Стихи Николая Агнивцева о России

В Париж! В Париж! Как сладко-странно
Ты, сердце, в этот миг стучишь!..
Прощайте, невские туманы,
Нева и Петр! – В Париж! В Париж!

Там дым всемирного угара,
RuedelaPaix, «GrandeOpera»,
Вином залитые бульвары
И – карнавалы до утра!

Париж – любовная химера!
Все пало пред тобой уже!
Париж Бальзака и Бодлера,
Париж Дюма и Беранже!

Париж кокоток и абсента,
Париж застывших Луврских ниш,
Париж Коммуны и Конвента
И – всех Людовиков Париж!

Париж бурлящего Монмартра,
Париж Верленовских стихов,
Париж штандартов Бонапарта,
Париж семнадцати веков!

И тянет, в страсти неустанной,
К тебе весь мир уста свои,
Париж Гюи де Мопассана,
Париж смеющейся любви!

И я везу туда немало
Добра в фамильных сундуках:
И слитки золота с Урала,
И перстни в дедовских камнях!

Пускай Париж там подивится,
Своих франтих расшевеля,
На черно-бурую лисицу,
На горностай и соболя!

Но еду все ж с тоской в душе я!
Дороже мне поклажи всей
Вот эта ладанка на шее!
В ней горсть родной земли моей!

Ах, и в аллеях Люксембурга,
И в шуме ресторанных зал –
Туманный призрак Петербурга
Передо мной везде стоял!..

Пусть он невидим! Пусть далек он!
Но в грохоте парижских дней
Всегда, как в медальоне локон,
Санкт-Петербург – в душе моей!

1923

Ау, века? Ах, где ты, где ты,
Веселый век Елизаветы,
Одетый в золото и шелк?.
Когда в ночи, шагая левой,
Шел на свиданье, как Ромео,
К императрице целый полк!

Когда на царском фестивале
Сержанты томно танцевали
С императрицей менуэт…

Любила очень веселиться
Веселая императрица
Елисавет!

Ay, века? Ах, где ты, где ты,
Веселый век Елизаветы,
Когда на площади Сенной
Палач в подаренной рубахе
К ногам царицы с черной плахи
Швырнул язык Лопухиной!

И крикнул с пьяною усмешкой:
«Эй, ты, честной народ, не мешкай!
Кому язык? Берешь, аль нет?!»

Любила очень веселиться
Веселая императрица
Елисавет!

1923

О, звени, старый вальс, о, звени же, звени
Про галантно-жеманные сцены,
Про былые, давно отзвеневшие дни,
Про былую любовь и измены.

С потемневших курантов упал тихий звон,
Ночь, колдуя, рассыпала чары…
И скользит в белом вальсе у белых колонн
Одинокая белая пара…

– О, вальс, звени –
про былые дни.

И бесшумно они по паркету скользят…
Но вглядитесь в лицо кавалера:
Как-то странны его и лицо, и наряд,
И лицо, и наряд, и манеры…

Но вглядитесь в неё: очень странна она,
Неподвижно упали ресницы,
Взор застыл… И она – слишком, слишком бледна,
Словно вышла на вальс из гробницы…

– О, вальс, звени –
про былые дни.

И белеют они в странном вальсе своем
Меж колонн в белом призрачном зале…
И, услышавши крик петуха за окном,
Вдруг растаяли в тихой печали.

О, звени, старый вальс сквозь назойливый гам
Наших дней обезличенно серых:
О надменных плечах белых пудреных дам,
О затянутых в шелк кавалерах:

– О, вальс, звени –
про былые дни.

1921

В этот день, как огромный опал,
Было небо прозрачно… И некто,
В черный плащ запахнувшись, стоял
На мосту у «Большого проспекта»…

И к нему, проскользнув меж карет,
Словно выйдя из бархатной рамы,
Подошла, томно вскинув лорнет,
В голубом незнакомая дама…

Был на ней голубой кринолин,
И была вся она – голубою,
Как далекий аккорд клавесин,
Как апрельский туман над Невою…

– «Государь мой, признайтесь: ведь вы
Тот вельможа, чей жребий так славен,
Князь Тавриды Потемкин?» – «Увы,
»Я всего только старый Державин!".

И, забыв о Фелице своей,
Сбросив с плеч тяготившие годы,
Старый мастер сверкнул перед ней,
Всею мощью Державинской оды…

Но она, подобрав кринолин,
Вдаль ушла, чуть кивнув головою…
Как далекий аккорд клавесин,
Как апрельский туман над Невою…

1923

Вы не бывали
На канале?
На погрузившемся в печаль
«Екатерининском канале»,
Где воды тяжелее стали
За двести лет бежать устали
И побегуть опять едва ль…
Вы там наверное бывали?
А не бывали! – Очень жаль!

Эрот в ночи однажды, тайно
Над Петербургом пролетал,
И уронил стрелу случайно
В «Екатерининский канал».
Старик-канал, в волненьи странном,
Запенил, забурлил вокруг
И вмиг – Индийским Океаном
Себя почувствовал он вдруг!..

