Читать стихи Николая Агнивцева
Следя за шашнями светил,
Без горя и забот,
В высокой башне жил-да-был
Почтенный Звездочёт.
Он был учен и очень мудр,
Но шутит зло Эрот.
И вот в одно из вешних утр
Женился Звездочёт.
У Звездочётовой жены
Глаза,– что пара звёзд,
Лицо, как томный лик луны,
А страсть – кометин хвост.
Она грустна, она бледна,
У ней влюбленный вид,
А Звездочёт вею ночь сполна
За звездами следит.
Бледнея каждою весной,
Как лилия в снегу,
Она с особою тоской
Глядела на слугу…
Был недогадлив тот слуга…
Но всё же как-то раз
Воскликнул вдруг слуга: «Ага!»
И… кончен мой рассказ.
Отсюда вывод же такой:
Коль мужем стать пришлось,
Смотри ты лучше за женой,
А звезды – брось!
1921
[...]
О, милый друг, хотя ты
Весь мир исколеси,
Все дамы грубоваты
В сравнении с Люси.
Она хрупка, как блюдце,
И боже упаси
Хоть к платью прикоснуться
Застенчивой Люси.
Все скажут без изъятья,
Кого лишь не спроси,
Что Жанна д«Арк в квадрате –
Безгрешная Люси.
И быть бы ей в почёте,
Когда бы в Сан-Суси
Не числился в пехоте
Сержантом сын Люси…
1921
[...]
В моем изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля до вечных
Легендо-звонких пирамид!
И вот «на ты» я с целый миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пищу расплавленным ампиром
На диске солнца «Петербург».
Палач в ярко-красной мантилье,
Гуляя средь свежих могил,
К ещё не зарытой могиле
С усмешкой Шута поманил:
«Эй, Шут, так и быть, ради встречи,
Взгляни, как работал тут я:
Вот гроб. На гробу – крест и свечи,
В гробу – Королева твоя.
Взгляни, работа какова».
«Ты прав, Палач. Она мертва».
Палач в ярко-красной мантилье,
Гуляя средь свежих могил,
К ещё не зарытой могиле
С усмешкой Шута поманил:
«Эй, Шут, так и быть, ради встречи.
Взгляни, как работал тут я:
Вот гроб. На гробу – крест и свечи,
В гробу том – Отчизна твоя.
Взгляни, работа какова?»
«Ты лжешь, Палач. Она – жива…»
1921
[...]
В моём изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля — до вечных
Легендо-звонных пирамид!..
И вот «на ты» я с целый миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пишу расплавленным Ампиром
На диске солнца: «Петербург».
С князем Павлом сладу нету!
Comprenez vous, дело в том,
Что к статс-даме он в карету
Под сиденье влез тайком!
Не качайте головами!
Ведь беды особой нет,
Если было той статс-даме
Только… только 20 лет!..
Это было в придворной карете
С князем Павлом в былые года.
Это было при Елизавете
И не будет уж вновь – никогда!
И, прикрывши ножки тальмой,
Затряслась статс-дама: – «Ой,
»Сколь вы прытки, государь мой,
И – сколь дерзостны со мной!"
Князь ей что-то тут невнятно
Прошептал… И – стихло там!..
Ведь любовь весьма приятна –
Даже… даже для статс-дам!
Это было в придворной карете
С князем Павлом в былые года.
Это было при Елизавете
И не будет уж вновь – никогда!
И, взглянув на вещи прямо,
Поборов конфуз и страх,
Очень долго та статс-дама
Пребывала в облаках!..
И у дома, спрыгнув наземь
С той заоблачной стези,
Нежно так простилась с князем
И промолвила: – «Мерси.»
Это было в придворной карете –
С князем Павлом в былые года.
Это было при Елизавете
И не будет уж вновь – никогда!
1923
[...]
Начинается все это
Приблизительно вот так:
Отпросилась Мариетта
В поле рвать пунцовый мак.
Как ни странно, но однако
В поле этом — до-ре-до —
Оказались, кроме мака,
Три сержанта, из Бордо.
