Длинные стихи

Приподняла ты тёмный полог
И умертвила милый сон, —
Но свет очей моих недолог,
И днём я скоро утомлен.
И ты зовёшь меня напрасно
То к наслажденью, то к труду, —
Внимая зову безучастно,
Я за тобою не иду.
Напрасно в разные личины
Ты облекаешь прелесть дня, —
Твои восторги и кручины
Непостижимы для меня.
Воскреснет скоро сон-спаситель,
И, разлучив меня с тобой,
Возьмёт меня в свою обитель,
Где тьма, забвенье и покой.

Куда, куда еще мечи, едва вложенны
В ножны, вы обнажа стремитесь вновь ярясь?
Поля ль от вас, моря ль не много обагренны,
И мало ль ваша кровь лилась?
Нет, нет! — не Рим ему враждебный и надменный
Низверг и превратил в персть пламем Карфаген;
Ни вольный бриттов род, цепями отягченный,
Сквозь врат торжеств веденный в плен.
Так, так, — не от парфян; но собственной враждою
Своей, крамолою падет ваш славный град.
Ни волк, ни лев, как вы, с столь яростию злою
Своих собратьев не губят.
Что ж за слепая месть, и что за вышня сила,
Иль грех какой стремит вас? — Дайте мне ответ.
Но вы молчите! Что? — ваш бледность зрак
покрыла!
Иль молний ужаснул вас свет?
Се строгий Рима рок, се злоба вееровидна
Как заглушает ваш братоубийством глас!
С тех пор, как Ремова кровь пролита невинна,
Лежит проклятие на вас.

1811

Её светлости, главноуправляющей
отделением народного продовольствия
по части чайных обстоятельств, от
благодарных членов Троице-Сергиевской
экспедиции

В те дни, как путь богоугодной
От места, где теперь стоим,
Мы совершали пешеходно
К местам и славным и святым;
В те дни, как сладостного мая
Любезно-свежая пора,
Тиха от утра до утра,
Сияла нам, благословляя
Наш подвиг веры и добра;
И в те часы, как дождь холодный
Ненастье нам предвозвестил,
И труд наш мило-пешеходный
Ездою тряской заменил;
Там, где рука императрицы,
Которой имя в род и род
Сей белокаменной столицы
Как драгоценность, перейдёт,
Своею властию державной
Соорудила православно
Живым струям водопровод;
Потом в селе, на бреге Учи,
Там, где в досадном холодке,
При входе в избу на доске,
В шинели, в белом колпаке,
Лежал дрожащий и дремучий
Историк нашего пути, —
Его жестоко утомили
Часы хожденья и усилий
И скучный страх вперёд итти;
Потом в избе деревни Талиц,
Где дует хлад со всех сторон,
Где в ночь усталый постоялец
Дрожать и жаться принуждён;
Потом в местах, где казни плаха
Смиряла пламенных стрельцов,
Где не нашли б мы и следов
Их достопамятного праха;
Там, где полудня в знойный час,
Уныл и жаждущий подушки
На улице один из нас
Лежал — под ним лежали стружки!
Потом, в виду святых ворот,
Бойниц, соборов, колоколен,
Там, где недаром богомолен
Христолюбивый наш народ;
Обратно, в день дождя и скуки,
Когда мы съехалися в дом
Жены, которой белы руки
Играли будущим царем, —
Всегда и всюду благосклонно
Вы чаем угощали нас.
Вы прогоняли омрак сонной
От наших дум, от наших глаз.
Итак, да знаменье оставим
На память будущим векам,
И свой великий долг исправим
Святой признательностью к вам.
Мы все с поклоном вам подносим
И купно молим вас и просим
Принять с улыбкою наш дар,
Лишь с виду малый и убогий,
Как принимают наши боги
Кадил благоговейный пар.

В пустыне, где царственный Нил
Купает ступени могил;
Где, лаврам колышимым вторя,
Бьют волны Эгейского моря;
Где мир италийских полей
Скрывает этрусских царей;
И там, за чертой океана,
В волшебных краях Юкатана,
Во мгле мексиканских лесов, —
Тревожа округлость холмов
И радостных далей беспечные виды,
Стоят Пирамиды.
Из далей столетий пришли
Ровесницы дряхлой Земли
И встали, как символы, в мире!
В них скрыто — и три, и четыре,
И семь, и двенадцать: в них смысл
Первичных, таинственных числ,
И, в знак, что одно на потребу,
Чело их возносится к небу
Так ты неизменно стремись,
Наш дух, в бесконечную высь!
«Что горе и радость? успех и обиды? —
Твердят Пирамиды.—
Все минет. Как льется вода,
Исчезнут в веках города,
Разрушатся стены в своды,
Пройдут племена и народы;
Но будет звучать наш завет
Сквозь сонмы мятущихся лет!
Что в нас, то навек неизменно.
Все призрачно, бренно и тленно, —
Песнь лиры, созданье резца.
По будем стоять до конца,
Как истина под покрывалом Изиды,
Лишь мы. Пирамиды!
Строители наши в веках
Осилили сумрачный прах,
И тайну природы постигли,
И вечные знаки воздвигли,
Мечтами в грядущем паря.
Пусть канул их мир, как заря
В пыланиях нового века, —
Но смутно душа человека
Хранит в глубине до сих пор,
Что звали — Орфей, Пифагор,
Христос, Моисей, Заратустра, друиды,
И мы. Пирамиды!
Народы! идя по земле,
В сомнениях, в праве и зле,
Живите божественной тайной!
Вы связаны все не случайно
В единую духом семью!
Поймите же общность свою,
Вы, индусы, греки, славяне,
Романцы, туранцы, армяне,
Семиты и все племена!
Мы бросили вам семена.
Когда ж всколосится посев Атлантиды?
Мы ждем. Пирамиды!»

Постыдно гибнет наше время!..
Наследство дедов и отцов,
Послушно носит наше племя
Оковы тяжкие рабов.

И стоим мы позорной доли!
Мы добровольно терпим зло:
В нас нет ни смелости, ни воли…
На нас проклятие легло!

Мы рабство с молоком всосали,
Сроднились с болью наших ран.
Нет! в нас отцы не воспитали,
Не подготовили граждан.

Не мстить нас матери учили
За цепи сильным палачам —
Увы! бессмысленно водили
За палачей молиться в храм!

Про жизнь свободную не пели
Нам сестры… нет! под гнетом зла
Мысль о свободе с колыбели
Для них неведомой была!

И мы молчим. И гибнет время…
Нас не пугает стыд цепей —
И цепи носит наше племя
И молится за палачей…

Между 1857 и 1861

Доля бесталанная,
Что жена сварливая,
Не уморит с голода,
Не накормит досыта.
Дома — гонит из дому,
Ведёт в гости на горе,
Ломит, что ни вздумает,
Поперёк да надвое.
Ах, жена сварливая
Пошумит — уходится,
С петухами поздними
Заснёт — успокоится.
Доля бесталанная
Весь день потешается.
Растолкает сонного —
Всю ночь насмехается,
Грозит мукой, бедностью,
Сулит дни тяжёлые,
Смотреть велит соколом,
Песни петь весёлые.
Песни те весёлые
Свистом покрываются,
После песен в три ручья
Слёзы проливаются.

