Стихи о природе

Дождь весенний, дождь веселый,
Дождь в умильный месяц май, —
На леса, луга и долы
Искры влаги рассыпай.
Солнце смотрит и смеется,
Солнце искры серебрит,
Солнце вместе с влагой льется,
Солнце зелень трав кропит.
Небо падает на землю
В нитях призрачных дождя,
Солнце шепчет (шепот внемлю),
То журча, то дребезжа;
Небо шепчет: «К жизни! к свету!
Все ростки, листки, трава!
Верьте вечному обету:
Жизнь прекрасна! жизнь жива!
Сгинь, клочок последний снега!
Речка, воды подымай!
Всюду — радость! всюду — нега!
Всюду — дождь и всюду — май!»
8 марта 1915
Варшава
(День пасмурный и холодный)

Они стоят в бокале
На низеньком столе.
Рой пузырьков вдоль стебля
Сквозит-дрожит в стекле.
А над бокалом чудо:
Румяный хоровод…
На лепестках росинки
И матовый налет.
Котенок, встав на лапки,
Пыхтит, как паровоз,
И, жмурясь, влажный носик
Все тычет в сердце роз…
А ты, мальчишка тихий,
Сжав крепко кулачки,
Так удивленно смотришь
На эти лепестки…
Весной Господь-Художник
Обходит все кусты,—
И вот на бурых палках
Вскрываются цветы…
Зачем? Чтоб всем прохожим
Стал Божий мир милей,
Чтоб мне — тебе — котенку
Жилось повеселей.

Кипит вода, ревёт ручьём,
На мельнице и стук и гром,
Колёса-то в воде шумят,
А брызги вверх огнём летят,
От пены-то бугор стоит,
Что мост живой, весь пол дрожит.
Шумит вода, рукав трясёт,
На камни рожь дождём течёт,
Под жерновом муку родит,
Идёт мука, в глаза пылит.
Об мельнике и речи нет.
В пыли, в муке, и лыс, и сед,
Кричит весь день про бедный люд:
Вот тот-то мот, вот тот-то плут…
Сам, старый чёрт, как зверь глядит,
Чужим добром и пьян, и сыт;
Детей забыл, жену извёл;
Барбос с ним жил, барбос ушёл…
Одна певунья-ласточка
Под крышей обжилась,
Свила-слепила гнёздышко,
Детьми обзавелась.
Поёт, пока не выгнали.
Чужой-то кров — не свой;
Хоть не любо, не весело,
Да свыкнешься с нуждой.
В ночь тёмную под крылышко
Головку подогнёт
И спит себе под гром и стук,
Носком не шевельнёт.

1856

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные жары,
Была непонятная власть.

На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там:

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину,
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну.

И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

1841

В стране безвыходной бессмысленных томлений
Влачился долго я без грёз, без божества,
И лишь порой для диких вдохновений
Я находил безумные слова.
Они цвели во мгле полночных волхвований,
На злом пути цвели, — и мёртвая луна
Прохладный яд несбыточных желаний
Вливала в них, ясна и холодна.

Год написания: 1899-1906

Побледневшие, нежно-стыдливые,
Распустились в болотной глуши
Белых лилий цветы молчаливые,
И вкруг них шелестят камыши.

Белых лилий цветы серебристые
Вырастают с глубокого дна,
Где не светят лучи золотистые,
Где вода холодна и темна.

И не манят их страсти преступные,
Их волненья к себе не зовут;
Для нескромных очей недоступные,
Для себя они только живут.

Проникаясь решимостью твердою
Жить мечтой и достичь высоты,
Распускаются с пышностью гордою
Белых лилий немые цветы.

Расцветут, и поблекнут бесстрастные,
Далеко от владений людских,
И распустятся снова, прекрасные,-
И никто не узнает о них.

Рек Атлант: «Пшеничный колос — дар Венеры, как пчела,
С высоты Звезды Вечерней власть Звезды их принесла».
Дар блистательной Венеры — нежный хлеб и желтый мед.
И колосья золотятся, и в лугах пчела поет.
В пышноцветной Атлантиде, меж садов и пирамид,
Слышу я, пшеничный колос, там в веках, в веках шумит.
Вижу я равнины Майи, и Халдейские поля,
Ширь предгорий Мексиканских, Перу, дышит вся Земля.
Там пшеничные колосья, тяжелея, смотрят вниз,
Там агавы змейно светят, желтый светится маис.
И они даны, быть может, нам небесной вышиной,
Но ржаной, ржаной наш колос — достоверно он земной.
Наш земной, и мой родной он, шелестящий в тишине,
Между Северных селений без конца поющий мне.
О Славянской нашей доле, что не красочна в веках,
Но раздольна, и хрустальна в непочатых родниках.
О Славянской нашей думе, что идет со дна души,
И поет, как этот колос, в храме Воздуха, в тиши.
В бесконечных, ровных, скорбных предрешениях судеб,
Темных, да, как клад подземный, нужных нам, как черный хлеб.
Нужных нам, как шелестящий колос, колос наш ржаной.
Чтобы мир не расставался с тайной чарой, нам родной.

