны
Родимых полей и дубрав.

Что мне до поэтов, влекомых
В заоблачные края!..
К словам моих добрых знакомых
Лишь это добавил бы я.

1957

Помыслить горько мне: «Я разум твой, природа»,
Когда передо мной лежит притихший дол,
Где ядовитым стал священный запах мёда
И губит злая пыль любимиц музы — пчёл.

«Век химии настал», — трещит мне в уши мода.
О химия, не дай темнить твой ореол.
Оставь моей земле священный запах мёда,
Не убивай на ней любимиц музы — пчёл!

1967

Потомки поймут, современников наших читая,
Какая у нас за плечами дорога крутая.
Как нас опекала ревнивая наша эпоха,
Чтоб где-то в грядущем о нас не подумали плохо.
Нас жизнь научила не жаловаться и не плакать,
Цветеньем весны вдохновляться в осеннюю слякоть.
И этому будут дивиться не меньше потомки,
Чем мужеству в битвах, где шли мы по огненной кромке.
Как должно потомкам, дотошно изучат наш почерк
И всё, чего мы не сказали, прочтут между строчек.

1968

Как слава непостоянна —
Знали и в оны дни:
Сегодня кричат — осанна,
А завтра кричат — распни!

Но что эта участь злая
Тому, кто, душой открыт,
О славе не помышляя,
Дело своё творит!

Творит его неустанно,
Наполнив заботой дни…
Пусть где-то кричат: осанна,
Пусть где-то кричат: распни!

1963

Всё в материале ясно кустарю,
Он знает, что начать с какого краю.
А я из плоти собственной творю,
Я сам себя, как материал, кромсаю.

О, сколько раз я кровью истекал,
Сгорал и восставал на пепелище,
Чтоб, выйдя из магических зеркал,
Двойник мой жил смелей меня и чище.

Меня друзья и близкие простят,
Идущие всю жизнь со мною рядом,
За то, что отвечал им невпопад,
Смотрел на них отсутствующим взглядом.

Я за терпенье их благодарю,
Но если надо — всё начну сначала.
Завидовать не стану кустарю,
Чтоб под конец душа не заскучала.

1962

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох,
Сердцем чувствуя каждый излом.
Нам не раз приходилось прикусывать вздох,
Боль завязывать мёртвым узлом.

Что теперь нам сраженья в табачном дыму
И удары чернильных рапир?
Мы с тобою видали такое, чему
Удивился бы даже Шекспир!

1956-1957

Записал народ в свою книгу книг,
Справедливость во всём любя:
— Глупый больше требует от других,
Мудрый — от самого себя.

1969

От слов, заученных и пресных,
От чувств, что плоти лишены,
Мой современник, мой ровесник,
Мы отвратились в дни войны.

Под визг свинца, под скрежет стали,
Вдали от отчего крыльца
Нас обожгла она, и стали
Огнеупорными сердца.

В них переплавились, как в тигле,
Все наши чувства и мечты,
Мы, возмужав, навек постигли
Закон суровой простоты.

И недоступные гордыне,
И неподкупные во всём,
Ни клятв, ни громких слов отныне
Мы всуе не произнесём.

Зато из нас уверен каждый,
Что светит нам одна звезда,
И на губах, спалённых жаждой,
Нет — значит нет и да — есть да!

Мы узнаём друг друга в песнях,
Что кровью сердца скреплены…
От слов, заученных и пресных,
Мы отвратились в дни войны.

1945

В саду всю ночь костры горят,
Там тёплый дым, пахуч и розов,
Укутал яблони до пят
От майских утренних морозов.

Садовник знает, как жесток
Весенний утренник бывает,
Что чуть раскрывшийся цветок
Своим дыханьем убивает.

Но, как бы ни был он суров,
Чтоб юный сад не знал увечий,
Довольно дыма от костров,
Тепла заботы человечьей.

И я недаром мудрость чту
Тех, кто сады хранит весною:
Нежней, чем яблоня в цвету,
Ты вновь встаёшь передо мною.

Глаза открытые ясны,
Всё добрый день им предвещает,
Но я-то знаю, что весны
Без заморозков не бывает!

Чтоб страшный сон, мечты губя,
Вдруг не подкрался к изголовью,
Как тёплым облаком, тебя
Я окружу моей любовью.

1955

Кричат грачи, журчат ручьи
На все лады.
В снегу следы, не знаю чьи,
Полны воды.

Как будто кто-то шёл без вех,
Без торных троп.
Ступал на этот гиблый снег
И не утоп.

А грач, бросая тень крыла
В проём окна,
Твердит, что так пройти могла
Одна весна.

