Длинные стихи

Снова один я… Опять без значенья
День убегает за днем,
Сердце испуганно ждет запустенья,
Словно покинутый дом.

Заперты ставни, забиты вороты,
Сад догнивает пустой…
Где же ты светишь, и греешь кого ты,
Мой огонек дорогой?

Видишь, мне жизнь без тебя не под силу,
Прошлое давит мне грудь,
Словно в раскрытую грозно могилу,
Страшно туда заглянуть.

Тянется жизнь, как постылая сказка,
Холодом веет от ней…
О, мне нужна твоя тихая ласка,
Воздуха, солнца нужней!..

1879

1

НА ГОЛОВУ

Где трудится голова,
Там труда для сердца мало;
Там любви и не бывало;
Там любовь — одни слова.

2

НА ГЛАЗНУЮ ПОВЯЗКУ

Любовь слепа для света
И, кроме своего
Бесценного предмета,
Не видит ничего.

3

НА СЕРДЦЕ

Любовь — анатомист: где сердце у тебя,
Узнаешь, полюбя.

4

НА ПАЛЕЦ, КОТОРЫМ КУПИДОН ГРОЗИТ

Награда скромности готова:
Будь счастлив — но ни слова!

5

НА РУКУ

Не верь любовнику, когда его рука
Дерзка.

6

НА КРЫЛО

Амур летает для того,
Чтоб милую найти для сердца своего.
Нашедши, крылья оставляет —
Уже ему в них нужды нет, —
Летать позабывает
И с милою живет.

7

НА СТРЕЛУ, КОТОРУЮ АМУР БЕРЕТ В РУКУ

Страшитесь: прострелю!
Но вы от раны не умрете;
Лишь томно взглянете, вздохнете
И скажете: люблю!

8

НА НОГУ

Когда любовь без ног? Как надобно идти
От друга милого, сказав ему: прости!

9

НА СПИНУ

Стою всегда лицом к красавцам молодым,
Спиною к старикам седым.

1798

Утром рано,
Из тумана,
Солнце выглянет для нас.
И осветит,
И заметит
Всех, кто любит этот час.
Ночью, скучно,
Однозвучно,
Упадает звон минут.
О минувшем,
Обманувшем
Их напевы нам поют.
Точно с крыши,
Тише, тише,
Капли падают дождя.
Все прольются,
Не вернутся,
Этот темный путь пройдя.
Звук неясный,
Безучастный,
Панихиды нам поет.
«Верьте, верьте
Только смерти!
Чет и нечет! Нечет, чет!»
«Чет счастливым
И красивым,
Слабым нечет, недочет!
Но, редея,
Холодея
Чет и нечет протечет!»
Звук неясный,
Безучастный,
Ты поешь, обман тая.
Нет, не верю,
И в потерю
Смысл иной влагаю я.
Верьте, верьте
Только смерти
Нас понявшего Христа!
Солнце встанет,
Не обманет,
Вечно светит красота!
Цель страданья,
Ожиданья,
Всем нам светлый даст отчет.
В мире согласный,
Вечно ясный,
Чет и нечет вас влечет.

1

Как нет изобретателя, который,
Чертя машину, ею не мечтал
Облагодетельствовать человека,
Так нет машины, не принесшей в мир
Тягчайшей нищеты
И новых видов рабства.

2

Пока рука давила на рычаг,
А воды
Вращали мельничное колесо —
Их силы
Не нарушали древних равновесий.
Но человек
К извечным тайнам подобрал ключи
И выпустил плененных исполинов.

3

Дух, воплощаясь в чреве, строит тело:
Пар, электричество и порох,
Овладевши
Сознаньем и страстями человека,
Себе построил
Железные тела
Согласно
Своей природе: домны и котлы,
Динамо-станции,
Моторы и турбины.