1857

Людскую скорбь, вопросы века —
Я знаю всё… Как друг и брат,
На скорбный голос человека
Всегда откликнуться я рад.
И только. Многое я вижу,
Но воля у меня слаба,
И всей душой я ненавижу
Себя как подлого раба,
Как я неправду презираю,
Какой я человек прямой,
Покуда жизни не встречаю
Лицом к лицу, — о Боже мой!
И если б в жизнь переходили
Мои слова, — враги мои
Меня давно б благословили
За сердце, полное любви.
Погас порыв мой благородный.
И что же? Тешится над ним
Какой-нибудь глупец холодный
Безумным хохотом своим.
«Так вот-с как было это дело, —
Мне говорит степняк-сосед:
— Себя он вёл уж очень смело,
Сказать бы: да, он скажет: нет.
Упрямство… вот и судит криво:
За правду стой, да как стоять!
Ну, перенёс бы молчаливо,
Коли приказано молчать.
Вот и погиб. Лишился места,
Притих и плачет, как дитя,
Детишек куча, дочь невеста,
И в доме хлеба — ни ломтя…»
— «Как вам не совестно, не стыдно!
Как повернулся ваш язык!
Мне просто слушать вас обидно!..» —
Я поднимаю громкий крик.
И весь дрожу. Лицо пылает,
Как лев пораненный, я зол.
Сигара в угол отлетает,
Нога отталкивает стол.
Сосед смеётся: «Что вы! что вы!
Обидел, что ли, я кого?
Уж вы на нож теперь готовы,
Ха-ха, ну стоит ли того?»
И в самом деле, я решаю:
Что портить кровь из пустяков!
Махну рукой и умолкаю:
Не переучишь дураков.
Берусь за книгу ради скуки,
И желчь кипит во мне опять:
Расчёт, обманы, слёзы, муки,
Насилье… не могу читать!
Подлец на добром возит воду,
Ум отупел, заглох от сна…
Ужели грешному народу
Такая участь суждена?
«Ты дома?» — двери отворяя,
Чудак знакомый говорит
И входит, тяжело ступая.
Он неуклюж, угрюм на вид.
Взгляд ледяной, косые плечи,
Какой-то шрам между бровей.
Умён, как бес, но скуп на речи.
Трудолюбив, как муравей.
«Угодно ли? Была б охота,
Есть случай бедняку помочь —
Без платы… нелегка работа:
Сидеть придётся день и ночь,
Писать, читать, в архиве рыться —
И жертва будет спасена».
— «А ты?» — «Без платы что трудиться!»
— «Изволь! мне плата не нужна».
И вот к труду я приступаю,
И горячусь, и невпопад
Особу с весом задеваю;
Я рвусь из сил, меня бранят.
Тут остановка, там помеха;
Я рад бы жертве, рад помочь,
Но вдруг!.. Мне тошно ждать успеха,
Мне эта медленность невмочь.
И всё с досадой я бросаю,
И после (жалкий человек)
Над бедной жертвой я рыдаю,
Кляну свой бесполезный век.
Нет, труд упорный — груз свинцовый.
Я друг добра, я гражданин,
Я мученик, на всё готовый,
Но мученик на миг один.

1861

Висел он, не качаясь,
На узком ремешке.
Свалившаяся шляпа
Чернела на песке.
В ладонь впивались ногти
На стиснутой руке.

А солнце восходило,
Стремя к полудню бег,
И, перед этим солнцем
Не опуская век,
Был высоко приподнят
На воздух человек.

И зорко, зорко, зорко
Смотрел он на восток.
Внизу столпились люди
В притихнувший кружок.
И был почти невидим
Тот узкий ремешок.

27 ноября 1916

(ВО ВРЕМЯ ТЕРРОРА)

Кто передаст потомкам нашу повесть?
Ни записи, ни мысли, ни слова
К ним не дойдут: все знаки слижет пламя
И выест кровь слепые письмена.
Но, может быть, благоговейно память
Случайный стих изустно сохранит.
Никто из вас не ведал то, что мы
Изжили до конца, вкусили полной мерой:
Свидетели великого распада,
Мы видели безумья целых рас,
Крушенья царств, косматые светила,
Прообразы Последнего Суда:
Мы пережили Илиады войн
И Апокалипсисы революций.

Мы вышли в путь в закатной славе века,
В последний час всемирной тишины,
Когда слова о зверствах и о войнах
Казались всем неповторимой сказкой.
Но мрак и брань, и мор, и трус, и глад
Застигли нас посереди дороги:
Разверзлись хляби душ и недра жизни,
И нас слизнул ночной водоворот.
Стал человек — один другому — дьявол;
Кровь — спайкой душ; борьба за жизнь — законом;
И долгом — месть.
Но мы не покорились:
Ослушники законов естества —
В себе самих укрыли наше солнце,
На дне темниц мы выносили силу
Неодолимую любви, и в пытках
Мы выучились верить и молиться
За палачей, мы поняли, что каждый
Есть пленный ангел в дьявольской личине,
В огне застенков выплавили радость
О преосуществленьи человека,
И никогда не грезили прекрасней
И пламенней его последних судеб.

Далекие потомки наши, знайте,
Что если вы живете во вселенной,
Где каждая частица вещества
С другою слита жертвенной любовью
И человечеством преодолен
Закон необходимости и смерти,
То в этом мире есть и наша доля!

21 мая 1921
Симферополь

Лишь на севере мы ценим
Весь восторг весны,-
Вешней неги не обменим
На иные сны.

После долгой ночи зимней
Нежен вешний день,
Ткани мглы гостеприимной
Расстилает тень.

Там, где землю крыл по склонам
Одноцветный снег,
Жжет глаза в лесу зеленом
Молодой побег!

В душу к нам глядит подснежник
Взором голубым;
Даже старый хлам, валежник,
Кажется живым!

Мы весной живем, как дети,
Словно бредим вслух;
В свежих красках, в ясном свете
Оживает дух!

Каждый маю стал союзник
И врагом зимы,
Каждый счастлив, словно узник,
Выйдя из тюрьмы!

1918

В тихий вечер, на распутьи двух дорог
Я колдунью молодую подстерёг,
И во имя всех проклятых вражьих сил
У колдуньи талисмана я просил.
Предо мной она стояла, чуть жива,
И шептала чародейные слова,
И искала талисмана в тихой мгле,
И нашла багряный камень на земле,
И сказала: «Этот камень ты возьмёшь,—
С ним не бойся, — не захочешь, не умрёшь.
Этот камень всё на шее ты носи,
И другого талисмана не проси.
Не для счастья, иль удачи, иль венца, —
Только жить, всё жить ты будешь без конца.
Станет скучно, — ты верёвку оборвёшь,
Бросишь камень, станешь волен, и умрёшь».

Весною степь зеленая
Цветами вся разубрана,
Вся птичками летучими —
Певучими полным-полна;
Поют они и день и ночь.
То песенки чудесные!
Их слушает красавица
И смысла в них не ведает,
В душе своей не чувствует,
Что песни те волшебные:
В них сила есть любовная;
Любовь — огонь; с огня — пожар…
Не слушай их, красавица!
Пока твой сон — сон девичий —
Спокоен, тих до утра дня;
Как раз беду наслушаешь:
В цвету краса загубится,
Лицо твое румяное
Скорей платка износится.

