Стихи Алексея Суркова

Вспомни ночь, метельную, шальную,
Вспомни домик на краю села.
Как в семью знакомую, родную,
Ты в блиндаж к разведчикам пришла.

Ты вошла уверенно и просто
В круг солдатской дружбы фронтовой,
Девушка в шинели не по росту,
Дорогой товарищ боевой.

Нас метель несла на крыльях белых
По полям заснеженным вперёд.
Впереди отчаянных и смелых
Ты с гранатой шла на вражий ДОТ.

И звенел под липами погоста
Молодой и дерзкий голос твой,
Девушка в шинели не по росту,
Дорогой товарищ боевой.

Ты проходишь, плечи не сутуля,
Самым смелым равная в бою.
Не посмеет вражеская пуля
Посягнуть на молодость твою.

Будут помнить долго нашу поступь
Снеговые дали под Москвой,
Девушка в шинели не по росту,
Дорогой товарищ боевой.

У черты городской, на полянке,
И за речкой, на том берегу,
Чёрным ломом валяются танки
На окрашенном кровью снегу.

Где-то близко стучат пулемёты.
Горизонт от разрывов рябой.
Поредевшие, потные роты,
Прямо с марша вливаются в бой.

Громом воздух морозный распорот.
Дым пожаров стоит, как стена.
Но уже просыпается город
От тяжёлого, долгого сна.

Разбирают горящие доски.
Сыплют снег на шипящий накат.
На базарной площадке подростки
Рвут с забора немецкий плакат.

Сталью касок пробитых бряцая,
Карапузы бегут за полком.
Пять сердитых старух полицая
Под конвоем ведут в исполком.

Красный флаг над руинами поднят.
Всюду русские, наши слова.
Караулы сменяют.
Сегодня
Пропуск — «мушка»,
а отзыв — «Москва».

Сгущаются ночные тени.
Не сесть и не разжечь костра.
В душе обида поражений
Еще свежа, еще остра.

Мы слишком долго отступали
Сквозь этот черный, страшный год.
И кровь друзей, что в битвах пали,
Сердца стыдом и болью жжет.

Путем от Прута и от Буга
Нас на восток гнала гроза.
Ну как мы взглянем друг на друга?
Как глянем родине в глаза?

На всем пути дымятся хаты,
На всех полях войны печать.
Что ж мы молчим? Ведь мы солдаты.
Нам надо кровью отвечать.

Пора! Уже в донских станицах
Враги пытают нашу честь.
Ведь порох есть в пороховницах,
И ярость есть, и сила есть.

За то, что нам всего дороже,
За боль и горечь всех скорбей,
Рукой, не ведающей дрожи,
Ты малодушного убей.

Пора! Бестрепетно и смело
Пойдем вперед сквозь кровь и дым
И Ленина святое дело
На поруганье не дадим.

1942, на Дону

Ну, как я забуду, добрая, ласковая,
То хмурое утро декабрьского дня.
Когда, обречённого смерти вытаскивая,
Ты телом своим прикрывала меня.

Ползла ты по снегу, железом иссеченному,
В окованной стужей задонской степи.
И мне, обессиленному, искалеченному,
Шептала: — Желанненький мой, потерпи!

У гибели жизнь мою дерзостью выманив,
Меня ты в то утро сдала в медсанбат
И скрылась в метели. А я даже имени
Не мог разузнать у знакомых ребят.

Но образ твой светлый храню постоянно я
В окопе, в землянке, в лесном шалаше.
В то хмурое утро, моя безымянная,
Ты солнечный луч обронила в душе.

Дымом пожарищ
Объяты снежные дали.
Вспышки разрывов
Блещут в метели густой.
Всё, что для счастья
Люди трудом созидали,
Орды немецких пришельцев
Топчут железной пятой.

К югу и к западу
Выжжена боем равнина.
Приняли люди
Горя великого груз.
В бой за свободу
Шлёт сыновей Украина;
На чужеземцев проклятых
Поднял ружьё белорусс.

Светлая Родина!
Сила твоя необъятна.
Крепостью грозной
Высится наша Москва.
Ждите нас, братья!
Мы возвратимся обратно.
Мы отстоим, отвоюем
Кровные ваши права.

В День Конституции
Мы присягаем Отчизне
Именем Сталина
Друга, вождя и отца -
Биться с врагами
Во имя свободы и жизни,
Гнать чужеземцев
Карающим шквалом свинца.

Трассой пулеметной и ракетой
Облака рассечены в ночи.
Спи ты, не ворочайся, не сетуй
И по-стариковски не ворчи.