4

Как ученик волшебника, призвавший
Стихийных демонов,
Не мог замкнуть разверстых ими хлябей
И был затоплен с домом и селеньем —
Так человек не в силах удержать
Неистовства машины: рычаги
Сгибают локти, вертятся колеса,
Скользят ремни, пылают недра фабрик,
И, содрогаясь в непрерывной спазме,
Стальные чрева мечут, как икру,
Однообразные ненужные предметы
(Воротнички, автомобили,
Граммофоны) —
Мильонами мильонов, — затопляя
Селенья, области и страны —
Целый мир,
Творя империи,
Захватывая рынки,
И нет возможности
Остановить их ярость,
Ни обуздать разнузданных рабов.

5

Машина — победитель человека:
Был нужен раб, чтоб вытирать ей пот,
Чтоб умащать промежности елеем,
Кормить углем и принимать помет.
И стали ей тогда необходимы;
Кишащий сгусток мускулов и воль,
Воспитанных в голодной дисциплине,
И жадный хам, продешевивший дух
За радости комфорта и мещанства.

6

Машина научила человека
Пристойно мыслить, здраво рассуждать.
Она ему наглядно доказала,
Что духа нет, а есть лишь вещество,
Что человек такая же машина,
Что звездный космос только механизм
Для производства времени, что мысль
Простой продукт пищеваренья мозга,
Что бытие определяет дух,
Что гений — вырожденье, что культура
Увеличение числа потребностей,
Что идеал —
Благополучие и сытость,
Что есть единый мировой желудок
И нет иных богов, кроме него.

7

Осуществленье всех культурных грез:
Гудят столбы, звенят антенны, токи
Стремят в пространство звуки и слова,
Разносит молния
Декреты и указы
Полиции, правительства и бирж —
Но ни единой мысли человека
Не проскользнет по чутким проводам.
Ротационные машины мечут
И день и ночь печатные листы,
Газеты вырабатывают правду
Одну для всех на каждый день и час:
Но ни одной строки о человеке —
О древнем замурованном огне.
Течет зерно по трюмам и амбарам,
Порта и рынки ломятся от яств,
Горячей снедью пышут рестораны,
Но ни единой корки для голодных —
Для незанумерованных рабов.
В пучинах вод стальные рыщут рыбы,
Взрывают хляби тяжкие суда,
Поют пропеллеры
В заоблачных высотах:
Земля и воды, воздух и огонь —
Все ополчилось против человека.
А в городах, где заперты рабы, —
Распахнуты театры и музеи,
Клокочут площади,
Ораторы в толпу
Кидают лозунги
О ненависти классов,
О социальном рае, о свободе,
О радостном содружестве племен,
И нищий с оскопленною душою,
С охолощенным мозгом торжествует
Триумф культуры, мысли и труда.

1 марта 1922

Что может быть тебя святее,
О Милость, дщерь благих небес?
Что краше в мире, что милее?
Кто может без сердечных слез,
Без радости и восхищенья,
Без сладкого в крови волненья
Взирать на прелести твои?

Какая ночь не озарится
От солнечных твоих очей?
Какой мятеж не укротится
Одной улыбкою твоей?
Речешь — и громы онемеют;
Где ступишь, там цветы алеют
И с неба льется благодать.

Любовь твои стопы лобзает
И нежной Матерью зовет;
Любовь тебя на трон венчает
И скиптр в десницу подает.
Текут, текут земные роды,
Как с гор высоких быстры воды,
Под сень державы твоея.

Блажен, блажен народ, живущий
В пространной области твоей!
Блажен певец, тебя поющий
В жару, в огне души своей!
Доколе Милостию будешь,
Доколе права не забудешь,
С которым человек рожден;

Доколе гражданин довольный
Без страха может засыпать
И дети — подданные вольны
По мыслям жизнь располагать,
Везде Природой наслаждаться,
Везде наукой украшаться
И славить прелести твои;

Доколе злоба, дщерь Тифона,
Пребудет в мрак удалена
От светло-золотого трона;
Доколе правда не страшна
И чистый сердцем не боится
В своих желаниях открыться
Тебе, владычице души;

Доколе всем даешь свободу
И света не темнишь в умах;
Пока доверенность к народу
Видна во всех твоих делах,—
Дотоле будешь свято чтима,
От подданных боготворима
И славима из рода в род.