Стоит она, задумалась,
Дыханьем чар овеяна;
Запала в грудь любовь-тоска,
Нейдет с души тяжелый вздох;
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая —
Песку со дна не выкинет;
В лице огонь, в глазах туман…
Смеркает степь; горит заря…

Весной в реке, при месяце,
Поит коня детинушка;
Сам думает он думушку
Про девицу заветную:
«Четвертый год, как я люблю
Меньшую дочь соседскую…
Пойдешь за ней на улицу,
Затеешь речь сторонкою —
Так нет, куда! сидит, молчит…
Пошлешь к отцу посвататься —
Седой старик спесивится:
— Нельзя никак — жди череду.

Болит моя головушка,
Щемит в груди ретивое,
Печаль моя всесветная,
Пришла беда незваная;
Как с плеч свалить?— не знаю сам.
И сила есть — да воли нет;
Наружи клад — да взять нельзя,
Заклял его обычай наш;
Ходи, гляди, да мучайся,
Толкуй с башкой порожнею…

Возьму ж я ржи две четверти,
Поеду ж я на мельницу;
Про мельника слух носится,
Что мастер он присушивать.
Скажу ему: Иван Кузьмич!
К тебе нужда есть кровная:
Возьми с меня, что хочешь ты,
Лишь сделай мне по-своему».

В селе весной, при месяце,
Спокойно спит крещеный мир;
Вдоль улицы наш молодец
Идет сам-друг с соседкою,
Промеж себя ведут они
О чем-то речь хорошую.
Дает он ей с руки кольцо —
У ней берет себе в обмен;
А не был он на мельнице,
Иван Кузьмич не грешен тут.

Ах, степь ты, степь зеленая,
Вы, пташечки певучие,
Разнежили вы девицу,
Отбили хлеб у мельника.
У вас весной присуха есть
Сильней присух нашептанных…

1837

Сознанье строгое есть в жестах Немезиды:
Умей читать условные черты:
Пред тем как сбылись Мартовские Иды,
Гудели в храмах медные щиты…

Священный занавес был в скинии распорот:
В часы Голгоф трепещет смутный мир…
О, бронзовый Гигант! ты создал призрак-город,
Как призрак-дерево из семени — факир.

В багряных свитках зимнего тумана
Нам солнце гневное явило лик втройне,
И каждый диск сочился, точно рана…
И выступила кровь на снежной пелене.

А ночью по пустым и гулким перекресткам
Струились шелесты невидимых шагов,
И город весь дрожал далеким отголоском
Во чреве времени шумящих голосов…

Уж занавес дрожит перед началом драмы,
Уж кто-то в темноте — всезрящий, как сова, —
Чертит круги, и строит пентаграммы,
И шепчет вещие заклятья и слова.

9 января 1905
С.-Петербург

Желать чинов, кто славой волен,
А я быть знатным не хочу,
Колечком буду я доволен,
Когда от милой получу.

Пусть воин в поле страх наносит,
Пускай и лавры на него, —
Колечко миленькой кто носит,
Тот верно счастливей его.

Короны блеском ослепленны
Пускай завидуют царям,
А я за царство всей вселенной
Колечка милой не отдам.

Колечко дух мой утешает,
Колечко счастье мне дарит
И всё на свете заменяет,
Коль на руке моей блестит.

Коли фортуна наградила,
Пускай те в золоте блестят.
Колечко мила подарила —
Я с ним и в бедности богат.

1820

В эти белые дни мы живем, как во сне.
Наше сердце баюкает нега
Чьих-то ласк неживых в гробовой тишине
Усыпительно мягкого снега.
Если в комнате ночью при лампе сидишь,
Зимний город молчит за стеною,
И такая кругом бесконечная тишь,
Как на дне, глубоко под водою.
Даже снег в переулке ночном не хрустит.
С каждым днем в моей келье все тише,
Только саван холодный и нежный блестит
При луне на белеющей крыше.
И подобье прозрачных невиданных роз —
По стеклу ледяные растенья.
Ночью в лунном сиянии чертит мороз —
Невозможных цветов сновиденья.

1897

Воробьи в кустах дерутся,
Светит солнце, снег, как пух.
В васильковом небе вьются
Хороводы снежных мух.
Гриша — дома, у окошка.
Скучно в комнате играть!
Даже, вон, — лентяйка кошка
С печки в сад ушла гулять.
Мама гладит в кухне юбку…
«Гриша, Гриша, — ты куда?»
Влез он в валенки и шубку,
Шапку в руки — и айда!

Руки в теплых рукавичках,
Под лопатой снег пищит…
Снег на лбу и на ресничках,
Снег щекочет, смех смешит…
Вырос снег копной мохнатой,
Гриша бегает кругом,
То бока побьет лопатой,
То, пыхтя, катает ком…
Фу, устал. Еще немножко!
Брови — два пучка овса,
Глазки — угли, нос — картошка,
А из елки — волоса.
Вот так баба! Восхищенье.
Гриша пляшет. «Ай-да-да!»
Воробьи от удивленья
Разлетелись, кто куда.

В тихой детской так тепло.
Стекла снегом замело.
Синеглазая луна
Вылезает из окна..
Ветер прыгает по крыше…
Отчего не спится Грише?
Встал с кроватки босиком
(Ай, как скользко на полу!)
И по комнате бегом
Поскорей — скорей к стеклу:
За окном — сосульки льду…
Страшно холодно в саду!
Баба, бедная, не спит,
Посинела и дрожит…

Раз! Одеться Грише — миг:
В угол — шмыг,
Взял в охапку
Кофту, дедушкину шапку,
Старый коврик с сундука,
Два платка,
Чью-то юбку из фланели.
(Что тут думать, в самом деле!)
И скорей — скорее в сад…
Через бревна и ухабы,
Через дворницкую Шавку,
Через скользкую канавку,
Добежал — и сел у бабы:
«Вот! Принес тебе наряд…
Одевайся… Раз и раз!
Десять градусов сейчас».

Ветер смолк. В саду светло.
Гриша бабу всю закутал.
Торопился — перепутал,
Все равно ведь ей тепло:
Будет юбка на груди
Или кофта позади…
«До свиданья! Спи теперь».
Гриша марш домой и в дверь,
Пробежал вдоль коридора,
Вмиг разделся, скоро-скоро,
И довольный — хлоп в кровать, —
Спать!

Ветр нам противен, и якорь тяжелый
Ко дну морскому корабль приковал.
Грустно мне, грустно, тоскую день целый;
Знать, невеселый денек мне настал.

Скоро минуло отрадное время;
Смерть всё пресекла, наш незваный гость;
Пала на сердце кручина как бремя:
Может ли буре противиться трость?

С жизненной бурей борюсь я три года,
Три года милых не видел в глаза.
Рано с утра поднялась непогода:
Смолкни хоть к полдню, лихая гроза!

Что ж! может, счастливей буду, чем прежде,
С матерью свидясь, обнявши друзей.
Полно же, сердце, вернися к надежде;
Чур, ретивое, себя не убей.