С юности мечтали мы о мире,
О спокойном часе тишины.
А судьба подбросила четыре
Долгих, изнурительных войны.

Стало бытом и вошло в привычку —
По полету различать снаряд,
После боя, встав на перекличку,
Заполнять за друга полый ряд.

Скорбь утрат, усталость, боль разлуки,
Сердце обжигающую злость —
Все мы испытали. Только скуки
В жизни испытать не довелось.

Под Ржевом, 1942

Жарища жаждой глотки обожгла,
Скоробила рубахи солью пота.
По улицам притихшего села
Проходит запыленная пехота.

Вплетенные в неровный стук подков,
Шаги пехоты тяжелы и глухи.
Зажав губами кончики платков,
Стоят у тына скорбные старухи.

Стоят, скрестив на высохшей груди
Морщинистые, старческие руки.
Взгляни в глаза им. Ближе подойди.
Прислушайся к немому крику муки.

Неотвратимый материнский взгляд
Стыдом и болью сердце ранит снова.
Он требует: — Солдат, вернись назад,
Прикрой отвагой сень родного крова!

— Остановись, солдат!- кричит земля
И каждый колос, ждущий обмолота…
Тяжелыми ботинками пыля,
Уходит в поле, на восток, пехота.

1942, на Дону

Серые сумерки моросили свинцом,
Ухали пушки глухо и тяжко.
Прапорщик с позеленевшим лицом
Вырвал из ножен ржавую шашку.
Прапорщик хрипло крикнул:
— За мной!..—
И, спотыкаясь, вполоборота,
Над загражденьями зыбкой стеной
Выросла, воя, первая рота.
Чтобы заткнуть этот воющий рот,
С неба упали ливни шрапнели.
Смертная оторопь мчала вперед
Мокрые комья серых шинелей.
Черные пропасти волчьих ям
Жадно глотали парное мясо.
Спереди, сзади и по краям
Землю фонтанили взрывы фугасов.
И у последнего рубежа,
Наперерез цепям поределым,
В нервной истерике дробно дрожа,
Сто пулеметов вступили в дело.
Взрывом по пояс в землю врыт,
Посереди несвязного гама,
Прапорщик тонко кричал навзрыд:
— Мама!..
Меня убивают, мама…
Мамочка-а-а...—
И не успел досказать,
И утонул в пулеметном визге.
Огненный смерч относил назад
Клочья расстрелянных в лоб дивизий.

1934-1935

Вопреки непреложным законам истории,
Исполняя давно устаревшую роль,
Как в далеком «блистательном» веке Виктории,
На охоту и в оперу ездит король.

По старинным аллеям, под липами зябкими,
Каждый день, и неделю, и месяц, и год,
Поражая зевак непомерными шапками,
К Букингему гвардейцы идут на развод.

Где каштаны столетние ветками тонкими
Отражаются в зеркале синих прудов,
Перезрелые леди гуляют с болонками,
Оскорбляя пейзаж Кенсингтонских садов.

И, посильно борясь с невеселыми думами,
По традициям канувших в прошлое дней,
Амазонки и денди с учтивыми грумами
Объезжают в Гайд-парке красивых коней.

Будто рента старинных родов не размотана,
Не построена клетка британскому льву,
Будто «старая добрая Англия» — вот она —
Не в гравюрах, не в книгах — жива наяву!

Сбросьте пыльный парик обветшалой романтики!
Наготу не прикроете ширмой старья.
Из-за хмурых просторов туманной Атлантики
Продиктован вам новый закон бытия.

Раздавил ваши души пресс девальвации,
Планом Маршалла выжжена начисто спесь,
Новый босс отнимает сокровища нации —
Независимость, гордость, достоинство, честь.

Все равно вы утонете в черном неверии.
Декорации прочь! Не поможет игра.
Побрякушки, архивная пыль, мишура —
Вот и все, что осталось от вашей империи.

1950

Разлапые липы,
Зеленые клены.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Густые овсы,
Аржаные суслоны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Под ругань,
Под песни,
Под бабьи стоны
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Летят эшелоны —
Телячьи вагоны,
Сорок людей,
Восемь лошадей.
Топки открыты,
Бригады удвоены,
В вагоны набиты
Российские воины:
Куряне-крестьяне,
Тверяки-мужики,
Ярославцы-красавцы,
Псковские,
Туляки-голяки,
Орловские,
Тамбовские,
Московские,
Сибирские,
Симбирские,
Закамские,
Свирские,
Тихие,
Задорные,
Русые
И черные,
Под машинку стрижены,
Под ранжир унижены.