И, видя тёмный след в снегу,
Я, сам не свой,
С крыльца высокого бегу
Вслед за весной.

1957

Бой шёл всю ночь, а на рассвете
Вступил в село наш батальон.
Спешили женщины и дети
Навстречу к нам со всех сторон.

Я на околице приметил
Одну девчонку, лет пяти.
Она в тени столетних вётел
Стояла прямо на пути.

Пока прошли за ротой рота,
Она не опустила глаз
И взглядом пристальным кого-то
Разыскивала среди нас.

Дрожал росой рассвет погожий
В её ресницах золотых:
Она на дочь мою похожей
Мне показалась в этот миг.

Казалось, все дороги мира
Сошлись к седой ветле, и я,
Себя не помня, крикнул: «Ира,
Мой птенчик, ласточка моя!»

Девчонка вздрогнула и, глядя
Колонне уходящей вслед:
«Меня зовут Марусей, дядя», —
Сказала тихо мне в ответ.

«Марусей? Ах, какая жалость!» —
И поднял на руки её.
Она к груди моей прижалась,
Дыханье слушала моё.

Я сбросил груз дорожных тягот
(Ну что же, Ира, не ревнуй!),
Всю нежность, что скопилась за год,
Вложил в отцовский поцелуй.

И по дорогам пропылённым
Вновь от села и до села
Шагал я дальше с батальоном,
Туда, где дочь меня ждала.

1943

Не позабыть мне ночи той короткой…
Был май. В лесу черёмуха цвела.
Мы наступали, и прямой наводкой
Артиллеристы били вдоль села.

И, пробираясь меж коряг и кочек,
Когда рассвет вставал, от пепла сед,
Я слышал, приговаривал наводчик:
— Вот, в самый раз… Прости меня, сосед!

И вновь взлетало облако рябое,
И вновь шаталась от разрыва мгла…
А мы узнали только после боя,
Что парень был из этого села.

1943

Тебя забыть? Ты думаешь, так просто
Тебя забыть, сердца разъединить,
Как в раннем детстве, досчитавши до ста,
Заснуть, порвав дневных событий нить?

Какая ты наивная! Какая
Смешная ты! Да у меня в ушах
Поёт грудной твой голос, не смолкая,
Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг.

Ты по ночам, повелевая снами,
Ко мне приходишь, горячишь мне кровь
И всё, что вместе пережито нами,
Передо мной развёртываешь вновь.

И всё теперь мне дорого. Я даже
Размолвки наши горем не зову!
Проснувшись, я ищу тебя: когда же
Тебя увижу снова наяву?.

Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли
Копил я нежность, ото всех тая?
Ну как же я тебя забуду, если
Ты — это я? Ты — молодость моя!

Но приказало время: всё изведай!
Пусть выступает в письмах кровь из строк.
Нам обусловлен на войне победой
И срок разлуки и свиданья срок.

Так что ж в глаза заглядывать надежде,
Её пытливость наша оскорбит.
Я рвусь к тебе. Но я приду не прежде,
Чем будет враг земли моей разбит.

1942

Взвесят критики все: и терпенье и труд,
Средь хороших и разных мне место найдут.

Отдохни, мол, Кастальскому внемля ключу…
Но и тут своих критиков я огорчу.

Заскучаю, с почётного места сбегу —
Погостить у весны на заречном лугу.

С летом выпить кваску на колючей стерне…
Пусть гадать погодят на моей седине!

1967

Сад задыхается. В полдень глуше
Капает с веток тяжёлый зной.
Яблоки вызревшие и груши
Светят горячею желтизной.

Тень распахнётся ещё не скоро.
Хочется скрыться на полчаса
В частый вишенник у забора,
Где не просохла ещё роса.

Здесь мы встречались, бывало, летом,
Ночи просиживали напролёт.
Как же не вспомнить сейчас об этом,
Если не виделись целый год?

На языке присыхает слово,
Жажда накапливается во рту.
Запах волос твоих слышу снова,
Губ твоих чувствую теплоту!

Снова к тебе на колени лягут
Руки обветренные мои.
Ты ведь меня не забыла за год?
Не разлюбила ты? Не таи!

Нет! Улыбнулась не как чужая,
Руку пожала, как близким жмут…
Так же смутилась, как уезжая
Прошлой осенью в институт.

Помню, один возвращался к дому —
Словно искал твой след у реки.
В ночь беспокойную молодому
В тёплую горсть не зажать тоски.

В сад выхожу, а в саду просторно…
Осень — куда я ни загляну.
Кажется, в яблоках видны зёрна,
Если рассматривать на луну.