Спокойствие твоей державы
Ничто не может возмутить;
Для чад твоих нет большей славы,
Как верность к Матери хранить.
Там трон вовек не потрясется,
Где он любовию брежется
И где на троне — ты сидишь.

Апрель 1792

Я здесь один, жесток мой рок,
А ты покоишься далече, —
Но предуставлен Богом срок,
Когда свершиться нашей встрече.
В пыли томительных дорог
Окончив путь из веси дальной,
Ты станешь тихо на порог
Моей обители печальной.
В невозмутимой тишине,
К мерцанью свеч из мрака ночи
Ты подойдешь, потупив очи,
Ты ничего не скажешь мне.
Не засияют ярче свечи,
И за окном не дрогнет мрак,
И никакой дня нашей встречи
Не будет явлен внешний знак,
Но Божьим радуясь веленьям,
Согласованьям бытия,
Внезапным вспыхнет вдохновеньем
Душа усталая моя.
Так, верю я, — для дивной встречи
Предустановлен тайный срок.
Покойся ж, верный друг, далече,
Томи меня, жестокий рок!

Год написания: 1899-1906

1

На отмели Незнаемого моря
Синдбад-скиталец подобрал бутылку,
Заклепанную
Соломоновой печатью,
И, вскрыв ее, внезапно впал во власть
В ней замкнутого яростного Джинна.
Освободить и разнуздать не трудно
Неведомые дремлющие воли:
Трудней заставить их себе повиноваться.

2

Когда непробужденный человек
Еще сосал от сна благой природы
И радужные грезы застилали
Видения дневного Мира, пахарь
Зажмуривал глаза, чтоб не увидеть
Перебегающего поле фавна,
А на дорогах легче было встретить
Бога, чем человека,
И пастух,
Прислушиваясь к шумам, различал
В дыханье ветра чей-то вещий голос.
Когда разъятые
Потом сознаньем силы
Ему являлись в подлинных обличьях
И он вступал в борьбу и в договоры
С живыми волями, что раздували
Его очаг, вращали колесо,
Целили плоть, указывали воду, —
Тогда он знал, как можно приневолить
Себе служить Ундин и Саламандр,
И сам в себе старался одолеть
Их слабости и страсти.

3

Но потом,
Когда от довременных снов
Очнулся он к скупому дню, ослеп
От солнечного света и утратил
Дар ясновидения
И начал, как дитя,
Ощупывать и взвешивать природу,
Когда пред ним стихии разложились
На вес и на число — он позабыл,
Что в обезбоженной природе живы
Все те же силы, что овладевают
И волей и страстями человека.

4

А между тем в преображенном мире
Они живут.
И жадные Кобольты
Сплавляют сталь и охраняют руды.
Гнев Саламандр пылает в жарких топках,
В живом луче танцующие Эльфы
Скользят по проволокам
И мчатся в звонких токах;
Бесы пустынь, самумов, ураганов
Ликуют в вихрях взрывов,
Дремлют в минах
И сотрясают моторы машин;
Ундины рек и Никсы водопадов
Работают в турбинах и котлах.

5

Но человек не различает лики,
Когда-то столь знакомые, и мыслит
Себя единственным владыкою стихий:
Не видя, что на рынках и базарах
За призрачностью биржевой игры
Меж духами стихий и человеком
Не угасает тот же древний спор;
Что человек, освобождая силы
Извечных равновесий вещества,
Сам делается в их руках игрушкой.