Скатки.
Лопатки.
Погоны.
Патроны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны…

У перрона
Клен зеленый.
Суматоха.
Духота.
Молчаливые вагоны.
Знаки Красного креста.
Сестры.
Черные наколки.
Тихий всхлип.
Протяжный вой.
У окна на верхней полке
Пехотинец рядовой.

Рядового укачало.
Он лежит, суров и строг.
Прикрывает одеяло
Пустоту на месте ног.
Кепи пленного венгерца.
Остановка. Тормоза.
Заглянули прямо в сердце
Воспаленные глаза.
— Как же, сынок,
Работать без ног?
Эка тебя обкорнали, сынок!
— Сыпь на посадку!
Третий звонок!

Крутые подъемы,
Покатые склоны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.

Летят эшелоны.
Подстреленный вечер
С Мазурских озер
Выползает навстречу.
Гудит канонада
То ближе, то глуше.
Гудит канонада
В солдатские уши.
В телячьем вагоне
Мигает свеча.
Снимает олонец
Тальянку с плеча.
Лихим трепаком
Или стоном сорвется
Заливчатый голос
Петрозаводца?
Куражится взводный,
Сверхсрочная шкура:
— Чего там манежишь?
Рвани веселей!

«От павших твердынь Порт-Артура,
С кровавых маньчжурских полей...»
Мелькают перроны.
Пылят перегоны.
На запад,
На запад
Летят эшелоны.
Летят эшелоны,
Телячьи вагоны,
Сорок людей,
Восемь лошадей.

1934-1935

Светлый солнечный дождь прошел стороной.
Облака распахнулись. Стали видны
Окаймленные горной стеной и волной
Неоглядные дали моей страны.

Города вырастают — мои города.
И плоды созревают — мои плоды.
Поезда пробегают — мои поезда.
И следы на Эльбрусе — мои следы.

Для меня атмосферы гудят в котле.
Ледоколы сдвигают рубеж зимы.
Ни в каком столетье здесь, на земле,
Жизнь и труд не любили, как любим мы.

Этот гул проводов, этот шорох пил,
Эту скорость метро в глубине земной
Я, искатель и труженик, все купил
Дорогой, не сравнимой ни с чем ценой.

Я отчизну с винтовкой прошел поперек;
Я названья давал ее городам;
Как невесту лелеял, как сына берег,-
Разве я эту радость кому отдам!

Если в строй позовет военная медь,
Если гнойной росой вспотеют луга,
Я пойду не затем, чтобы умереть,
А затем, чтобы жить, поражая врага.

1935

Росная вечерняя прохлада.
Молодые сосны при пути.
Как немного человеку надо —
Сбросить скатку, дух перевести,
Снять ботинки, размотать портянки,
Развязать засаленный кисет...
Кажется, что на земле полянки
Краше и уютней этой нет;
Кажется, что полной горстью милость
Людям щедро раздаёт весна;
Что тебе попритчилось, приснилась
Злая пустоглазая война;
Что земля и травы пахнут домом
И солёным запахом морей.
Добродушным уходящим громом
Кажутся раскаты батарей.
Ветровые синие просторы
Все бы ты душой своей впитал...
Не вини товарища, который
При пути портянки размотал.
Помнит он, что спелых зорь алее
Кровь на узких листьях камыша.
Не размякнет, только станет злее
Верная солдатская душа.

Желтый лев на фуражке сарбаза.
Тень сарбаза плывет вдоль стены.
Знаменитые розы Шираза
Увядают, жарой спалены.

Позолотой покрыв минареты,
Солнце медленно падает вниз.
В этом городе жили поэты
Саади, Кермани и Хафиз.

А теперь в этом городе старом,
Что от пыли веков поседел,
Проза жизни шумит над базаром
Суматохой обыденных дел.

Как среди этой прозы жестокой
Нежность речи певучей сберечь,
Если бархатный говор Востока
Заглушает английская речь;

Если нищий народ бессловесен,
А в богатых домах напоказ
Вместо старых, задумчивых песен
Ржет, скрежещет, мяукает джаз;

Если рыжим заморским банкирам
Льва и Солнце стащили в заклад;
Если нынешним Ксерксам и Кирам
Сшит в Нью-Йорке ливрейный наряд…

Старый город, воспетый в поэмах,
Дремлешь ты, о прошедшем скорбя.
Благодетели в пробковых шлемах
Опоили отравой тебя.