По характеру был первый
Всех товарищей скромней
И, щадя девичьи нервы,
Улыбнулся только ей.
Был второй нахал сугубый,
Удивительный нахал.
Мариетту прямо в губы,
В губы он поцеловал!
Ну, а третий Мариетте
Всех других милее был!
Догадайтесь, как же третий,
Как же третий поступил?
Ах, сударыня, при даме
Рассказать нельзя никак.
Коль узнать хотите, сами
В поле рвать идите мак!
[...]
Есть старая, старая песня,
Довольно печальный рассказ,
Как, всех англичанок прелестней –
Гуляла в саду как-то раз:
Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старой дамой,
С щенком и двенадцатью тетками.
Но, кроме прелестной той миссис,
Лорд Честер в саду этом был…
Любовный почувствовав кризис,
Лорд Честер навек полюбил…
Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старой дамой,
С щенком и двенадцатью тетками.
Став сразу румяным от счастья
И вскрикнув на целый квартал,
В порыве бушующей страсти
Он к сердцу навеки прижал:
Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старой дамой,
С щенком и двенадцатью тетками.
Хоть в страсти пылал он, как Этна,
Но все же однажды в тоске
(хоть это весьма некорректно)
Повесил на толстом суке:
Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старой дамой,
С щенком и двенадцатью тетками.
1921
[...]
На Введенской до сих пор
Проживает семь сестер
Словно семь кустов жасмина:
Дора,
Люба,
Лена,
Нина,
Катя,
Таня
И еще седьмая Маня…
В каждой, как по прейскуранту,
В каждой скрыто по таланту.
Нина
Играет на пианино,
Люба
Декламирует Соллогуба,
Лена —
Верлена,
А Дора —
Рабиндраната Тагора.
У Тани, у Кати
В гортани две Патти.
Катя же, кстати, немножко
И босоножка!
Но всех даровитее Маня!
Ах, Маня, талантом туманя,
К себе всех знакомые влечет!
Она лишь одна не декламирует,
Не музицирует
И не поет.
1928
У доньи Лауры, испанки беспечной,
Имеется домик (с балконом, конечно)
И вот под балконом (хоть его и не звали)
Явился с гитарою дон Паскуалле…
И, взявши аккорд, за отсутствием дел,
О розах и грезах немедля запел:
Кабалеро! Два сомбреро!
Эспланада! Баррикада!
Серенада! Па-д«эспань!
Оллэ!
И шепчет Лаура, вздыхая влюбленно:
– Как времени много у этого дона,
Скорей бы, скорей бы вы с песней кончали,
И к делу приступим, о дон Паскуалле».
А дон Паскуалле, воззрясь в небосвод,
О «розах и грезах» поёт и поёт:
Гуэрерро! Дреймадера!
Кабалеро! Два сомбреро!
Эспланада! Баррикада!
Серенада! Па-д«эспань!
Оллэ!
Одна за другой проходили недели,
Настала зима и завыли метели.
И, хмуро взглянувши на ртуть Реомюра,
С балкона давно удалилась Лаура…
А дон Паскуалле, воззрясь в небосвод,
»О розах и грёзах" поёт и поёт;
Гуэрерро! Дреймадера!
Кабалеро! Два сомбреро!
Эспланада! Баррикада!
Серенада! Па-д«эспань!
Оллэ!
Меж тем, проходивший дон Педро ди Перцо,
Увидев Лауру, схватился за сердце…
И будучи доном особого рода.
Немедля забрался к ней с черного хода.
А дон Паскуалле, воззрясь в небосвод,
»О розах и грёзах" поёт и поёт:
Гуэрерро! Дреймадера!
Кабалеро! Два сомбреро!
Эспланада! Баррикада!
Серенада! Па-д«эспань!
Оллэ!
При первой улыбке весенней лазури
Дон Педро женился на донне Лауре…
Года друг за дружкою шли без отсрочки:
У доньи Лауры две взрослые дочки…
А дон Паскуалле, воззрясь в небосвод,
»О розах и грёзах" поёт и поёт:
Гуэрерро! Дреймадера!