Яблоки ждут не дождутся сбора,
Падают мягко у ног моих,
Словно почуявшие, что скоро
Утренник первый пронижет их.

А я на дорогу гляжу сквозь ветви,
Туда, где стелются зеленя.
Нет расстояний таких на свете,
Чтоб отделили тебя от меня!

Может, к тебе донеслось то слово,
Ветром подхваченное на лету…
Запах волос твоих слышу снова,
Губ твоих чувствую теплоту.

1934

Пускай угрюмые догматики
Ворчат, я к этому привык.
Я до сих пор ещё грамматике
Нет-нет и покажу язык.

Не в школе, а в родных урочищах
Учил я первый свой урок.
Под кронами дерев рокочущих,
Что песни мне копили впрок.

Ещё и азбуки не знаючи,
Не торопясь за парту сесть,
Я на снегу старался заячью
И лисью скоропись прочесть.

Сорочий почерк, почерк галочий
Я мимоходом разбирал,
И лишь потом крючки да палочки
Сам выводить в тетрадке стал,

Старался быть, как мог, прилежнее,
Но часто двойки нёс домой
За то, что видел поле снежное,
А не тетрадь перед собой.

Зубрил я правила грамматики,
А влёк меня живой язык.
Так пусть угрюмые догматики
Ворчат. Я к этому привык.

1961

Живут заветы прадедов в народе,
Из уст переходящие в уста.
Как человек относится к природе —
Соседи примечают неспроста.

Я сам в лесах бродил не для потехи
И знаю с тех мальчишеских годов:
Кто с топором выходит по орехи,
Тот в жадности своей на всё готов!

1967

Война переменит маршрут,
И вовремя, без опозданий
Сапёры придут, уберут
Обломки разрушенных зданий.

Ты будешь стоять и вокруг
В тиши озираться, волнуясь…
И вот под обломками вдруг
Сапёры найдут твою юность.

Ты помнишь — пропала она
Во время той первой бомбёжки,
Когда отцвела тишина
На жёлтой садовой дорожке.

Так пусть же разделит она
Солдатскую горькую славу
И будет погребена
По воинскому уставу.

1943

Глухо охают пушки во мраке,
Тяжко стонет земля в забытьи.
В ожиданье сигнала атаки
Снова письма читаю твои.

Пусть огарок чадит, догорая,
Пусть землянка сырая тесна.
Эта ночь у переднего края
За пределами яви и сна.

Вдруг от строк твоих, милых и грустных,
Просветлеет вдали небосклон,
И опять я студент-первокурсник
И в тебя по-смешному влюблён.

В тёмный угол забившись с тетрадкой,
Сторонясь любопытных друзей,
Я стихи сочиняю украдкой
О ровеснице русой моей.

Я не вправе назвать твоё имя,
Но ровесница русая — ты,
Завладевшая снами моими,
Встав звездой у рассветной черты.

И в мечтах, по-ребячьи туманных,
Смутный сон наяву полюбя,
Я клянусь, как клянутся в романах,
Что готов умереть за тебя.

Знаю, ты улыбнёшься на это,
Скажешь просто: «Зачем умирать?»
Одиноко дождавшись рассвета,
Я заветную прячу тетрадь.

Как всё близко. А минуло ровно
Десять щедрых любви нашей лет…
Раздвигая накатника брёвна,
Бьёт в лицо ослепительный свет.

Глухо охают пушки во мраке,
Пролетают снаряды трубя.
Я сигнал различаю к атаке,
Я готов умереть за тебя.

1943

Февраль… Теплом дразнить он рад,
И как не верить тут,
Когда щеглы весь день свистят,
Весну в поля зовут.

Ты ждал: расплачется зима,
Сжав снежный ком в горсти,
И вдруг такая кутерьма —
Пошла метель мести.

Метёт и день, метёт и два,
И нету ей конца.
Проложишь след едва-едва
К соседу до крыльца.

Сосед — охотник. Он всегда
Всё знает наперёд.
И коль соврёт, так не беда, —
Уж очень складно врёт.

У старика довольный вид,
Погоде не под стать.
— А что? Зима не зря спешит
Запас свой вытрясать.

Февраль не даст отсрочки ей,
Он медлить не привык…
И ты уж смотришь веселей,
Хоть знаешь — врёт старик.

Метель метёт, да как метёт, —
И свету не видать!
Но сердце верит, сердце ждёт,
И не устанет ждать.

А поутру, пораньше встав,
Ты улыбнёшься вдруг:
— А ведь старик, выходит, прав,
Всё улеглось вокруг.