От недоброго, жадного глаза
Осыпаются роз лепестки.
И к могилам поэтов Шираза
Из пустынь подступают пески.

1946

Грозовым предвестьем близкой борьбы
Походная песня обходит дороги.
В серебряном горле военной трубы
Созрели высокие ноты тревоги.

Так будет: копытами конниц пыля,
Нагрянет нахрапом военная проза.
Готовые к радостной жатве поля
Накроет зловещая тень бомбовоза.

Но раньше, чем в небо взлетит воронье,
Затворы винтовок пристынут к ладоням,
Подаст Ворошилов команду: «В ружье!»
Буденный ответит командой: «По коням!»

Мы — люди работы… Любому из нас
Дорога труда дорога и знакома.
Готовы ли мы в назначенный час
Подняться в поход по приказу наркома?

За тех, кто в семнадцатом встречу войне
Бестрепетно бросил весну человечью,
Вождю своему и родимой стране
Я песней-присягой сегодня отвечу,

Ровесники века, мы вместе, друзья,
Отчислены были в запас после боя.
Но сердце мое и песня моя
Не вышли из красноармейского строя.

Мы дружбе походной поныне верны.
Она не сгорит до последнего часа
В сердцах боевых командиров страны,
В сердцах незаметных армейцев запаса

Военной угрозы удушливый дым
Не скроет от взгляда походное знамя.
Мы в грозное завтра спокойно глядим:
И время за нас и победа за нами.

1935-1936

Мост. Подъем. И с крутого взгорья
Вид на выжженное село.
Зачерпнули мы злого горя,
Сколько сердце вместить могло.

Мы в походе не спим недели,
Извелись от гнилой воды;
Наши волосы поседели
От своей и чужой беды.

Мы идем, врагов настигая
На развалинах городов.
Ширь отбитых полей нагая
Нам дороже райских садов.

Будет нами прожит и выжит
Этот третий, жестокий год,
Нашу нежность злоба не выжжет,
Если в сердце любовь живет.

1943, Брянское направление

Время, что ли, у нас такое,
Мне по метрике сорок лет,
А охоты к теплу, к покою
Хоть убей, и в помине нет.

Если буря шумит на свете,-
Как в тепле усидеть могу?
Подхватил меня резкий ветер
Закружил, забросил в тайгу.

По армейской старой привычке
Трехлинейка опять в руке.
И тащуся к чертям на кулички
На попутном грузовике.

Пусть от стужи в суставах скрежет.
Пусть от голода зуд тупой.
Если пуля в пути не срежет,
Значит — жив, значит — песню пой.

Только будет крепче и метче
Слово, добытое из огня.
Фронтовой бродята — газетчик —
Я в любом блиндаже родня.

Чем тропинка труднее, уже,
Тем задорней идешь вперед.
И тебя на ветру, на стуже
Никакая хворь не берет.

Будто броня на мне литая.
Будто возрасту власти нет.
Этак сто лет проживешь, считая,
Что тебе восемнадцать лет.

1939-1940

Вот бомбами разметанная гать,
Подбитых танков черная стена.
От этой гати покатилась вспять
Немецкая железная волна.

Здесь втоптаны в сугробы, в целину
Стальные каски, плоские штыки.
Отсюда, в первый раз за всю войну,
Вперед, на запад, хлынули полки.

Мы в песнях для потомства сбережем
Названья тех сгоревших деревень,
Где за последним горьким рубежом
Кончалась ночь и начинался день.

1941, под Москвой

Красоту, что дарит нам природа,
Отстояли солдаты в огне,
Майский день сорок пятого года
Стал последнею точкой в войне.

За всё, что есть сейчас у нас,
За каждый наш счастливый час,
За то, что солнце светит нам,
Спасибо доблестным солдатам —
Нашим дедам и отцам.

Недаром сегодня салюты звучат
В честь нашей Отчизны,
В честь наших солдат!

_Софье Крево

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

Ноябрь 1941

Шуршит по крышам снеговая крупка.
На Спасской башне полночь бьют часы.
Знакомая негаснущая трубка,
Чуть тронутые проседью усы.

Он наш корабль к победам вёл сквозь годы,
Для нашей славы временем храним.
И в эту ночь над картой все народы
В седом Кремле склонились вместе с ним.

По карте фронт узорной вязью вьётся.
И он, нацелясь в чёрные кружки,
Привычным, точным жестом полководца
Отодвигает к Западу флажки.