Вижу, как тяжек мой путь,
Как бесполезен мой повод!
Кони натужили грудь,
Солнце печет, жалит овод.

Что ты, лихой проводник,
Сверху кричишь мне: за мною!
Ты с малолетства привык
Рыскать с ружьем за спиною.

Я же так рано устал!
Скучны мне виды природы —
Остовы глинистых скал,
Рощей поникшие своды!

Глухо, безлюдно кругом…
Тяжко на эти вершины,
Вечным объятые сном,
Облокотились руины.

Спят!.. и едва ли от них
Странник дождется ответа!
Вряд ли порадует их
Голос родного привета!

Нет ли?— скажи, проводник,—
Нет ли преданья?!— Рукою
Шапку надвинул старик
И покачал головою.

Вижу — потоки бегут —
Книзу проносится пена,
Через потоки бредут
Кони, в воде по колена.

Рад бы и я утолить
Жажду — в тени приютиться.
Рад бы с коня соскочить —
Руки сложить и забыться.

Некуда спрыгнуть с седла!
Слева — отвесные стены,
Справа — деревья и мгла,
Шум и сверкание пены.

Рад бы помчаться стрелой!
Рад бы скакать!— невозможно!
Конь мой идет осторожно,
Пробует камни ногой.

И осторожность заслуга!
Конь мой собой дорожит.
Вот поднимается с юга
Ветер,— пустыня шумит,
Мне же далекого друга
Голос как будто звучит.

«Друг мой! зачем ты желаешь
Лучших путей? путь один...»
Ну, конь! иди сам как знаешь —
Здесь я не твой господин!

1846-1851

_Из Альфреда Мюссэ

Ты, бледная звезда, вечернее светило,
В дворце лазуревом своем,
Как вестница встаешь на своде голубом.
Зачем же к нам с небес ты смотришь так уныло?
Гроза умчалася, и ветра шум затих,
Кудрявый лес блестит росою, как слезами,
Над благовонными лугами
Порхает мотылек на крыльях золотых.
Чего же ищет здесь, звезда, твой луч дрожащий?.
Но ты склоняешься, ты гаснешь — вижу я —
С улыбкою бежишь, потупив взор блестящий,
Подруга кроткая моя!
Слезинка ясная на синей ризе ночи,
К холму зеленому сходящая звезда,
Пастух, к тебе подняв заботливые очи,
Ведет послушные стада.
Куда ж стремишься ты в просторе необъятном?
На берег ли реки, чтоб в камышах уснуть,
Иль к морю дальнему направишь ты свой путь
В затишье ночи благодатном,
Чтоб пышным жемчугом к волне упасть на грудь?
О, если умереть должна ты, потухая,
И кудри светлые сокрыть в морских струях,—
Звезда любви, молю тебя я:
Перед разлукою, последний луч роняя,
На миг остановись, помедли в небесах!

Март 1882

У тропки вечерней сиренево-серный
И серо-лиловый оттенок.
И, словно орех, который, созрев,
Отходит от собственных стенок,
Отходит луна от небес волокна,
От облачного потока,
И к легкому своду уходит она
Отколото, одиноко…

Деревьев цыганские тени кудрями дорогу метут…
Вдали, в запустенье, дымится и светится пруд,
Как жар, потухающий в трубке цыгана,
Мечтательно замерший наполовину,
Попав под рукав, под сырую овчину
Тумана…

Оттуда, из сырости грустной,
В лесок сухокудрый летит, кувыркаясь, сова:
Я слышу, я слышу крыла ее грузные,
О, эти порхающие жернова!
Летит она прозорливо и слепо, —
Движением тяжким и скорым, как шок.
Летит клочковато, летит нелепо,
Летит, как зашитая в серый мешок
С косыми прорезями для глаз…

Как пляска ладьи, где отшибло и руль и компас,
В воздухе свежем танец ее корявый…
Прочь, абсурдная,
Прочь!

… За черной, как пропасть, канавой
Стеклянно блистают кусты, как сосуды с целебным настоем, —
Это вступление в ночь…
Ночь.