Иль это длится сон? Но сна
Нет ни в одном глазу.
Так глубока и так ясна
За окнами лазурь.

Такой струится в душу свет,
И так им полон ты,
Что и в помине больше нет
Вчерашней маяты.

1955

Наш век не ограждал нас от забот,
Он не кормил нас в детстве соской сладкой.
Для нас в ночи четырнадцатый год
Вставал звездой кровавой над кроваткой.

В тревожных снах, из тьмы и непогод
Отцов мы звали, ждали встречи краткой.
Но срок настал, и сами у ворот
Простились мы, смахнув слезу украдкой.

Наш путь наметил огненный пунктир,
Мы, коротая ночи фронтовые,
Забыли запах обжитых квартир,

Но было нам дано судьбой впервые
Самим творить в дыму сражений мир.
Мы шли на смерть, чтоб ты жила, Россия!

1943

Нет, волшебные русские сказки не лгали
Про Кощееву смерть, про ковёр-самолёт;
Нет, не праздные люди те сказки слагали,
А провидцы, в чьих вымыслах правда живёт, —

Те, кто верил: не вечно, над кладом коснея,
Злой старик будет счастье держать под замком.
Срок желанный придёт, и осилит Кощея
Русский сметливый парень, что слыл простаком.

Он, в беде и в удаче не знавший остуды,
Не боявшийся с детства забот и хлопот,
В руки добрые гусли возьмёт самогуды,
Сапоги-скороходы, ковёр-самолёт.

Как бы прадеды наши суровые жили,
Чем сердца согревали б под небом скупым,
Если б сказок волшебных они не сложили,
Все мечты завещая потомкам своим?

Разве сказки не справдились те в самом деле,
Что светили когда-то, как звёзды в ночи?
Мы Кощея судьбы у себя одолели,
Мы от тайн вековых отыскали ключи.

Перед нами земля в зеленеющих всходах,
Мир, где каждая тропка зовёт нас вперёд.
Мы проходим свой путь в сапогах-скороходах,
Есть и гусли у нас и ковёр-самолёт.

Нам уж снится миров отдалённых соседство,
Тех, что смотрят на землю мильонами глаз…
Мы от предков своих получили в наследство
Жар мечты. Остальное зависит от нас.

1959

Сиротское детство, чужая семья,
Ни ласки, ни доброго слова.
Казалось, душа очерствеет моя,
В молчанье замкнуться готова.

Но так не случилось. От доли такой,
Когда невтерпёж становилось,
Я в лес убегал, что шумел за рекой,
Судьбе не сдавался на милость.

Была там другая семья мне дана
Под кровом туманно-зелёным.
Там мог без оглядки открыть я до дна
Всю душу берёзам и клёнам.

Я знал, что меня не обидят они,
Глубинные думы лелея,
И, сбросив томительный груз в их тени,
На мир я глядел веселее.

С тех пор не одну перешёл я межу,
Давно седина серебрится,
А чуть затоскую — и в лес ухожу,
Берёзам да клёнам открыться.

1968

Что я? Сосуд скудельный, горстка праха?
Нет, я зерно, живая связь времён.
Гром топоров и колокольный звон
Я помню от княженья Мономаха.

За мной судьба недаром шла, как сваха.
Стрелой ужален и копьём пронзён,
Я падал в битвах, попадал в полон,
А хлеб мой рос и пряла лён мой пряха.

Мне на Москве за бунт грозила плаха,
Отходную читал мне дьяк-неряха,
А я всё жил, жил со всего размаха,
Кормя Россию и шатая трон.

И верил я, что в руку будет сон.
Сто раз истлела на плечах рубаха,
Пока я снова в муках был рождён,
И потому — гляжу вперёд без страха,
С родной землёй навеки обручён.

1967

У любви серебряное горло,
Лебединый голос у любви…
Вижу — руки ты ко мне простёрла
И зовёшь… Не надо, не зови.

Дай забыться хоть на миг единый,
Снов моих заветных не тревожь.
Разве чем-нибудь на лебединый
Голос мой натруженный похож?

Разве ты не чувствуешь, что дымом
Я пропах у роковой черты?
Что с таким суровым, нелюдимым
Будешь делать, ласковая, ты?

Но опять мне в грохоте и вое
Голос твой звучит, как наяву:
— Ты такой мне стал дороже вдвое,
Я тебя такого и зову.

1943

Уйдёшь от всех ты, кто тебя ни судит,
Но не уйдёшь от совести своей.
Она вернёт с пути, в ночи разбудит.
Не только слово — мысль подсудна ей.

1967