1814

_Из Бодлэра

Голубка моя,
Умчимся в края,
Где всё, как и ты, совершенство,
И будем мы там
Делить пополам
И жизнь, и любовь, и блаженство.
Из влажных завес
Туманных небес
Там солнце задумчиво блещет,
Как эти глаза,
Где жемчуг-слеза,
Слеза упоенья трепещет.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

Вся мебель кругом
В покое твоем
От времени ярко лоснится.
Дыханье цветов
Заморских садов
И веянье амбры струится.
Богат и высок
Лепной потолок,
И там зеркала так глубоки;
И сказочный вид
Душе говорит
О дальнем, о чудном Востоке.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

Взгляни на канал,
Где флот задремал:
Туда, как залетная стая,
Свой груз корабли
От края земли
Несут для тебя, дорогая.
Дома и залив
Вечерний отлив
Одел гиацинтами пышно,
И теплой волной,
Как дождь золотой,
Лучи он роняет неслышно.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

1885

Она, свои скрывая груди
И лоно зыбким тростником,
На мир, где колдовали люди,
Смотрела из реки тайком.
Ей был понятен их веселий
И их забот вседневный строй, —
Призыв пастушеской свирели,
Костер рыбачий под горой.
Она любила хороводы
И песни дев издалека,
Когда ложилась мгла на воды
И стыла темная река.
А в день осенних водосвятий,
Из-под воды едва видна,
Как речь таинственных заклятий,
Молитвы слушала она.
Когда же рой детей, купаясь,
Шнырял по вспугнутой реке,
Она звала их, откликаясь
На непонятном языке.
Но, видя проходящих парней,
Вечеровой порой, в тиши,
Еще нежней, еще коварней
Смеялась, зыбля камыши.

Год написания: 1907

В кустарнике залегши у дороги,
Разбойник под вечер добычи нажидал,
И, как медведь голодный из берлоги,
Угрюмо даль он озирал.
Посмотрит, грузный воз катит, как вал.
«О, го!— Разбойник мой тут шепчет;— знать, с товаром
На ярмарку; чай все сукно, камки, парчи.
Кручина, не зевай — тут будет на харчи:
Не пропадет сегодня день мой даром».
Меж тем подъехал воз; кричит Разбойник: «Стой!»—
И на Извозчика бросается с дубиной.
Да лих; схватился он не с олухом-детиной:
Извозчик — малый-удалой;
Злодея встретил мостовиной,
Стал за добро свое горой,
И моему герою
Пришлося брать поживу с бою —
И долог и жесток был бой на этот раз.
Разбойник с дюжины зубов не досчитался,
Да перешиблена рука, да выбит глаз;
Но победителем однакож он остался:
Убил Извозчика злодей.
Убил — и к добыче скорей.
Что ж он завоевал?— Воз целый пузырей!

Как много из пустого
На свете делают преступного и злого.

1833

По гребле неровной и тряской,
Вдоль мокрых рыбачьих сетей,
Дорожная едет коляска,
Сижу я задумчиво в ней,-

Сижу и смотрю я дорогой
На серый и пасмурный день,
На озера берег отлогий,
На дальний дымок деревень.

По гребле, со взглядом угрюмым,
Проходит оборванный жид,
Из озера с пеной и шумом
Вода через греблю бежит.

Там мальчик играет на дудке,
Забравшись в зеленый тростник;
В испуге взлетевшие утки
Над озером подняли крик.

Близ мельницы старой и шаткой
Сидят на траве мужики;
Телега с разбитой лошадкой
Лениво подвозит мешки…

Мне кажется все так знакомо,
Хоть не был я здесь никогда:
И крыша далекого дома,
И мальчик, и лес, и вода,

И мельницы говор унылый,
И ветхое в поле гумно…
Все это когда-то уж было,
Но мною забыто давно.

Так точно ступала лошадка,
Такие ж тащила мешки,
Такие ж у мельницы шаткой
Сидели в траве мужики,

И так же шел жид бородатый,
И так же шумела вода…
Все это уж было когда-то,
Но только не помню когда!

1840-e годы

1
Умри, Флоренция, Иуда,
Исчезни в сумрак вековой!
Я в час любви тебя забуду,
В час смерти буду не с тобой!
О, Bella[1], смейся над собою,
Уж не прекрасна больше ты!
Гнилой морщиной гробовою
Искажены твои черты!
Хрипят твои автомобили,
Твои уродливы дома,
Всеевропейской желтой пыли
Ты предала себя сама!
Звенят в пыли велосипеды
Там, где святой монах сожжен,
Где Леонардо сумрак ведал,
Беато снился синий сон!
Ты пышных Медичей тревожишь,
Ты топчешь лилии свои,
Но воскресить себя не можешь
В пыли торговой толчеи!
Гнусавой мессы стон протяжный
И трупный запах роз в церквах —
Весь груз тоски многоэтажный —
Сгинь в очистительных веках!
Май-июнь 1909

2
Флоренция, ты ирис нежный;
По ком томился я один
Любовью длинной, безнадежной,
Весь день в пыли твоих Кашин?
О, сладко вспомнить безнадежность:
Мечтать и жить в твоей глуши;
Уйти в твой древний зной и в нежность
Своей стареющей души…
Но суждено нам разлучиться,
И через дальние края
Твой дымный ирис будет сниться,
Как юность ранняя моя.
Июнь 1909

3
Страстью длинной, безмятежной
Занялась душа моя,
Ирис дымный, ирис нежный,
Благовония струя,
Переплыть велит все реки
На воздушных парусах,
Утонуть велит навеки
В тех вечерних небесах,
И когда предамся зною,
Голубой вечерний зной
В голубое голубою
Унесет меня волной…
Июнь 1909

4
Жгут раскаленные камни
Мой лихорадочный взгляд.
Дымные ирисы в пламени,
Словно сейчас улетят.
О, безысходность печали,
Знаю тебя наизусть!
В черное небо Италии
Черной душою гляжусь.
Июнь 1909

5
Окна ложные на? небе черном,
И прожектор на древнем дворце.
Вот проходит она — вся в узорном
И с улыбкой на смуглом лице.
А вино уж мутит мои взоры
И по жилам огнем разлилось…
Что мне спеть в этот вечер, синьора?
Что мне спеть, чтоб вам сладко спалось?
Июнь 1909

6
Под зноем флорентийской лени
Еще беднее чувством ты:
Молчат церковные ступени,
Цветут нерадостно цветы.
Так береги остаток чувства,
Храни хоть творческую ложь:
Лишь в легком челноке искусства
От скуки мира уплывешь.
17 мая 1909

7
Голубоватым дымом
Вечерний зной возносится,
Долин тосканских царь…
Он мимо, мимо, мимо
Летучей мышью бросится
Под уличный фонарь…
И вот уже в долинах
Несметный сонм огней,
И вот уже в витринах
Ответный блеск камней,
И город скрыли горы
В свой сумрак голубой,
И тешатся синьоры
Канцоной площадной.
Дымится пыльный ирис,
И легкой пеной пенится
Бокал Христовых Слез…
Пляши и пой на пире,
Флоренция, изменница,
В венке спаленных роз!..
Сведи с ума канцоной
О преданной любви,
И сделай ночь бессонной,
И струны оборви,
И бей в свой бубен гулкий,
Рыдания тая!
В пустынном переулке
Скорбит душа твоя…

Август 1909

В лабиринте

Проходя по лабиринту

Позабыв о блеске Солнца, в свете призрачных
огней,
Проходя по лабиринту бесконечных ступеней,
С каждым шагом холодею, с каждым днем
темнее грусть
Все, что было, все, что будет, знаю, знаю наизусть.

Было много… Сны, надежды, свежесть чувства, чистота
А теперь душа измята, извращенна, и пуста.
Я устал. Весна поблекла. С Небом порван мой завет.
Тридцать лет моих я прожил. Больше молодости
нет.

Я в бесцельности блуждаю, в беспредельности
грущу,
И, утратив счет ошибкам, больше Бога не ищу.
Я хотел от сердца к Небу перебросить светлый
мост, —
Сердце прокляло созвездья, сердце хочет лучших
звезд.