Как столбики и как дуги,
Над теплым,
Над сиротливым простором
Стоят неподвижные звуки.

Я выбросил в день
Теневую ладонь:
«О день, — переполни!
О, светом одень!»
И пырснула тень:
И как солнечный конь
Вдруг бросил из молний
Мне в очи огонь.
И воздух игривой
Улыбкой блеснул;
И блещущей гривой
Под облак мигнул;
И гул прокатился
В сутулых веках;
И гром громыхнул
В золотых облаках;
Откуда, слезяся
В свой плащ световой, —
Над чащей склонясь
Золотой головой, —
Рукой золотой
Поднимался в туман —
Сутулый, седой,
Гололобый титан.

Кучино

Снова в небе тихий серп Колдуньи
Чертит «Здравствуй»,— выкованный

у

же
Звонкого серпа, что режет злато.
На небе сребро — на ниве злато.
Уняло безвременье и стужи,
Нам царя вернуло Новолунье.

Долгий день ласкало Землю Солнце;
В озеро вечернее реками
Вылило расплавленное злато.
Греб веслом гребец — и черпал злато.
Персики зардели огоньками,
Отразили зеркальцами Солнце.

Но пока звала Колдунья стужи,
Стал ленивей лучезарный владарь:
Тучное раскидывает злато,
Не считая: только жжется злато.
Рано в терем сходит… Виноградарь
Скоро, знать, запляшет в красной луже.

Лето 1912, Савой

Когда весной разбитый лед
Рекой взволнованной идет,
Когда среди полей местами
Чернеет голая земля
И мгла ложится облаками
На полуюные поля,—
Мечтанье злое грусть лелеет
В душе неопытной моей;
Гляжу, природа молодеет,
Но молодеть лишь только ей;
Ланит спокойных пламень алый
С собою время уведет,
И тот, кто так страдал, бывало,
Любви к ней в сердце не найдет.

1830

Едва остановится дачный
У первой платформы лесной,
Вы слышите голос прозрачный,
Рожденный самой тишиной.

В лесу над росистой поляной
Кукушка встречает рассвет.
В тиши ее голос стеклянный
Звучит, как вопрос и ответ.

В двух звуках, кукушкой пропетых,
Не радость слышна, не печаль.
Она говорит нам, что где-то
Есть очень далекая даль.

Великолепный день! На мягкой мураве
Лежу,— ни облачка в небесной синеве!
Цветет зеленый луг; чистейший воздух горный
Прохладой сладостной и негой животворной
Струится в грудь мою,— и полон я весной!
И вот певец ее летает надо мной,
И звуки надо мной веселые летают!
И чувство дивное те звуки напевают
Мне на душу; даюсь невольно забытью
Волшебному, глаза невольно закрываю:
Легко мне, так легко, как будто я летаю
Летаю и пою, летаю и пою!

Весна 1842, Рим

Я помню, как детьми, с румяными щеками,
По снегу хрупкому мы бегали с тобой —
Нас добрая зима косматыми руками
Ласкала и к огню сгоняла нас клюкой;
А поздним вечером твои сияли глазки
И на тебя глядел из печки огонёк,
А няня старая нам сказывала сказки
О том, как жил да был на свете дурачок.

Но та зима от нас ушла с улыбкой мая,
И летний жар простыл — и вот, заслыша вой
Осенней бури, к нам идёт зима иная,
Зима бездушная — и уж грозит клюкой.

А няня старая уж ножки протянула —
И спит себе в гробу, и даже не глядит,
Как ты, усталая, к моей груди прильнула,
Как будто слушаешь, что сердце говорит.
А сердце в эту ночь, как няня, к детской ласке
Неравнодушное, раздуло огонёк
И на ушко тебе рассказывает сказки,
О том, как жил да был на свете дурачок.

Был глаз чудовища нелеп, —
Костёр у берега морского, —
И было небо точно склеп
В дому художника седого.
И кто мечтал на берегу,
Огнём и пеплом зачарован,
Тот был опять в немом кругу,
В ночном кругу опять закован.
Над золотым огнём костра,
Ответом робкому вопросу,
Я видел, милая сестра,
Твою взметнувшуюся косу.
Блеснув унынью моему
Мгновенно ясною улыбкой,
Ты убежала снова в тьму,
Как будто ты была ошибкой,
Как будто здесь на берегу
Не надо яркого мельканья,
Ни огневого полыханья,
Ни смеха в пламенном кругу.

Ясным утром на тихом пруде
Резво ласточки реют кругом,
Опускаются к самой воде,
Чуть касаются влаги крылом.