Кабалеро! Два сомбреро!
Эспланада! Баррикада!
Серенада! Па-д«эспань!
Оллэ!
1921
[...]
Все это было в переулке
На «Петербургской Стороне»,
Где все шаги чрезмерно гулки,
И в поэтической прогулке
Вы поболтать позвольте мне
О том, что было в переулке
На «Петербургской Стороне»…
В том переулке был домишко,
Ну, а в домишке том – «она»
С полуразрезанною книжкой,
С тоской, вязаньем и Амишкой
Майора некого жена!
В том переулке был домишко,
Ну, а в домишке том – «она»!
Майор! Майор! Но где майор же?
Майор воюет на войне!
Что может быть на свете горше
Судьбы скучающей майорши
На «Петербургской Стороне»?
Майор! Майор! Но где майор же?
Майор воюет на войне!
Но вот коллежский регистратор
Встал перед нею «agenoux»
И, сделав под окном сперва тур,
В любви пылая, как экватор,
Прельстил Майорову жену
Коллежский этот регистратор,
Пред нею вставши «agenoux».
Что ж? Кроме всяческих военных
Есть и гражданские чины!
И, не позоря чин военный,
Мы беспристрастно совершенно
Отметить все же тут должны,
Что, кроме всяческих военных,
Есть и гражданские чины!
1923
[...]
1
В Америке где-то
Судя по газетам,
Есть город такой – «Голливуд»…
И в городе этом,
Судя по газетам,
Лишь киноактеры живут!
И там неизменно
Пред всею вселенной
Сквозь первый в Америке взор,
Как синие птицы,
Трепещут ресницы
У маленькой Мэри Пикфорд!
2
В Париже, на Яве,
В Тимбукту, в Варшаве,
От Лос-Анжелос до Ельца
Пред маленькой Мэри
Раскрыты все двери
И настежь раскрыты сердца!..
И каждый свой вечер,
Стремясь к ней навстречу,
Следят по экранам в упор
Глаза всего света
За маленькой этой,
За маленькой Мэри Пикфорд!
3
И вечером сонным
Для всех утомленных
Своей кинофирмой дана,
Восходит багряно
На киноэкранах,
Как Солнце ночное, она!
И вьется, и мчится
По вздрогнувшим лицам
Тот первый в Америке взор!..
И сколько улыбок
На свете погибло б
Без маленькой Мэри Пикфорд?!..
1928
[...]
Это случилось в Севилье,
Там, где любовь в изобилье,
С донной Эльвирой д’Амор
Ди Сальвадор!
Шли по ночам целоваться
Юношей ровно двенадцать
K донне Эльвире д’Aмор
Ди Cальвадор!
И возжелав с ней контакта,
Прибыл тринадцатвй как-то
К донне Эльвире д’Амор
Ди Сальвадор!
Но был отвергнут навеки
Этот тринадцатый некий
Донной Эльвирой д’Амор
Ди Сальвадор!
Ибо одно достоверно:
Очень была суеверна
Донна Эльвира д’Амор
Ди Сальвадор !
О, иностранец в шляпе, взвесь
Мою судьбу. Всю жизнь с пеленок
Сижу под этой пальмой здесь
Я, бедний черный негритенок!
Я так несчастен! Прямо страх!
Ах, я страдаю невозможно!
О, иностранец в шляпе, ах!
Я никогда не ел пирожных!
В Константинополе у турка
Валялся, порван и загажен,
«План города Санкт-Петербурга»
(«В квадратном дюйме – 300 сажен»).
И вздрогнули воспоминанья!..
И замер шаг… И взор мой влажен…
В моей тоске, как и на плане –
«В квадратном дюйме – 300 сажен»!
1923
[...]
Как вздрогнул мозг! Как сердце сжалось!
Весь день без слов! Вся ночь без «сна!
Сегодня в руки мне попалась
Коробка спичек Лапшина…
Ах, сердце – раб былых привычек!