Что же мне еще осталось? С каждым шагом
холодеть?
И на все, что просит счастья, с безучастием глядеть?
О, последняя надежда, свет измученной души,
Смерть, услада всех страданий, Смерть, я жду тебя,
спеши!

Она придет

Она придет ко мне безмолвная,
Она придет ко мне бесстрастная,
Непостижимой неги полная,
Успокоительно-прекрасная.

Она придет как сон таинственный,
Как звук родной во мгле изгнания,
И сладок будет миг единственный
На грани мрака и сознания.

Я буду тихим, буду радостным,
Изведав счастье примирения,
Я буду полон чувством сладостным,
Неизъяснимостью забвения.

Безгласно буду я беседовать
С моей душою улетающей,
Безгласно буду проповедовать
О силе жизни созидающей, —

О силе Правды, не скудеющей
За невозбранными пределами,
И над умершим тихо веющей
В последний раз крылами белыми.

Кому я молюсь?

Кому я молюсь? Холодному ветру.
Кому я молюсь? Равнине морской.
Я брат не людям, а буре и ветру,
Я брат холодной равнине морской.

Куда иду я? К горным вершинам.
Куда иду я? К пустыням глухим.
Я брат холодному горному ветру,
Живу одиноко и растаю как дым.

Чего хочу я? Тени последней.
Чего хочу я? Смерти одной.
Я дух бесстрастный, дух бесприютный.
Хочу я дремоты, дремоты ночной.

О, волны морские, родная стихия моя,
Всегда вы свободно бежите в иные края,
Всегда одиноки в холодном движеньи своем,
А мы безутешно тоскуем — одни и вдвоем.

Зачем не могу я дышать и бежать, как волна,
Я в мире один, и душа у меня холодна,
Я также спешу все в иные, в иные края, —
О, волны морские, родная стихия моя!

Море — вечное стремленье, горы — царственный покой.
Если ты стремишься к счастью, вверь ладью волне
морской:
Час придет, волненьем вечным утомится жадный
взор, —
Спи тогда с разбитым сердцем в тихом царстве
мертвых гор.

На вершине

Я в горы ушел до рассвета: —
Все выше, туда, к ледникам,
Где ласка горячего лета
Лишь снится предвечным снегам, —

Туда, где холодные волны
Еще нерожденных ключей
Бледнеют, кристально-безмолвны,
И грезят о чарах лучей, —

Где белые призраки дремлют,
Где Время сдержало полет,
И ветру звенящему внемлют
Лишь звезды, да тучи, да лед.

Я знал, что века пролетели,
Для сердца Земля умерла.
Давно возвестили метели
О гибели Блага и Зла.

Еще малодушные люди
Цепей не хотели стряхнуть.
Но с думой о сказочном чуде
Я к Небу направил свой путь.

И топот шагов неустанных
Окрестное эхо будил,
И в откликах звучных и странных
Я грезам ответ находил.

И слышал я сагу седую,
Пропетую Гением гор,
Я видел Звезду Золотую,
С безмолвием вел разговор.

Достиг высочайшей вершины,
И вдруг мне послышался гул: —
Домчавшийся ветер долины
Печальную песню шепнул.

Он пел мне: «Безумный! безумный!
Я — ветер долин и полей,
Там праздник, веселый и шумный,
Там воздух нежней и теплей».

Он пел мне: «Ты ищешь Лазури?
Как тучка растаешь во мгле!
И вечно небесные бури
Стремятся к зеленой Земле».

«Прощай!» говорил он. «Хочу я
К долинам уйти с высоты, —
Там ждут моего поцелуя,
Там дышат живые цветы».

«У каждого дом есть уютный,
Открытый дневному лучу.
Прощай, пилигрим бесприютный,
Спешу… Убегаю… Лечу!»

Все смолкло. Снега холодели
В мерцаньи вечерних лучей.
И крупные звезды блестели
Печалью нездешних очей.

Далекое Небо вздымалось,
Ревнивую тайну храня.
И что-то в душе оборвалось,
И льды усыпили меня.

Мне чудилось: Колокол дальний
С лазурного Неба гудел,
Все тише, нежней и печальней, —
Он что-то напомнить хотел.

И, видя хребты ледяные,
Я понял в тот призрачный миг,
Что, бросив обманы земные,
Я правды Небес не достиг.

ВЕНЧАННАЯ НАДЕЖДА РОССИЙСКИЯ ИМПЕРИИ
В ВЫСОКИЙ ПРАЗДНИК КОРОНОВАНИЯ ВСЕПРЕСВЕТЛЕЙШИЯ
ДЕРЖАВНЕЙШИЯ ВЕЛИКИЯ ГОСУДАРЫНИ ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ,
ИМПЕРАТРИЦЫ И САМОДЕРЖИЦЫ ВСЕРОССИЙСКИЯ,
ПРИ ПУБЛИЧНОМ СОБРАНИИ САНКТПЕТЕРБУРГСКОЙ
ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК ВСЕРАДОСТНО
И ВСЕПОДДАННЕЙШЕ В САНКТПЕТЕРБУРГЕ АПРЕЛЯ 29 ДНЯ
1742 ГОДА
СТИХАМИ ПРЕДСТАВЛЕННАЯ ОТ ГОТЛОБА ФРИДРИХА ВИЛЬГЕЛЬМА
ЮНКЕРА, ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
НАДВОРНОГО КАМЕРНОГО СОВЕТНИКА,
ИНТЕНДАНТА СОЛЯНЫХ ДЕЛ И ЧЛЕНА АКАДЕМИИ НАУК.
С НЕМЕЦКИХ РОССИЙСКИМИ СТИХАМИ ПЕРЕВЕЛ
МИХАЙЛО ЛОМОНОСОВ, АКАДЕМИИ НАУК АДЪЮНКТ

Россия, что тебя за весел дух живит?
Как можешь рада быть? Европа вся скорбит;
Тебе грозит раздор, лукавство сети ставит,
Продерзкий полк землей и морем бег свой правит,
Что мыслью в твой предел уже давно вступил,
Пограбил все места, твое добро сглотил.
Орлы, как вы еще веселой глас послали?
Подкрались тигры к вам, внезапно львы напали.

Но радость истинна; уже признал весь свет,
10 Как ты на трон Петров взошла, Елисавет,
Чрез сильной дух его в противных страх вложити;
Он будет свой трофей, твой щит наследство крыти.
Вступила вольной ты в стезю его ногой,
Где рок его вспятил, тут путь начался твой.
Ты будешь так, как он, любовь во всей вселенной,
Князей пример, покров земли, тебе врученной.

Велико дело в сем равно душе твоей:
Как он отец наш был, ты мать России всей.
Когда Олимп давал таких монархов славных?
20 Весь свет, что чтит его, ему не узрит равных.
Сквозь все препятства он главу свою вознес,
Монарх здесь, там отец, хвалой к верьху небес.
Пристойны скажет кто к правленью стран науки,
Где не был дух его и храбры купно руки?

Надежда стран его венчанна днесь в тебе,
Понеже всякой чин пособы ждет себе.
Ты, ты, монархиня, на пользу всё исправишь,
Неполной труд его со всем скончишь, прославишь.
Ты скиптр рукой берешь, коварна злость дрожит,
30 Хоть тяжко злато в нем, любовь тебя крепит.
Счастлива будешь тем, земель императрица,
Печаль прогонишь всю, сердец людских царица.