Он стал над фронтом, над Москвой, над нами.
Он руку к Западу простёр свою.
— Пусть осенит вас ленинское знамя,
Сыны мои, в решительном бою.

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

_Савве Голованивскому

Под старость, на закате темном,
Когда сгустится будней тень,
Мы с нежностью особой вспомним
Наш нынешний солдатский день.
И все, что кажется унылым,
Перевалив через года,
Родным и невозвратно милым
Нам вдруг представится тогда.
Странички желтые листая,
Мы с грустью вспомним о былом.
Забытых чувств и мыслей стая
Нас осенит своим крылом.
Перележав на полках сроки
И свежесть потеряв давно,
Нас опьянят простые строки,
Как многолетнее вино.

1943, Белгород

Топча густую рожь и васильки,
Вдоль Волги, по накошенной траве,
Под пулями гвардейские стрелки
Идут в прорыв за танками КВ.

Идут в разрывах мин и дымной мгле
Плечисты, коренасты и крепки,
Сквозь ветер вынося, игла к игле,
Свои четырёхгранные штыки.

Над пеплом улиц, выжженных дотла,
Листвою мёртвой машут тополя.
Сердца гвардейцев жаром обдала
Обугленная волжская земля.

Им снилось ночью дымное село,
Разбитый город и горелый лес.
Подумай! — как им было тяжело,
Когда они взрывали Днепрогэс.

Им было б легче встретить сто смертей,
Чем смять посевы и разрушить кров.
Среди людских страданий всех лютей
Отцовское страданье мастеров.

Обида эта горше всех обид.
Лишь кровью утоляется она.
Пока обидчик немец не убит,
Нет нам покоя, радости и сна.

Хоть в ливне стали, хоть в крови по грудь,
Хоть вплавь в стремнинах огненной реки
Сквозь ветер смерти к жизни, к славе путь
Пробьют штыком гвардейские стрелки.

Много традиций в Британии есть,
Но не забыть до последнего часа
Ту, что вместила и славу, и честь,
И благородство рабочего класса.
Если к соседу внезапно беда
Гостьей незваной нагрянет в лачугу,
В цехе и шахте пускают тогда
Шапку по кругу,
Шапку по кругу.

В черных, безрадостных буднях труда
Этой традиции славной начало.
Чувство рабочего локтя всегда
Жить помогало, в беде выручало.
Ежели стачкой берет в оборот
Труженик-раб фабриканта-хапугу,
В знак солидарности пустит народ
Шапку по кругу,
Шапку по кругу.

В Лондоне, в сорок девятом году,
В сумраке к Темзе сползающей ночи,
Случай занес нас в родную среду
Верных защитников мира — рабочих.
Митинг шумел. Переполненный зал
Хлопал ораторам дружно, упруго.
Здесь я услышал, как спикер сказал:
— Шапку по кругу,
Шапку по кругу!

Старый рабочий по краю стола
Стукнул ладонью увесисто, крепко:
— Шиллинг за мир!- По рядам поплыла
Виды видавшая серая кепка.
Скотланд, Уэллс, Йоркшир, Ланкашир
Передавали ту кепку друг другу.
Шиллинг за мир! Шиллинг за мир!
Шапку по кругу!
Шапку по кругу!

Вот ветеран в отдаленном ряду
На ухо грузчику шепчет в смущенье:
— Все, что осталось в кармане, кладу —
Стертое пенни, последнее пенни.-
Кости не греет дырявый мундир.
Поясом брюхо подтянуто туго…
Пенни за мир! Пенни за мир!
Шапку по кругу!
Шапку по кругу!

Ну-ка, дождем золотым заглуши
Звон медяков, поджигатель-иуда!
Долларов смерти сильнее гроши —
Скромная лепта рабочего люда.
Черный Уэллс, хлопкопряд Ланкашир!
Передавайте кепку друг другу!
Шиллинг за мир! Пенни за мир!
Шапку по кругу!
Шапку по кругу!

1950

Каррарского мрамора белые блоки.
И мышцы в намеке, и лица в намеке.

Мятежная сила невольников Рима
Рождается в камне, могуча и зрима.

По воле резца непонятной, чудесной
Молчанье гремит торжествующей песней.

Гимн варварской мощи, дерзанью, работе
Поет Микельанджело Буонаротти.

У белого камня, у мраморной груды
Стоим, созерцая великое чудо.

И видим, как времени власть побеждая,
Ликуя в экстазе, любя и страдая,

Сквозь годы исканий, сквозь путы сомнений
Из холода глыб прорывается гений.