На лету они звонко поют,
А вокруг зеленеют луга,
И стоит, словно зеркало, пруд,
Отражая свои берега.

И, как в зеркале, меж тростников,
С берегов опрокинулся лес,
И уходит узор облаков
В глубину отраженных небес.

Облака там нежней и белей,
Глубина — бесконечна, светла…
И доносится мерно с полей
Над водой тихий звон из села.

1887

Вечер мирный, безмятежный
Кротко нам взглянул в глаза,
С грустью тайной, с грустью нежной…
И в душе под тихим ветром
Накренились паруса.

Дар случайный, дар мгновенный,
Тишина, продлись! продлись!
Над равниной вечно пенной,
Над прибоем, над буруном,
Звезды первые зажглись.

О, плывите! о, плывите!
Тихо зыблемые сны!
Словно змеи, словно нити,
Вьются, путаются, рвутся
В зыби волн огни луны.

Не уйти нам, не уйти нам
Из серебряной черты!
Мы — горим в кольце змеином,
Мы — два призрака в сияньи
Мы — две гени, две мечты!

4-6 февраля 1905

Вот оно, глупое счастье,
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихо закат.

Здравствуй, златое затишье,
С тенью березы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.

Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет
Нежная девушка в белом
Нежную песню поет.

Стелется синею рясой
С поля ночной холодок…
Глупое, милое счастье,
Свежая розовость щек!

1918

О. П. Хмара-Барщевской

Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твое запомнил я: «приду».

Черный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю, кем, но ты любима
Я не знаю, чья ты, но мечта.

За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.

Эту ночь я помню в давней грезе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на березе,
Талый воск и плакал и пылал.

Как вдруг нежданно стали гулки
Шаги среди больших стволов!
И в первый раз, во всей прогулке,
Смолк смех и говор голосов.
И вы, Алина, с робкой дрожью,
Ко мне прижались в полумгле,
И — как, не знаю, — но к подножью
Сосны мы сели на земле.
Ваш детский страх, ваш страх наивный
Я успокаивал, шутя…
А вечер, пламенный и дивный,
Гас, иглы сосен золотя.
Не потому ль, когда догнали
Друзей мы у лесной реки,
Заката отблеском сверкали
У вас два пятнышка щеки?

Замолкнул гром, шуметь гроза устала,
Светлеют небеса,
Меж черных туч приветно засияла
Лазури полоса;

Еще дрожат цветы, полны водою
И пылью золотой, —
О, не топчи их с новою враждою
Презрительной пятой!

1858

Люблю одно: бродить без цели
По шумным улицам, один;
Люблю часы святых безделий,
Часы раздумий и картин.

Я с изумленьем, вечно новым,
Весной встречаю синеву,
И в вечер пьян огнем багровым,
И ночью сумраком живу.

Смотрю в лицо идущих мимо,
В их тайны властно увлечен,
То полон грустью нелюдимой,
То богомолен, то влюблен.

Под вольный грохот экипажей
Мечтать и думать я привык,
В теснине стен я весь на страже:
Да уловлю господень лик!

12 октября 1900

От берегов, где просинь
Душистей, чем вода.
Я двадцать третью осень
Пришел встречать сюда.

Я вижу сонмы ликов
И смех их за вином,
Но журавлиных криков
Не слышу за окном.

О, радостная Мина,
Я так же, как и ты,
Влюблен в мои долины
Как в детские мечты.

Но тяжелее чарку
Я подношу к губам,
Как нищий злато в сумку,
С слезою пополам.

1917 г.

Свидетели тоски и стона моего,
О рощи темные, уж горьких слов не ждите
И радостную речь из уст моих внемлите!
Не знаю ничего,
Чего б желати мне осталось.
Чем прежде сердце возмущалось
И утеснялся пленный ум,
То ныне обратилось в счастье,
И больше нет уже печальных дум.
Когда пройдет ненастье,
Освобождается небесный свод от туч,
И солнце подает свой видеть красный луч,-
Тогда природа ободрится.
Так сердце после дней, в которые крушится,
Ликует, горести забыв.
Филиса гордой быть престала,
Филиса мне «люблю» сказала.
Я верен буду ей, доколе буду жить.
Отходит в день раз пять от стада,
Где б я ни был,
Она весь день там быти рада.
Печется лишь о том, чтоб я ее любил.
Вспевайте, птички, песни складно,
Журчите, речки, в берегах,
Дышите, ветры, здесь прохладно,
Цветы, цветите на лугах.
Не докучайте нимфам вы, сатиры,
Целуйтесь с розами, зефиры,
Престань, о Эхо, ты прекрасного искать,
Престань о нем стенать!
Ликуй, ликуй со мною.
Филиса мне дала венок,
Смотри, в венке моем прекрасный сей цветок,
Который, в смертных быв, был пленен сам собою.
Тебе венок сей мил,
Ты видишь в нем того, кто грудь твою пронзил,
А мне он мил за то, что та его сплетала
И та мне даровала,
Которая мою свободу отняла,
Но в воздаяние мне сердце отдала.
Пастушки, я позабываю
Часы, как я грустил, стеня,
Опять в свирель свою взыграю,
Опять в своих кругах увидите меня.
Как солнечны лучи полдневны
Поспустятся за древеса,
И прохладятся жарки небеса,
Воспойте песни здесь, но песни не плачевны.
Уже моя свирель забыла томный глас.
Вспевайте радости и смехи
И всякие в любви утехи,
Которы восхищают вас.
Уже нельзя гласить, пастушки, мне иного,
А радости играть свирель моя готова.