Как ясной солнца луч в немрачной утра час,
Так твой приятной взор отрадой светит в нас.
В тебе с величеством сияет к нам приятство,
С небес влиянной дар доброт твоих изрядство,
К почтенью нас ведет прекрасной зрак лица.
В тебе дивимся мы премудрости творца,
В талантах что твоих венца достойных зрится,
40 Чрез кои мы давно желали ввек плениться.

Твоя высока мысль цесарску кровь значит,
Что ты Геройска дщерь, твой бодрой дух гласит,
И склонность верности чинить всегда награду,
Невинных брать под кров и бедным дать отраду.
Коль сильных сих доброт в тебе велика власть?
Хвалы достойна мысль, и славой полна страсть,
Живот души твоей, что тщится толь ревниво
Прилично трону жить, являть породы диво.

Тебя к сему избрать творец изволил сам
50 И древо дней твоих растить в цветах к плодам.
Являешь склонность к нам, что прежде ты таила,
Котору с бодростью стараньем ты открыла.
Твоя десница что на пользу нам чинит,
То правит зрел совет, и добр успех скорит.
Пресильной разум твой поспешно всё пронзает,
Намеренье твое с желаньем всех кончает.

Мы можем наш талан уже вперед прозрить:
Духовной будет чин ученьем нас крепить
И чисту жизнь блюсти, с словами оных сходну,
60 С наукой кроткой нрав и с тем премудрость сродну,
И мирно в бозе жить и ревность в том казать,
Чтоб бедным помощь дать, страстей набег попрать.
Они покажут всем промеж собой согласно,
Что то сама любовь, что зрим во оных ясно.

Тобою будет сей почтенье чин иметь,
Чего достоин он, всегда то будет зреть,
Чтобы простой народ пороков впредь чужался
И свято в мире жить по их словам старался.
Священство в ревности пред божий станет трон,
70 Имея чисту мысль, хранив его закон,
И дух его готов небесну власть склонити,
Его чтоб сердце взять и мир благословити.

Твой веры полной ум умножит счастье в нас,
Понеже правда, свет с тобой на всякой час,
Что ты чрез твой совет в един союз приводишь,
Чрез умно следство все препятства превосходишь,
Ты держишь зависть злу и ненависть в браздах
И правду с разумом всегда в твоих очах,
И верность истинну, и вольну мысль в совете,
80 Источник толь богат к делам преславным в свете!

Хотя велика толь монаршска власть твоя,
Но видим, правишь как самую ты себя.
Ты мысль твою тогда на инной путь склоняешь,
Когда других совет правдиве быть познаешь.
Тебе сия хвала пребудет ввек красой,
Возвысишь твой народ на счастья верьх с собой,
Не зная, что цари с князями мимо ходят,
Когда те ложну власть как сон на мысль наводят.

Тебе единой дан высокой верьх хвалы,
90 Твоими должно звать потом других труды;
Что острой разум твой в вещах отмену знает,
Известное чинит, не то, что только чает.
За ясной солнца свет луны не чтишь лучей;
Князей искусство всё: совет, разбор вещей,
Различных склонностей в слугах и всей державе
Для счастья их земель и к большей трона славе.

Коль здраво мыслишь ты, толь скоро всё кончишь.
В чем здесь совет даешь, то делом там велишь
С пристойной бодростью, во всех делах свободно,
100 Что царску кажет кровь, монархам что природно.
Ты зришь всегда умом, что долга мысль в делах
Даст часто хуждший плод, неж жар в крытых сердцах,
И чрез един момент, излишно что пробавлен,
Разумной замысл прочь бывает так отставлен.

Твоя страна и так большая света часть,
Разумна храбрость где над злобой держит власть.
И звук ее хвалы, взбуждать что должен к чести,
Как терн в чужих ногах и ось в очах у лести.
И зависть метит в нас, где нельзя силой взять,
110 Тут ложной дружбой ков желает нас прельщать.
Державнейша! твоих советов он не знает,
Коль скоро разум твой такую сеть терзает.

Нынь зависть, как змия, ведет лукавой взгляд
И ядом полну мысль на ону ночь назад,
Когда российский род под игом в тьме держался
И злого Батия кумиру ниц склонялся.
Та мыслит паки впредь тому же быть у нас,
Однако всё сие лишь снится ей на час.
Не будет с нами так в бою опять глумиться,
120 Чтобы противу ста и тысяче склониться.

Нет, о монархиня, в том разум твой во всем.
Блещи Петровым вверьх чрез равну мочь мечем,
Что дерзка гордость вновь себя казнить взбудила;
Он вышел сам наруж, лишь та себя явила.
Постигни сих врагов, победу с ними всю,
Принуди к миру их чрез краткую войну,
Неблагодарность что воздвигнула с хулою
И мздой завистлив род, подкупленный чужою.

Покрой твой шлемом верьх, Минерва наших лет,
130 Воткни копье твое: твой полк готов идет,
Полтавских семя поль, к победам склонны дети,
Попранна что врага в ногах обыкли зрети,
От коих Мелибок и Кавказ сам дрожал,
И с Вислой черной понт, как сильных бурь, бежал,
Побитых что врагов принудили к покою
И пальм снопы несли геройскою рукою.

В хладу Балтийских вод их храброй дух горит,
С весельем как на борт, так в поле быть спешит.
В долинах и в горах и где свирепы волны
140 Поставят грудь свою, отважных мыслей полны.
Морской народ спешит, возносит весел глас:
«Что долго ждали толь, уже проходит час.
Каморы полны все, палубы пушки кроют,
Готовы в путь со всем, вот в море вдруг пороют».

Вели твой флаг поднять, и вимпел в ветр пустить,
И страшной лес в волнах российских машт открыть,
Пресильной вывесть флот из ледных устий в море
И мочь твоих галер к пособе оных вскоре,
Вогнали что велик в морски заливы страх,
150 Мутила чем боязнь Эвксинской понт в брегах.
Судам на брань бежать вели в ужасном виде:
Отец твой был Нептун, ты равна будь Фетиде.

Дай им указ к тому; ружье уже востро,
И верность силу даст в солдат твоих плечо.
С весельем правьте путь в поля, полки орлины,
Где ваш насмешлив враг, пройдите все долины,
Разройте гнезда их; добыча хоть мала,
Однако будет в том велика вам хвала
И с ней довольство нам, чем вашу храбрость пети.
160 Не возьмем хоть богатств, но будем мир имети.

Пущай, державнейша, пущай туда пойдут,
Куда собой хотят, где пальмы их цветут.
Без страху мы живем, чем бог врага смущает;
Он рок приметил свой, к нам ближе не дерзает.
Границы с крепостьми имеют тверд покров
Твой храброй полк и с ним снаряд поверьх валов,
На гору дерзость что, рыгая огнь жерлами,
Твой грозной мещет гром и смерть между врагами.

По праву должно так их силою смирять,
170 Что бог изволил сам тебе для нас послать,
Твой бодрой дух спешит любви щедроту дати
И сильнейшим ружьем тебе триумф сыскати.
Тебя прославит то, не помнишь что обид
И щедро презрила проступок гнусной вид;
Хотя приятна месть, но быть в тебе не смеет:
Что твой высокой дух собою сам владеет.