И перед ним виденьем, вдруг
Из маленькой коробки спичек
Встал весь гигантский Петербург:
Исакий! Петр! Нева! Крестовский!
Стозвонно-плещущий Пассаж!
И плавный Каменноостровский!
И баснословный Эрмитаж!
И первой радости зарница!
И грусти первая слеза!..
И чьи-то длинные ресницы…
И чьи-то серые глаза…
Поймете ль вы, чужие страны,
Меня в безумии моем?
Ведь это юность из тумана
Мне машет белым рукавом…
Последним шепотом привета
От Петербурга лишь одна
Осталась мне всего лишь эта
Коробка спичек Лапшина…
1923
[...]
Средь королевских всяких благ
Король Артур, король-чудак
Жил был давиым. Давно!..
И тем Артур известен был,
Что лишь две вещи он любил:
Раздумье и вино!
И так всю жизнь по мере сил
Король Артур грустил и пил
Немного чересчур!
И всех английских королей
Он был грустнее и пьяней,
Чудак, король Артур.
Но вот однажды юный паж
Сказал ему:»Король нельзя ж… :
Грустить и день.и ночь!
О, мой король, скажи, нельзя ль
Твою гнетущую печаль
Прогнать весельем прочь?!
Но выпив залпом свой бокал,
Мой мальчик,- сумрачно сказал
Король ему в ответ, —
Король твой грустен оттого,
Что он король!.. и для него
Ни в чем свободы нет!
[...]
Под сенью греческого флага,
Болтая с капитаном Костой,
Средь островов Архипелага
Мне вспомнился «Елагин остров!»
Тот самый сухопутный остров,
Куда без всяких виз французских,
Вас отвозил легко и просто
Любой извозчик Петербургский…
И в летний день, цветами пестрый,
И в индевеющие пурги –
Цвети, цвети, «Елагин остров»,
Цветок в петлице Петербурга!
1923
[...]
1
Кепка! Простецкая кепка!
На миллионы голов
Влезла ты с маху! И крепко
Села цилиндрам назло!
Видел весь мир, изумленно
Ахнувши из-за угла,
Как трехсотлетней короне
Кепка по шапке дала!
2
И, набекрень съехав малость
От передряг,– во весь мах
Долго и крепко ты дралась
На разъяренных фронтах!
И, без патрон и без хлеба
Лбом защищая Москву,
Нет такой станции, где бы
Ты не валялась в тифу!
3
От Чухломы до Урала
В морду былому житью
Это не ты ли орала
Новую Правду свою?!
И на фронтах, и на Пресне,
Мчась по столетьям в карьер,
В небо горланила песни,
Славя свой С.С.С.Р.
4
Ну-ка, вот! В той перебранке
Той небывалой порой:
От револьвера до танка
Кто не сшибался с тобой?
Но, поднатужась до пота,
Все же, к двадцатым годам,
Даже антантным дредноутам
Кепка дала по шеям!
5
Бешены были те годы!
И на всех митингах ты
С дьяволом, с богом, с природой
Спорила до хрипоты!
И, за голодных индусов
Кроя Керзона весьма,
В это же время со вкусом
Воблу жевала сама!
6
Кончились годы нахрапа!
Ты – на весь мир! И, глядишь,
Перед тобой сняли шляпы
Лондон, Берлин и Париж!
Кепка! Простецкая Кепка!
Средь мировой бедноты
Медленно, тяжко, но крепко
Ставишь свои ты посты!..
7
Кепка! Простецкая Кепка!
Вот что наделала ты!
1928
[...]
Рассветает! Даль зовет
В вихри звоном санным!..
Тройка стынет у ворот…
– «Ну-ка, Петр, к цыганам!»…
Гаркнул зычно Петр: «Па-а-а-ди!»
(Парень он таковский!)
И остался позади
«Каменноостровский»!..
Лейб-гycapскиe усы
Вмиг заиндевели…
И уткнулись все носы
В серые шинели!..