6

Поэтому за каждым новым
Разоблачением природы ждут
Тысячелетья рабства и насилий,
И жизнь нас учит, как слепых щенят,
И тычет носом долго и упорно
В кровавую расползшуюся жижу,
Покамест ненависть врага к врагу
Не сменится взаимным уваженьем,
Равным силе
Когда-то сдвинутой с устоев человеком.
Каждой ступени в области познанья
Ответствует такая же ступень
Самоотказа;
Воля вещества
Должна уравновеситься любовью.
И магия:
Искусство подчинять
Духовной воле косную природу.

7

Но люди неразумны. Потому
Законы жизни вписаны не в книгах,
А выкованы в дулах и клинках,
В орудьях истребленья и машинах.

30 января 1923
Коктебель

У рыбачьего навеса
Бродит странная принцесса.
Сколько лет ей? Пять.
Как зовут ее? Сусанной.
На кудрях колпак румяный.
Рот… Не описать!
Щеки — цвета чайной розы,
Брови — черные стрекозы,
А в глазах — гроза.
Вы видали, как тигренок
На луну ворчит спросонок!
Вот ее глаза.
За спиной бант, как парус:
В алой ленте — пестрый гарус,
В пальцах смят бутон.
Море — гадость, солнце — гадость.
Ах, одна на свете радость —
С мамой в фаэтон!
Иль вдоль пляжа с пестрым флагом
Пролететь балетным шагом,
Плавно, как волна…
Иль смотреть надменно в море…
Дети вьются в полном сборе,
А она — одна.
* * *

Отчего ж она сердита?
У сестренки вечно свита!
Сколько лет ей? Шесть.
Как зовут сестренку? Бетти.
Так и липнут к ней все дети…
Странно. Что за честь?
Ведь она скорее братик:
Синий пестренький халатик,
Хуже нет в шкафу!
Кнопкой нос, нога мальчишки,
Вечно задраны штанишки,
Нос в веснушках. Фу!
Разве все вокруг слепые?
Дети — пусть, но и большие,
Даже старики!..
Даже глупые бульдоги
Тычут Бетти мордой в ноги,
Тоже чудаки…
Каждый день встает Сусанна,
Смотрит в зеркало с дивана
И дрожит со сна:
Видно, правды нет на свете…
Почему все любят Бетти,
А она — одна?

Прошла суровая година вьюг и бурь,
Над пробудившейся землею,
Полна теплом и тишиною,
Сияет вешняя лазурь.
Ее растаяны лучами,
Сбежали с гор на дол глубокиe снега;
Ручей, усиленный водами,
Сверкает и кипит гремучими волнами,
И пеной плещет в 6epeгa.
И скоро холм и дол в свои ковры зeлены
Роскошно уберет царица красных дней,
И в лиственной тени засвищет соловей
И сладкогласный и влюбленный.
Как хороша весна! Как я люблю ее
Здесь в стороне моей родимой,
Где льется мирно и незримо
Мое привольное житье;
Где я могу таким покоем наслаждаться,
Какого я не знал нигде и никогда,
И мыслить, и мечтать, и страстно забываться
Перед светильником труда;
Где озарен его сияньем величавым,
Поникнув на руку безоблачным челом,
Я миру чужд и радостям лукавым,
И суетам, господств ующим в нем:
И счастлив: не хочу ни в мраморны палаты,
Ни в шум блистательных пиров!
И вас зову сюда, под мой наследный кров,
Уединением богатый,
В простор и тишь, на алачны скаты
Моих березовых садов,
В лес и поляны за дорогой,
И к речке шепчущей под сумраком ракит,
И к зыбким берегам, где аист красноногой
Беспечно бродит цел и сыт;
Зову на светлый пруд, туда, где тень густую
Склонил к водам нагорный сад,
Туда — и на мостки и в лодку удалую,
И весла дружно загремят!
Я вас сюда зову гулять и прохлаждаться,
Пить мед свободного и мирного житья,
Закатом солнца любоваться,
И засыпать под трели соловья.