Я мышлю, что наш враг в твоей доброте зрит,
Что склонна к милости, хотя полки крепит.
Он ставит войско в строй, притом и мертвых числит,
180 То перемирных дней, просить то миру мыслит.
Изволь, державнейша: явила ты пред сим,
Что хочешь миловать, неж вредна быти им,
Вся власть в твоих руках, когда их просьба нравна,
Твоя земля и так своим пространством славна.

Как норду мир подашь, иметь всё будет он,
Премудру кажешь мысль, на твой восшедши трон.
Подобна ты во всем британ Елисавете,
Славне что разумом была, неж бранью в свете,
Ввела науки все, британ хвалу взнесла,
190 Богатства и ума довольно им дала,
В воздержных торжествах казну и честь достала,
По-царски век жила, в победах жизнь скончала.

Ты видишь, равно ей, к талану путь прямой,
Известны будут нам науки все тобой.
Чрез оны человек приходит к совершенству,
К сему нас бог избрал с натурою блаженству.
Те красят нашу плоть, острят и разум в нас;
Без них мы мрачны, как нечищеной алмаз,
Что в диком камне скрыт, очей людских таится,
200 Где светлость и цена в всегдашней тьме не зрится.

Кто им добро чинит, воздать те могут всё,
И делом кажет нам их свет лице свое.
Художеств разных плод обильный в тьмах являют,
Чрез прибыль славную своих обогащают.
Тиранам мерзки те: они враги себе.
Монархи любят их подобные тебе.
Когда спокойно их хранит кака держава,
Бывают счастье стран, корон краса и слава.

Империя твоя пространной дом для них.
210 Коль много скрытых есть богатств в горах твоих!
Что прошлой век не знал, натура что таила,
То всё откроет нам твоих стараний сила.
Ты помощь в том даешь, как сам родитель твой.
Что нам прилежность даст, то тратит враг собой.
Последню мочь его голодна скудость склонит
И горду мысль его сильней огня прогонит.

Позволь купечеству торгом довольну быть
В излишестве твоем, и безопасно жить,
Позволь свободной путь, умножь суда, товары
220 Чрез кроткие твои доброт душевных дары:
Страна как человек: как сердце бьется в нем,
Содержит кровь всегда в прямом бегу своем;
То может каждой член напитан быть удобно;
Как тело дух живит, так земли торг подобно.

В делах с речьми людей согласия прибавь,
С надеждой верну мысль на равной вес поставь,
Чтобы в торгу своем никто не знал урону;
Гони от портов прочь обман, утрату, спону;
Чрез вольность к нам введи талан земель чужих.
230 И для того что всяк прибытков ждет своих,
Дай большу вольность тем, что нам живут согласно
И наш товар берут, как мы от оных, власно.

В твоей премудрости высокой дар сей скрыт.
Поставь правдивой суд, откуду ложь бежит,
Лукавство, ков и лесть низринь из мест судебных,
Вели на правду зрить, как ты, в делах враждебных,
Без траты времени в обидах помощь дай,
Коварну зависть, злость по их делам карай,
Невинных току слез посли твою утеху,
240 Избавь от хищных рук твоих людей к успеху.

Благословен будь день, что избран был к тому,
Когда склонилась ты к народу твоему.
О коль предраг залог от сей высокой страсти!
И коль пресладок плод, любовь подданных к власти!
Колика радость нам тебе врученным быть!
Велика сладость коль себя любиму зрить!
Геройска бьется грудь, смотря твоих забаву,
А наша, чтоб твою почтить довольно славу.

«Господствуй и имей над счастьем полну власть,
250 Всевышний даст тебе в талане лучшу часть:
Чтобы познать могли в грядущий век потомки,
Что ты всех жен краса, твои дела коль громки», —
Желая то, гласят брега Балтийских вод,
До толь, где кажет свой яппонцам солнце всход;
И от Каспийских волн до гор, где мраз насильный.
Где мал народ, больших зверей стада обильны.

Восток и запад весь, большая часть земли
На промысл смотрит твой и чтит дела твои.
И силу войск твоих, и честь от многих тронов,
260 И оных стран союз, и твердь твоих законов.
Будь как начальной луч в средине всех планет,
Что сам собой стоит и круг себя течет
И столько тяжких тел пространным вихрем водит,
Что каждое из них чрез вечный путь свой ходит.

Тебя творец для нас до времени скрывал.
Когда пременный рок бедами нас смущал.
В мятежны те часы и мудры все молчали;
Что рок отнять не мог, то злы насильно взяли,
Смутили все в одно; в союзе силы нет!
270 Политика зрит вдаль, но слаб ее совет.
Ужасна будет коль ее потом кончина?
Того нам нельзя знать, покажет впредь година.

Довольно, небо, будь потоком слез людских;
Поставь уж с нами мир за кровь рабов твоих.
Низвергни мерзкой ков, что вводит брань в народы,
Подай спокойной век, сгони от нас погоды.
Вздыхает верность так, того Россия ждет.
Тебе всесильного рука венец дает,
Где непорочной лавр, где чист жемчуг и ясный
280 Тебе, монархиня, наш ангел мира красный.[1]

Первая половина 1742

[1]Венчанная надежда Российския империи в высокий праздник коронования велик и я государыни Елисаветы Петровны в Санктпетербурге апреля 29 дня 1742 года стихами представленная от Готлоба Фридриха Вилгельма Юнкера, с немецких российскими стихами перевел Михайло Ломоносов. Отд. изд., Спб., 1742.
Львы — шведы.
Батий — Батый.
Мелибок,- старинное название горного кряжа Брокен (в Гарце).
Перемирных дней. Война со Швецией вступила в стадию перемирия вскоре после воцарения Елизаветы Петровны.
Британ Елисавета — королева английская Елизавета (1533-1603).

Dors, dors, mon enfant!

Не буди его в тусклую рань,
Поцелуем дремоту согрей…
Но сама — вся дрожащая — встань!
Ты одна, ты царишь… Но скорей!
Для тебя оживил я мечту,
И минуты ее на счету
..................
Так беззвучна, черна и тепла
Резедой напоенная мгла…
В голубых фонарях,
Меж листов на ветвях
Без числа
Восковые сиянья плывут,
И в саду,
Как в бреду,
Хризантемы цветут…
..............
Все, что можешь ты там, все ты смеешь теперь,
Ни мольбам, ни упрекам не верь!
....................
Пока свечи плывут
И левкои живут,
Пока.дышит во сне резеда —
Здесь ни мук, ни греха, ни стыда…
Ты боишься в крови
Своих холеных ног,
И за белый венок
В беспорядке косы?
О, молчи! Не зови!
Как минуты-часы
Не таимой и нежной красы.
........ На ветвях,

В фонарях догорела мечта —
Голубых хризантем…
...............
Ты очнешься — свежа и чиста,
И совсем… о, совсем!
Без смятенья в лице,
В обручальном кольце
..............
Стрелка будет показывать семь…

