Стихи о зиме

На двойном стекле узоры
Начертил мороз,
Шумный день свои дозоры
И гостей унес;

Смолкнул яркий говор сплетней,
Скучный голос дня:
Благодатней и приветней
Всё кругом меня.

Пред горящими дровами
Сядем — там тепло.
Месяц быстрыми лучами
Пронизал стекло.

Ты хитрила, ты скрывала,
Ты была умна;
Ты давно не отдыхала,
Ты утомлена.

Полон нежного волненья,
Сладостной мечты,
Буду ждать успокоенья
Чистой красоты.

1847

Мы работаем летом в колхозах,
Разделившись на бригады.
В поле, в лесу, в огороде
и в саду между яблонь
и кустов смородины
мы бегаем
с лопатами, граблями, лейками
в одних только синих трусиках.
И солнце печет наши спины,
руки и шеи.

Теперь мы будем к зиме
делать запасы
и сдавать
в Плодовощсоюз.
Пусть оттуда
запасы пойдут
по рабочим
и детским
столовым.

Из малины и клубники
мы сварили варенье.
Чернику засушим
и будем зимой
черничные есть кисели.
Крыжовник и вишни
мы в банку положим,
пробку зальем сургучом,
чтоб туда не попали микробы
и плесень.

Ягоды свежие будут лежать.
Мы банку откупорим в марте.
Теперь давайте сушить грибы,
нанизывать на нитку
их шапочки.
То-то будет зимой
грибная похлебка.
В этом бочонке у нас
будут соленые грузди.
А в этом — соленые рыжики.
Эх, не забудьте, ребята,
к зиме насолить огурцов.

Вот перед вами бочонок
светлозеленых огурчиков.
Залейте их крепким рассолом
и листик дубовый
киньте туда.
К зиме огурцы потемнеют,
важными станут и толстыми.
Смотри,
когда будешь их кушать,
держи огурец над тарелкой,
чтоб не закапать штаны
огуречным рассолом.

А курам —
суши тараканов:
лови их летом
на печке.
Зимой будут куры клевать
их с большим
аппетитом.

А если,
купаясь летом в реке,
ты найдешь на берегу
простую зеленую глину,
то запаси этой глины
побольше.
Будешь зимой
лепить из нее человечков.
И, может быть,
вылепишь ты
себя самого,
пионера на летней работе.
Да так хорошо
и так умело,
что тебя отольют из чугуна
или из бронзы
и поставят в музее
на первое место.

А люди скажут:
«Смотрите —
Это новый, советский
художник».

Сегодня из снежного
Мокрого кома
Мы снежную бабу
Слепили у дома.

Стоит эта баба
У самых ворот –
Никто не проедет,
Никто не пройдёт.

Любуются взрослые ею
И дети,
Рогожные волосы
Треплет ей ветер.

Знакома она
Уже всей детворе,
А Жучка всё лает:
— Чужой во дворе!

Этот день — как зима, если осень причислить к зиме,
и продолжить весной, и прибавить холодное лето.
Этот день — словно год, происходит и длится во мне,
и конца ему нет. О, не слишком ли долго все это?

Год и день, равный году. Печальная прибыль седин.
Развеселый убыток вина, и надежд, и отваги.
Как не мил я себе. Я себе тяжело досадил.
Я не смог приручить одичалость пера и бумаги.

Год и день угасают. Уже не настолько я слеп,
чтоб узреть над собою удачи звезду молодую.
Но, быть может, в пространстве останется след,
или вдруг я уйду — словно слабую свечку задую.

Начинаются новости нового года и дня.
Мир дурачит умы, представляясь блистательно новым.
Новизною своей Новый год не отринет меня
от медлительной вечности меж немотою и словом.

Уже недолго ждать весны,
Но в этот полдень ясный,
Хоть дни зимы и сочтены,
Она еще прекрасна.

Еще пленяет нас зима
Своей широкой гладью,
Как бы раскрытой для письма
Нетронутой тетрадью.

И пусть кругом белым-бело,
Но сквозь мороз жестокий
Лучи, несущие тепло,
Ласкают наши щеки.

1

Известно не только якутам,
откуда зима идет.
В метели, в бураны укутан
Памир у звездных ворот.
На дальней какой-то планете,
где вряд ли гадают о нас,
и там по-земному ветер
снежком обдувает наст.