1959

В печи пылают весело дрова,
К полуночи окончена работа.
Из тишины ночной едва-едва
Доносится гуденье самолета.

Еще листок в календаре моем
Лег на душу, как новая нагрузка.
Кто объяснит мне — почему подъем
Бывает легче медленного спуска?

К чему пустые домыслы?
Светла
Луна в своей нарядной звездной раме.
Не надо думать — молодость ушла…
Подумай, что весна не за горами.

1952

Войны имеют концы и начала…
Снова мы здесь, на великой реке,
Села в разоре. Земля одичала.
Серые мыши шуршат в сорняке.

Мертвый старик в лопухах под забором.
Трупик ребенка придавлен доской…
Всем нас пытали — и гладом и мором,
Жгучим стыдом и холодной тоской.

В битвах пропитаны наши шинели
Запахом крови и дымом костра.
В зной паши души не раз леденели,
В стужу сердца обжигала жара.

Шли мы в атаку по острым каменьям,
Зарева нас вырывали из тьмы.
Впору поднять десяти поколеньям
Тяжесть, которую подняли мы.

Ветер гуляет по киевским кручам,
И по дорогам, размытым дождем,
Наперекор нависающим тучам
Мы за весной и за солнцем идем.

Только бы буря возмездья крепчала,
Гневом сильней обжигала сердца…
В красном дыму затерялись начала,
Трубам победы греметь у конца.

1943, Москва

Грузно катился в кровавой мгле
Сотой атаки вал.
Злой и упрямый, по грудь в земле,
Насмерть солдат стоял.
Знал он, что нет дороги назад —
Он защищал Сталинград.

Сто пикировщиков выли над ним
В небе, как огненный змей.
Он не покинул окопа, храним
Верностью русской своей.
Меж обгорелых заводских громад
Он защищал Сталинград.

Танк на него надвигался рыча,
Мукой и смертью грозил.
Он, затаившись в канаве, сплеча
Танки гранатой разил.
Пулю за пулю, снаряд за снаряд,
Он защищал Сталинград.

Просто солдат, лейтенант, генерал,
Рос он в грозе боевой.
Там, где в огне металл умирал,
Он проходил живой.
Сто изнурительных дней подряд
Он защищал Сталинград.

Время придёт — рассеется дым,
Смолкнет военный гром.
Шапки снимая при встрече с ним,
Скажет народ о нём:
— Это железный русский солдат —
Он защищал Сталинград!

Зазолотилось взгорье за окном,
В стеклярус капель дождевых одето.
С плодами, с хмелем, с молодым вином
В свои права вступает бабье лето.

Тепло ушло за горный перевал,
И поутру, предвестием метели,
Мороз колючим пухом оковал
Дубы, каштаны, голубые ели.

Но изморози колкой до поры
Лежать на хвое серебристо-синей.
Чуть солнце выглянет из-за горы,
Алмазом капель загорится иней.

Над чешуей старинных черепиц,
Теплом лучей и в полдень не прогретых,
Рассыплют стайки перелетных птиц
Обрывки песен, летом не допетых.

Пусть под ногой с утра хрустит ледок
И студит кровь внезапная прохлада,
Мы возраста осенний холодок
Погасим жарким соком винограда.

Шуршат шаги. Струится дым костра
Над стиснутой нагорьями долиной,
И в невозвратность летняя пора
Летит, тоскуя, песней журавлиной.

Встань над костром и проводи ее,
Не омрачив упреком расставанье.
Есть и у желтой осени свое
Щемящее сердца очарованье.

1950

На голубых полях воздушных трасс,
Сливая голоса, поют моторы.
Попутным ветром провожают нас
Родной страны весенние просторы.

И память вновь уводит за собой
На перепутья на дорогах мира.
… В соленых брызгах мерно бьет прибой
О меловые скалы Девоншира.

Пустыня в облаках песчаных бурь
Между Каруном, Тигром и Евфратом.
Небес шотландских бледная лазурь,
Слегка позолоченная закатом.

Над Ботникой гранитных скал гряда.
В Тирольских Альпах дальний гул обвала.
О родина моя! Куда, куда
Ты нам путевки дружбы не давала!

Твоим святым доверием сильны,
Нигде мы одиноки не бывали.
Среди простых людей любой страны
Везде друзей и братьев узнавали.

И к нашей правде тянутся они,
Сквозь ночи пробиваясь по теснинам.
Как радостно, товарищ, в наши дни
Жить на земле советским гражданином!

1952