1755

Мигнет медовой желтизною скатов, —
Пахнет в окно сосною смоляной, —
Лимонна — бабочка… И томно матов
Над голубем голубизною зной.
Из-за чехла — мельканье мелкой моли, —
Из сердца — слов веселый перещелк.
Мне не к лицу лирические роли:
Не подберешь безутолочи толк.
Я над собой — песчанистою дюной —
В который раз пророс живой травой!
Вспорхнув, веду, — нелепо, глупо, юно, —
В который раз — напев щеглячий свой.
В который раз мне и близки, и милы, —
Кустов малиновые листики, —
Целительно расплещенные силы
И длительно облещенные дни!
В который раз мне из меня дохнула
Сознанию незнаемая мощь, —
Волной неумолкаемого гула,
Парной жарой и птичьим щелком рощ.

Кучино

Вшелъ н? какой мужикъ, безъ топорища въ л? съ:
Хотя топоръ съ собою и принесъ.
Не кланться деревьямъ онъ туда зал? зъ,
Но н? сколько деревъ покоситъ;
Онъ ихъ пришелъ губить,
А по просту рубить,
И проситъ,
У л? са дерева куска.
Не надобно ему пол? но, ни доска
На топорище,
Лишь былъ бы тотъ сучокъ поглаже и почище.
Л? съ далъ ему отъ дерева клочокъ.
Б? ретъ сучокъ,
Который л? су мало стоитъ,
И топорище строитъ.
Состроилъ мужичокъ,
И въ л? су, что хочетъ то и рубитъ,
Хотя л? съ етова не любитъ,
Хотя и кается, что онъ подарокъ далъ.
Опомниться, ты л? съ, немножко опоздалъ;
Объ етомъ прежд? бъ ты, побольше разсуждалъ.

Возвращался третий класс
С книжками с урока.
Видит — речка поднялась,
Разлилась широко.

Где недавно был каток,
Там бушующий поток.

Речка сбросила мостки,
Вырвалась из плена.
Все ей нынче пустяки.
Море по колено!

Затопила огород,
Мчится по оврагу,
По реке петух плывет
Унесло беднягу.

Ну, теперь ему конец.
Он неопытный пловец.

Но с волной вперегонки
Вниз с крутого ската
Мчатся берегом реки
Школьники-ребята.

Они бегут к оврагу,
Вокруг ручьи текут.
Тяжелую корягу
Ребята волокут.

Петух плывет куда-то,
Несет его вода.
— Сюда!- кричат ребята.
Сюда плыви, сюда!

К реке бежит ватага,
В волну летит коряга.
За корягу, за сучки,
Зацепился край доски.

Машет крыльями петух,
Он летит на берег.
Озирается вокруг,
Счастью он не верит.

Знают все, что третий класс
Петуха сегодня спас.

Заманя,
Помаргивает светляками
На нас —
— Скат…
На меня
Вздрагивают глаз —
Твоих —
— Умерки…
И —
тенеет: малиново-апельсинный
Закат —
В малиново-апельсинные
Сумерки…
Отуманенная, остуженная, серебряная
Вода
Под ногами, под нами —
Там…
Что-то, под гору замирающее
В хрусте…
Там —
Под нами, под ногами —
Вниз убегающие
Года,
Поднимающие
Туманами —
Серебряные
Грусти…
«Мертвых слов не говори,
Не тверди, —
Дорогая!..»
И мигнуло —
— Над —
— Беспризорными
Проблесками
Зари, —
— В тверди
Призорочной
Перегорая, —
— «Тебе одна дорога, а мне —
Другая!»

Цоссен