Далеко, далеко
Красив, одинок,
На Волге широкой
Лежит островок —
Туда я летаю
На крыльях мечты;
Я помню, я знаю
Его красоты:
Тропинки извивы
Под сводами ивы,
Где слышно: куку,
Ведут к озерку.
Там берег песчаный…
На нем пред водой:
И стол деревянный
С дерновой софой,
И темные сени
Старинных дерев —
Прибежище лени,
Мечтательных снов.
Налево — беседка,
Как радость, мила:
Природа-кокетка
Ее убрала
И розой, и маком,
И свежей травой,
Прохладой и мраком,
А ночью — луной.
Туда, как ложится
На Волгу покой
И небо глядится
В утихших водах,
Приходит… садится
С тоскою в очах
И в сердце с тоскою
Девица-краса;
Глядит в небеса,
Чуть-чуть головою
Склонясь на ладонь —
И взоры прекрасной
То нежны н ясны,
Как божий огонь,
То мрачны и томны,
Как вечер худой,
Безлунный и темный,
Иль сумрак лесной.
Когда же рассветом
Горят небеса
И с птичкой-поэтом
Проснутся леса,
Росистой тропинкой
Девица спешит
С прелестной корзинкой,
Где книга лежит,
В беседку… Вот села,
Тиха и бледна,
А все не без дела:
Читает она —
Поэта Светланы,
Вольтера, Парни…
А Скотта романы —
Ей праздник они.
Она отмечает
Идей красоты
И после — в листы
Альбома включает:
Так сушит цветы
Цветов обожатель.
О, счастлив писатель
В руках красоты!
Далеко, далеко
Красив, одинок
Лежит островок.
Когда же, о боги!
Поэт и студент
Для дальней дороги
Получит патент?
Когда он, веселый,
Узрит не в мечтах
Знакомые селы
При светлых водах?
Когда он похвалит
Таинственный рок?
Когда он причалит
Свой легкий челнок
Под тенью прохладной
Туда, к островку,
И с думой отрадной
Взглянув на реку,
«О радость! воскликнет,
Я здесь, я живу!»
И снова привыкнет
Там жить на яву?

В вечерней комнате сидели мы втроем.
Вы вспомнили безмолвно о четвертом.
Пред первым, тем, кто презирался чертом,
Четвертый встал с насмешливым лицом…

Увидевший вскричал, а двое вас —
Две женщины с девической душою —
Зажгли огонь, пугаясь бледнотою
Бессильного осмыслить свой рассказ…

… Утрела комната. И не было троих.
Все разбрелись по направленьям разным.
Служанка Ваша, в любопытстве праздном,
Сдувала пыль. И вдруг раздался крик:

У письменного — скрытного — стола
Увидела подгорничная в страхе,
Что голова хозяина… на плахе!
Все через миг распалось, как вода.

… А заденела комната, с письмом
От Вашего врага пришел рассыльный.
И в том письме, с отчаяньем бессильным"
Молили Вас прийти в презренный дом:

Ребенок умирал. Писала мать.
И Вы, как мать, пошли на голос муки,
Забыв, что ни искусству, ни науке
Власть не дана у смерти отнимать.

… Вы вечером страдали за порыв,
И призраки Вам что-то намекали…
А жизнь пред Вами в траурном вуале
Стояла, руки скорбно опустив…

И показав ряд родственных гробов,
Смертельный враг духовных одиночеств,
Грозила Вам мечом своих пророчеств,
Любовь! ты — жизнь, как жизнь — всегда любовь.

1911

Мельница забытая
В стороне глухой.
К ней обоз не тянется,
И дорога к мельнице
Заросла травой.
Не плеснется рыбица
В голубой реке.
По скрипучей лесенке
Сходит мельник старенький
В красном колпаке.
Постоит, послушает —
И грозит перстом
В даль, где дым из-за лесу
Завился веревочкой
Над людским жильем.
Постоит, послушает —
И пойдет назад:
По скрипучей лесенке,
Поглядеть, как праздные
Жернова лежат.
Потрудились камушки
Для хлебов да каш.
Сколько было ссыпано —
Столько было смолото,
А теперь шабаш!
А теперь у мельника —
Лес да тишина,
Да под вечер трубочка,
Да хмельная чарочка,
Да в окне луна.

Уж не Фавора ль я на раме
По ребрам светлых туч хожу?
Иль Соломона в дивном храме
Вкруг изумленный взор вожу
По злату, по мусий, порфирам,
И к звонким Сионит {1} псалтирям
Клоню вперенны ушеса?
Восторг все наполняет чувства:
Богатство, красоту искусства,
Отверсты вижу небеса!

1 Сионские, или духовные музы.

Ни бурь, ни морь, ни громов рева
Не внемлет, благовея, мир.
Что се? — Святых в святая Дева
Восходит, вслед струя эфир!
Глава увенчанна звездами,
Луна блистает под ногами,
Как солнце, ясен взгляд и тих;
Одета неба омофором,
Предстала пред Всевидца взором, —
И слышу свыше Девы лик:

«О вечный, Трисвятый
И непостижный Сый!
Вселенну наполняяй
И обитаяй в храмах
Тобой живых сердец,
Воззри на оны сонмы,
На чистый фимиам,
Тебе от них куримый,
И на царя, колена
Прелонша пред Тобой,
Который храм сей создал
В земну обитель мне;
И будь благоприятен
Народу и ему,
Как в мире так и в брани,
Чтоб угождал Тебе».

И се, в подобье глубине,
Свет милый, радостный очам,
По синей низлетел равнине,
Как алых зарь отлив, на храме!
Не дух ли то святый с гор звездных
Ниспел на дом молитвы верных
Для проявления чудес?
О знамение непостижно!
Россия будет неподвижно
Под кровом цвесть благих небес!

Так, если силой теплой веры
Мы и невидимое зрим,
Мой дух сквозь недостижны сферы,
Как огнекрылый Серафим,
Парит в обитель душ блаженных
И в чувствах тонких, безмятежных
Молитвы слышат их за нас.
Перед судеб святым ковчегом
Давид по струнам перстов бегом
От гуслей льет сладчайший глас:

«О Боже! что есть тварь
Как бренный человек?
Дни в суете проводит
И, цвет как, увядает;
Но помнишь Ты его
И только отличаешь
От Ангел мало тем,
Что мрак земной он должен
Пройти стезею тернья,
И в Твой одеться свет.
Пошли ж на то Ты силы
Народу и царю,
Кой в храме прибегает
Сем с верою к Тебе:
Да благостию носит
Твой образ на земли!»

О, ум мой холодный!
Зачем., уклоняясь
От кроткого света
Божественной веры,
Ты гордо блуждаешь
Во мраке сомненья?

Ответь, если можешь:
Кто дал тебе «иду
Разумной свободы
И к истинам вечным
Любовь и влеченье?

Кто плотью животной
Покрыл мне так чудно
Скелет обнаженный,
Наполнил все жилы
Горячею кровью,

Дал каждому нерву
Свое назначенье
И сердце ваставнл
Впервые забиться
Догель ему чуждой,.
Неведомой жваиые?

Кто дал тебе средство
Чрез малую точку
Подвижного ока
Усваивать знанье
О видимом мире?

И как назовешь ты
Тот дух в человеке,
Который стремится
За грани земного,
С сознаньем свободы
И сильным желаньем
Познаний и блага?

Который владеет
Порывами сердца,
Один торжествует
В страданиях тела,
Законы природы
Себе подчиняя?.

Кто дал это свойство
Цветущей природе, —
Что в ней разрушенье
Единого тела
Бывает началом
Дла жизни другого?

Кто этот художник,
Рукой всемогущей
В цветке заключивший
Целебную силу,
И яд смертоносный,
И яркие краски,
И тени, и запах?.

Смирись же и веруй,
О, ум мой надменный:
Законы вселенной,
И смерть, и рожденье
Живущего в мире,
И мощная воля
Души человека
Дают мне постигнуть
Великую тайну,
Что есть Высший Разум,
Все дивно создавший,
Всем правящий мудро.

1853