Год написания: 1822-1829

Я вижу там лилею.
Ах! как она бела,
Прекрасна и мила!
Душа моя пленилась ею.
Хочу ее сорвать,
Держать в руках и целовать;
Хочу — но рок меня с лилеей разлучает:
Ах! бездна между нас зияет!..
Тоска терзает грудь мою;
Стою печально, слезы лью.

Взираю издали на нежную лилею —
Она сотворена быть, кажется, моею,
И тихий ветерок
Ко мне склоняет стебелек
Ее зеленый, изумрудный;
Ко мне же обращен и беленький цветок,
Головка снежная, ко мне… но рок
(Жестокий, безрассудный!)
Сказал: «Она не для тебя!
Увянет не с твоей слезою;
Другой сорвет ее холодною рукою;
А ты… смотри, терзай себя!»

О Лиза! я с тобою
Душой делиться сотворен,
Но бездной разлучен!

1795

Разрушать гнездо не надо.
Разгонять не надо стадо.
Бить, рубить, топтать и жечь, —
Это — злое вражье дело.
В ком заря любви зардела,
Тот стремится уберечь
Все, что светлой жизни радо,
Все, что слышит Божью речь.
Что живет по слову Божью,
Не пятнай людскою ложью,
Дни свои трудам отдай.
Вопреки земным досадам
Сотвори цветущим садом
Голый остров Голодай.
Над смиренной русской рожью
Храм вселенский созидай.
Разрушения не надо.
Все мы, люди, Божье стадо,
Каждый сам себе хорош.
Кто нам, дерзкий, руки свяжет?
Кто уверенно нам скажет,
Что в нас правда, что в нас ложь?
В кущах созданного сада
Правду сам себе найдешь.

Год написания: 1918

_А.С.Хомякову

На праздник стеклися в божницу Дагона
Народ и князья Филистимской земли,
Себе на потеху они — и Сампсона
В оковах туда привели,

И шумно ликуют. Душа в нем уныла,
Он думает думу: давно ли жила,
Кипела в нем дивная, страшная сила,
Израиля честь и хвала!

Давно ли, дрожа и бледнея, толпами
Враги перед ним повергались во прах,
И львиную пасть раздирал он руками,
Ворота носил на плечах!

Его соблазнили Далиды прекрасной
Коварные ласки, сверканье очей,
И пышное лоно, и звук любострастный
Пленительных женских речей;

В объятиях неги его усыпила
Далида и кудри остригла ему,-
Зане в них была его дивная сила,
Какой не дано никому!

И бога забыл он, и падшего взяли
Сампсона враги, и лишился очей,
И грозные руки ему заковали
В медяную тяжесть цепей.

Жестоко поруган и презрен, томился
В темнице и мельницу двигал Сампсон;
Но выросли кудри его, но смирился,
И богу покаялся он.

На праздник Дагона его из темницы
Враги привели,- и потеха он им!
И старый, и малый, и жены-блудницы,
Ликуя, смеются над ним.

Безумные! Бросьте свое ликованье!
Не смейтесь, смотрите, душа в нем кипит:
Несносно ему от врагов поруганье,
Он гибельно вам отомстит!

Незрячие очи он к небу возводит,
И зыблется грудь его, гневом полна;
Он слышит: бывалая сила в нем бродит,
Могучи его рамена.

«О, дай мне погибнуть с моими врагами!
Внемли, о мой боже, последней мольбе
Сампсона!»- И крепко схватил он руками
Столбы и позвал их к себе.

И вдруг оглянулись враги на Сампсона,
И страхом и трепетом обдало их,
И пала божница… и праздник Дагона
Под грудой развалин утих…

1 мая 1846

Я чувствую, как падают цветы
Черемухи и яблони невинных…
Я чувствую, как шепчутся в гостиных,-
О чем? О ком?. Не знаю, как и ты.