И, сквозь снежный адамант,
Для лихой попойки,
Залетели в «Самарканд»
Взмыленные тройки!
– «Тусса! Тусса! Тусса!
Мэкамам чочо!..
»Це-е-еловаться горячо!"…
1923
[...]
Солнце вдруг покрылось флёром…
Как-то грустно… Как-то странно…
«Джим, пошлите за мотором
И сложите чемоданы…»
Положите сверху фраки,
Не забудьте также пледы:
Я поеду в Нагасаки,
В Нагасаки я поеду…
Там воспрянет дух поникший
И, дивя японок фраком,
Я помчусь на дженерикше
По весёлым Нагасакам…
Ах, как звонок смех японок
Для родившихся во фраках.
Ах, как звонок, ах, как звонок
Смех японок в Нагасаках…
Эскортируемый гидом,
Я вручаю сердце Браме
И лечу с беспечным видом
В некий домик к некой даме…
Имя дамы: «Цвет жасмина»,
Как сказал мне гид милейший,
Ну, а более рутинно –
«Гейша-Молли, Молли-гейша».
К ней войду с поклоном низким,
Поднесу цветы и ленты
И скажу ей по-английски
Пару нежных комплиментов…
Запишу на память тему,
Повздыхаю деликатно,
Вдену в лацкан хризантему
И вернусь в Нью-Йорк обратно.
1921
[...]
Однажды в Африке
Купался жираф в реке.
Там же
Купалась гиппопотамша.
Ясно,
Что она была прекрасна.
Не смотрите на меня так странно:
Хотя гиппопотамши красотой и не славятся,
Но она героиня романа
И должна быть красавицей.
При виде прекрасной гиппопотамши
Жесткое жирафино сердце
Стало мягче самой лучшей замши
И запело любовное скерцо!
Но она,
Гиппопотамова жена,
Ответила ясно и прямо,
Что она замужняя дама
И ради всякого (извините за выражение) сивого мерина
Мужу изменять не намерена.
А если, мол, ему не терпится… жениться,
То, по возможности, скорей
Пусть заведет себе жирафиху-девицу
И целуется с ней!
И будет путь жизни их ярок и светел,
А там, глядишь, и маленькие жирафики появились…
Жираф ничего не ответил,
Плюнул и вылез.
Ужель в скитаниях по миpy
Вас не пронзит ни разу, вдруг,
Молниеносною рапирой –
Стальное слово «Петербург»?
Ужели Пушкин, Достоевский,
Дворцов застывший плац-парад,
Нева, Мильонная и Невский
Вам ничего не говорят?
А трон Российской Клеопатры
В своем саду?. И супротив
«Александринскаго театра»
Непоколебленный массив?
Ужель неведомы вам даже:
Фасад Казанских колоннад?
Кариатиды Эрмитажа?
Взлетевший Петр, и «Летний Сад»?
Ужели вы не проезжали,
В немного странной вышине,
На старомодном «Империале»
По «Петербургской стороне»?
Ужель, из рюмок тонно-узких
Цедя зеленый Пипермент,
К ногам красавиц петербургских
Вы не бросали комплимент?
А непреклонно-раздраженный
Заводов Выборгских гудок?
А белый ужин у «Донона»?
А «Доминикский» пирожок?
А разноцветные цыгане
На «Черной речке», за мостом,
Когда в предутреннем тумане
Все кувыркается вверх дном;
Когда моторов вереница
Летит, дрожа, на «Острова»,
Когда так сладостно кружится
От Редерера голова!..
Ужели вас рукою страстной
Не молодил на сотню лет,
На первомайской сходке – красный
Бурлящий Университет?
Ужель мечтательная Шура
Не оставляла у окна
Вам краткий адрес для амура:
«В. О. 7 л. д. 20-а?»
Ужели вы не любовались
На Сфинксов фивскую чету?
Ужели вы не целовались
На «Поцелуевом мосту»?
Ужели белой ночью в мае
Вы не бродили у Невы?
Я ничего не понимаю!
Мой Боже, как несчастны вы!..
1923
[...]