И, заплескавши тротуары,
Ревел, томился и вздыхал
О параллельной «Мойке» старый
«Екатерининский канал»…
Но, «Мойка» – женщина. И бойко
Решив любовные дела,–
Ах!.. – «Крюкову каналу» «Мойка»
Свое теченье отдала!..
Ужасно ранит страсти жало!..
И пожелтел там, на финал,
От козней «Крюкова канала»
«Екатерининский канал»!..

Вы не бывали
На канале?.
На погрузившемся в печаль
«Екатерининском канале»,
Где воды тяжелее стали
За двести лет бежать устали
И побегут опять едва ль?
Вы там наверное бывали?
А не бывали! – очень жаль!

1923

На снежной площади, собою
В полдня столетье озаря,
Среди музейного покоя
Белеет шпага Декабря…

И до сих пор еще – в печали
Она вздыхает над собой…
Ее недаром ведь ломали
Над декабристской головой!

Она восстала! И – упала!
Из ножен вырвавшись, она
Была по первому сигналу
Кивком царя побеждена!

И всласть над ней смеялись пушки,
И гроб ее оплеван был!..
Лишь Александр Сергеич Пушкин
Ее стихами окропил…

И, хоть она гремит всесветно,
Но, гладя сломанный клинок,
Нет-нет и вздрогнет чуть приметно
Ее музейный номерок…

1928

Смерть с Безумьем устроили складчину!
И, сменив на порфиру камзол,
В Петербург прискакавши из Гатчины,
Павел I-ый взошел на престол.

И, Судьбою в порфиру укутанный,
Быстрым маршем в века зашагал,
Подгоняя Россию шпицрутеном,
Коронованный Богом капрал.

Смерть шепнула безумно-встревоженно:
«Посмотри, видишь гроб золотой?
В нем Россия Монархом положена,
Со святыми Ее упокой!..»

Отчего так бледны щеки девичьи
Рано вставших Великих Княжен?
Отчего тонкий рот Цесаревича
Дрожью страшною так искривлен?

Отчего тяжко так опечалена
Государыня в утренний час
И с лица побледневшего Палена
Не отводит испуганных глаз?!

Во дворце не все свечи потушены!
Три свечи светят в гроб золотой:
В нем лежит Император задушенный!
Со святыми его упокой!..

1923

1

Бьет полдень! И чеканным шагом
Наряд дворцовых егерей,
Склонившись к золоченым шпагам,
У королевских встал дверей!

В заботах вечных о народе,
Любовью к подданным согрет,
Его величество проходит
На 5 минут в свой кабинет!..

«Parbleu! Как вы неосторожны!
Эй, тише там! Эй, чернь, молчать!
Тсс! Тише! Тише! Разве можно
Его величеству мешать?!»

2

Настала ночь! Потухли свечи,
Оделся тьмой дворцовый сад…
Лишь под боскетом чьи-то плечи
Зигзагом молнии блестят…

Забыв на время о народе
И чуть нарушив этикет,
Его величество проходит
На 5 минут к мадам Жоржет…

«Parbleu! Как вы неосторожны!
Эй, тише там! Эй, чернь, молчать!
Тсс! Тише! Тише! Разве можно
Его величеству мешать?!»

3

Блеснуло утро! И, как птица,
Сквозь смятый строй рапир и шпаг
Над побледневшею столицей
Взметнулся гневно красный флаг!

И снова, вспомнив о народе,
Увидев в первый раз народ,
Его величество восходит
На 5 минут – на эшафот!

«Parbleu! Как вы неосторожны!
Эй, тише там! Эй, чернь, молчать!
Тсс! Тише! Тише! Разве можно
Его величеству мешать?!»

1921

Букет от «Эйлерса»! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от «Эйлерса», того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..

И помню я: еще совсем не так давно,
Ты помнишь, мой букет, как в белом, белом зале
На тумбочке резной у старого панно
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?

Сверкала на окне узоров льдистых вязь,
Звенел гул санного искрящегося бега,
И падал весело декабрьский снег кружась!
Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!

Но в три дня над Невой столетье пронеслось!
Теперь не до цветов! И от всего букета,
Как срезанная прядь от дорогих волос,
Остался мне цветок засушенный вот этот!..

Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи
В засушенном цветке дрожит последний вздох
Санкт-Петербургских дней, растаявших в тумане!

Букет от «Эйлерса»! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от «Эйлерса», того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..

1923

У заморских пав краса
Никогда не хмурится!
Перед их красой глаза,
Как от солнца, жмурятся!

Истукана вгонят в дрожь
Взоры их испанские!
Только мне милее все ж
Наши-то: рязанские!

Эх, ты, Русь моя! С тебя
Глаз не свел ни разу я!
– Эх, ты, русая моя!
Эх, голубоглазая!

1921

Был день и час, когда, уныло
Вмешавшись в шумную толпу,
Краюшка хлеба погрозила
Александрийскому столпу!