2

Немыслимым было когда-то
увидеть незримого лик.
Ничтожней ничтожного атом
и, как мирозданье, велик.
Все зорче становится зренье.
Когда-нибудь лягут следы
от капли на ветке сирени
до самой туманной звезды.

Март 1964

Ветер гонит искры снега
Мимо окон, застя свет;
В свисте вьюги взрывы смеха;
Чутко плачет печь в ответ.
Здесь за дверью — остров малый,
Вихри волн — за рифом там.
Мгла причалы мачт сломала,
Мгла примчала нас к мечтам.
Лапой лампу пальма ль валит?
Зной с каких морских песков?
Ночь причудней. Пью в овале
Грустных губ вино веков.
Рыщут тигры; змеи свиты;
Прямо прянет вниз боа…
Что все страхи! лишь зови ты
Грот, где бред наш, — Самоа.
Мглами слеп, втеснюсь во мглу я,
Где прически прядь низка,
Чтоб вдохнуть сон снов, целуя
От виска и до виска!
27 января 1922

Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает

Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.

А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,

Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.

Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,

И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.

И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные

У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.

Как железо, скрежещет снег
И, как скрипка, поёт у ног.
На деревьях иней, как мех.
На заборах иней, как мох.
И вздымается дым из труб
Рукавами косматых шуб.
И – внимание ученики! –
Заводские гудят гудки.

Детям в школу идти – запрет…
Презираю тепло жилья.
Нынче в школе занятий нет,
Но дежурят учителя,
Занимая учеников,
Забредающих чудаков.

Удивительна школа в мороз:
Ни домашних, ни классных работ.
И опрос не похож на допрос,
И диктанта никто не ждёт.
Что нам классный журнал, что дневник!
Никому сейчас не до них.

И учительница на нас
Смотрит просто как на детей
И о детстве своём рассказ
Начинает она без затей,
То с улыбкой, а то всерьёз.
Как тепла ты, школа, в мороз!

И директор совсем не строг,
Сел, как гость за чайным столом,
И, смеясь, он целый урок
Вспоминал о детстве своём…
Про сраженья, про снежных баб…
«Ну, до завтра! Мороз ослаб!"

Снова чисто двойное стекло.
В небе сереньком столько уюта,
Но с крещенскою стужею лютой
Искромётное что-то ушло.

Снег забыл, как хрустел и блестел он,
Золотился, алел, розовел,
И опять притворяется белым,
Простодушным, пушистым, несмелым,
Словно только что к нам прилетел.

Мне жалко, что теперь зима
И комаров не слышно в доме,
Но ты напомнила сама
О легкомысленной соломе.

Стрекозы вьются в синеве,
И ласточкой кружится мода;
Корзиночка на голове
Или напыщенная ода?

Советовать я не берусь,
И бесполезны отговорки,
Но взбитых сливок вечен вкус
И запах апельсинной корки.

Ты все толкуешь наобум,
От этого ничуть не хуже,
Что делать: самый нежный ум
Весь помещается снаружи.

И ты пытаешься желток
Взбивать рассерженною ложкой,
Он побелел, он изнемог.
И все-таки еще немножко…

И, право, не твоя вина,--
Зачем оценки и изнанки?
Ты как нарочно создана
Для комедийной перебранки.

В тебе все дразнит, все поет,
Как итальянская рулада.
И маленький вишневый рот
Сухого просит винограда.

Так не старайся быть умней,
В тебе все прихоть, все минута,
И тень от шапочки твоей —
Венецианская баута.

Декабрь 1920

В окутанной снегом пленительной Швеции
На зимние стекла я молча глядел,
И ярко мне снились каналы Венеции,
Мне снился далекий забытый предел.
Впивая дыханье цветущей бромелии,
Цветка золотого с лазурной каймой,
Я видел в глазах наклонившейся Лелии
Печаль, затененную страстью немой.
Встречалися взоры с ответными взорами,
Мы были далеко, мы были не те.
Баюкал нас иней своими узорами,
Звала нас бромелия к дальней мечте.
И снова, как прежде, звеня отголосками,
Волна сладкозвучно росла за волной,
И светлые тени, подъятые всплесками,
На гондолах плыли под бледной Луной.