Мое пальто – предел мечтаний,
Мое пальто –венец желаний,
И, отвечаю рубль за сто,
Что никогда, никто,
Ну, ни за что
Не видел лучшего пальто!
Его воспеть не в силах бард,
А оценить ломбард!..
Клянусь текущим январем:
Нет даже пятнышка на нем,
Пальто моем!..
Что за покрой?! Что за сукно?!
Но
Не нравится мне лишь одно:
Оно… оно…
Да… летнее оно!
1921
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!
Какой аккорд! Но пуст их рок!
Всем четырем один шаблон дан,
Один и тот же котелок!
Ревут моторы, люди, стены,
Гудки, витрины, провода…
И, обалдевши совершенно,
По крышам лупят поезда!
От санкюлотов до бомонда
В одном порыве вековом
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон
Несутся вскачь за пятаком!..
И в этой сутолке всемирной
Один на целый мир вокруг
Брезгливо поднял бровь Ампирный
Гранитный барин Петербург!
1923
[...]
По горам, за шагом шаг,
Неизвестный шел ишак.
Шел он вверх, шел он вниз,
Через весь прошел Тавриз.
И вперед, как идиот,
Всё идет он да идёт.
И куда же он идёт?
И зачем же он идёт?
– А тебе какое дело?
1921
[...]
В саду у дяди кардинала,
Пленяя грацией манер,
Маркиза юная играла
В серсо с виконтом Сент—Альмер.
Когда ж, на солнце негодуя,
Темнеть стал звездный горизонт,
С маркизой там в игру другую’
Сыграл блистательный виконт.
И были сладки их объятья,
Пока маркизу не застал
За этим трепетным занятьем
Почтенный дядя кардинал.
В ее глазах сверкнули блестки,
И, поглядевши на серсо,
Она поправила прическу
И прошептала: «Вот и все!
Прошли года! И вот без счета
Под град свинца — за рядом ряд,
Ликуя, вышли санюлоты
На исторический парад.
— Гвардейцы, что ж вы не идете?»-
И в этот день, слегка бледна,
В последний раз — на эшафоте —
С виконтом встретилась она.
И перед пастью гильотины,
Достав мешок для головы,
Палач с галантностью старинной
Спросил ее: «Готовы ль вы?»
В ее глазах потухли блестки,
И, как тогда в игре в серсо,
Она поправила прическу
И прошептала: «Вот и все!»
[...]
У моей знакомой Сони
Есть Тальони
В медальоне на груди!
Ну, а рядом с той Тальони
В том же самом медальоне
На груди у милой Сони,
Ту Тальони заслоня,
Помещен недавно я!
Почему?
– Потому!
1921
Букет от «Эйлерса»! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от «Эйлерса», того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..
И помню я: еще совсем не так давно,
Ты помнишь, мой букет, как в белом, белом зале
На тумбочке резной у старого панно
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?
Сверкала на окне узоров льдистых вязь,
Звенел гул санного искрящегося бега,
И падал весело декабрьский снег кружась!
Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!
Но в три дня над Невой столетье пронеслось!
Теперь не до цветов! И от всего букета,
Как срезанная прядь от дорогих волос,
Остался мне цветок засушенный вот этот!..
Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи
В засушенном цветке дрожит последний вздох
Санкт-Петербургских дней, растаявших в тумане!
Букет от «Эйлерса»! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от «Эйлерса», того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..
1923
[...]
С томной Софи на борту пакетбота
Плыл лейтенант иностранного флота.
Перед Софи он вертелся, как черт…
И, завертевшись, свалился за борт!
В тот же момент к лейтенанту шмыгнула,
Зубы оскалив, большая акула!..
Но лейтенант не боялся угроз
И над акулою кортик занес!
Глядя на это в смущенье большом,
Вскрикнула, вдруг побледневши, Софи:
«Ах, лейтенант! Что вы? Рыбу – ножом?!
– Фи!»
И, прошептавши смущенно «Pardon»,–
Мигом акулой проглочен был он!
1921
[...]