Как хохотали переулки,
Проспекты, улицы!.. И вдруг
Пред трехкопеечною булкой
Склонился ниц Санкт-Петербург!

И в звоне утреннего часа
Скрежещет лязг голодных плит!..
И вот от голода затрясся
Елисаветинский гранит!..

Вздохнули старые палаццо…
И, потоптавшись у колонн,
Пошел на Невский продаваться
Весь блеск прадедовских времен!..

И сразу сгорбились фасады…
И, стиснув зубы, над Невой
Восьмиэтажные громады
Стоят с протянутой рукой!..

Ах, Петербург, как странно-просто
Подходят дни твои к концу!..
Подайте Троицкому мосту,
Подайте Зимнему дворцу!..

1923

Палач в ярко-красной мантилье,
Гуляя средь свежих могил,
К ещё не зарытой могиле
С усмешкой Шута поманил:

«Эй, Шут, так и быть, ради встречи,
Взгляни, как работал тут я:
Вот гроб. На гробу – крест и свечи,
В гробу – Королева твоя.

Взгляни, работа какова».

«Ты прав, Палач. Она мертва».

Палач в ярко-красной мантилье,
Гуляя средь свежих могил,
К ещё не зарытой могиле
С усмешкой Шута поманил:

«Эй, Шут, так и быть, ради встречи.
Взгляни, как работал тут я:
Вот гроб. На гробу – крест и свечи,
В гробу том – Отчизна твоя.

Взгляни, работа какова?»

«Ты лжешь, Палач. Она – жива…»

1921

1

Кепка! Простецкая кепка!
На миллионы голов
Влезла ты с маху! И крепко
Села цилиндрам назло!

Видел весь мир, изумленно
Ахнувши из-за угла,
Как трехсотлетней короне
Кепка по шапке дала!

2

И, набекрень съехав малость
От передряг,– во весь мах
Долго и крепко ты дралась
На разъяренных фронтах!

И, без патрон и без хлеба
Лбом защищая Москву,
Нет такой станции, где бы
Ты не валялась в тифу!

3

От Чухломы до Урала
В морду былому житью
Это не ты ли орала
Новую Правду свою?!

И на фронтах, и на Пресне,
Мчась по столетьям в карьер,
В небо горланила песни,
Славя свой С.С.С.Р.

4

Ну-ка, вот! В той перебранке
Той небывалой порой:
От револьвера до танка
Кто не сшибался с тобой?

Но, поднатужась до пота,
Все же, к двадцатым годам,
Даже антантным дредноутам
Кепка дала по шеям!

5

Бешены были те годы!
И на всех митингах ты
С дьяволом, с богом, с природой
Спорила до хрипоты!

И, за голодных индусов
Кроя Керзона весьма,
В это же время со вкусом
Воблу жевала сама!

6

Кончились годы нахрапа!
Ты – на весь мир! И, глядишь,
Перед тобой сняли шляпы
Лондон, Берлин и Париж!

Кепка! Простецкая Кепка!
Средь мировой бедноты
Медленно, тяжко, но крепко
Ставишь свои ты посты!..

7

Кепка! Простецкая Кепка!
Вот что наделала ты!

1928

Букет от «Эйлерса»! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от «Эйлерса», того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..

И помню я: еще совсем не так давно,
Ты помнишь, мой букет, как в белом, белом зале
На тумбочке резной у старого панно
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?

Сверкала на окне узоров льдистых вязь,
Звенел гул санного искрящегося бега,
И падал весело декабрьский снег кружась!
Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!

Но в три дня над Невой столетье пронеслось!
Теперь не до цветов! И от всего букета,
Как срезанная прядь от дорогих волос,
Остался мне цветок засушенный вот этот!..

Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи
В засушенном цветке дрожит последний вздох
Санкт-Петербургских дней, растаявших в тумане!

Букет от «Эйлерса»! Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?
Букет от «Эйлерса», того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!..

1923

Некие в смокинг одетые атомы,
Праха веков маринованный прах,
Чванно картавят, что, мол, «азиаты мы»,
На европейских своих языках!

Да! Азиаты мы! Крепкое слово!
В матерном гневе все наши слова!
Наши обновы давно уж не новы:
Киев и Новгород! Псков и Москва!

В наших речах – курский свист соловьиный,
Волга и Днепр! Океан и фиорд!
В наших речах – грохот снежной лавины,
Ржанье и топот Батыевых орд!

В наших глазах – золотой щит Олега,
Плеть Иоанна! Курганная тишь!
Мертвенный холод Байкальского снега,
Пламя Москвы и плененный Париж!

Эй, на запятки! Не вам ли завялым
Путь преградить разъярившимся нам?
Или, озлившись, мы хлопнем Уралом
По напомаженным вашим башкам!

В наших плечах – беломорские скалы!
В наших ушах – храп медвежьих берлог!
В наших сердцах – самоцветы Урала!
В нашей груди – древний каменный бог!

1928