Я чувствую, как тают облака
В весенний день на небе бирюзовом,
Как кто-то слух чарует полусловом…
И чей-то вздох… И чья-то тень легка…

Я чувствую, как угасает май,
Томит июнь, и золотятся жатвы…
Но нет надежд, но бесполезны клятвы!
Прощай, любовь! Мечта моя, прощай!

* См. Фофанов.

Май 1911

Глядим, глядим все в ту же сторону,
За мшистый дол, за топкий лес.
Вослед прокаркавшему ворону,
На край темнеющих небес.
Давно ли ты, громада косная,
В освобождающей войне,
Как Божья туча громоносная,
Вставала в буре и в огне?
О, Русь! И вот опять закована,
И безглагольна, и пуста,
Какой ты чарой зачарована,
Каким проклятьем проклята?
И все ж тоска неодолимая
К тебе влечет: прими, прости.
Не ты ль одна у нас родимая?
Нам больше некуда идти,
Так, во грехе тобой зачатые,
Должны с тобою погибать
Мы, дети, матерью проклятые
И проклинающие мать.

Солнце жаворонку силу петь дает,
Он до солнца долетает и поет.
Птичка жаворонок — певчим птичкам царь,
На совете птиц давно решили, встарь.

Но решенье птиц не принял соловей,
Он с обидой дожидается ночей.
И как только означается луна,
Соловьиная баллада всем слышна.

Фея молвила: «Чего же спорить им?
Ну и глупые с решением своим.
После утра есть вечерняя заря,
В дне и ночи пусть нам будут два царя».

Осень 1905

Не кость резная Колмогор*,
Не мрамор Тифды и Рифея*,
Не невски зеркала, фарфор,
Не шелк Баки, не глазумея*
Благоуханные пары
Вельможей делают известность,
Но некий твердый дух и честность,
А паче — муз дары.

Почто же, мой второй сосед*,
Столь зданьем пышным, столь отличным
Мне солнца застеняя свет,
Двором межуешь безграничным
Ты дому моего забор?
Ужель полей, прудов и речек
Тьмы скупленных тобой местечек
Твой не насытят взор?

В тот миг, как с пошвы* до конька
И около, презренным взглядом,
Мое строение слегка
С своим обозревая рядом,
Ты в гордости своей с высот
На низменны мои мнишь кровы
Навесить темный сад кедровый
И шумны токи вод,—

Кто весть, что рок готовит нам?
Быть может, что сии чертоги,
Назначенны тобой царям,
Жестоки времена и строги
Во стойлы конски обратят.
За счастие поруки нету,
И чтоб твой Феб* светил век свету,
Не бейся об заклад.

Так, так!— но примечай, как день,
Увы! ночь темна затмевает;
Луну скрывает облак, тень;
Она растет иль убывает,—
С сумой не ссорься и тюрьмой.
Хоть днесь к звездам ты высишь стены,
Но знай: ты прах одушевленный
И скроешься землей.

Надежней гроба дома нет,
Богатым он отверст и бедным;
И царь и раб в него придет.
К чему ж с столь рвеньем ты безмерным
Свой постоялый строишь двор
И, ах! сокровища Тавриды*
На барках свозишь в пирамиды
Средь полицейских ссор?

Любовь граждан и слава нам
Лишь воздвигают прочны домы;
Они, подобно небесам,
Стоят и презирают громы.
Зри, хижина Петра* доднесь,
Как храм, нетленна средь столицы!
Свят дом, под кой народ гробницы
Матвееву принес!

*Рабочих в шуме голосов,
Машин во скрыпе, во стенанье,
Средь громких песен и пиров
Трудись, сосед, и строй ты зданья;
Но мой не отнимай лишь свет.
А то оставь молве правдивой
Решить: чей дом скорей крапивой
Иль плющем* зарастет?

К о л м о г о р ы

— Холмогоры, бывшей Архангельской губернии.

Т и ф д а

— олонецкое месторождение мрамора.

Р и ф е й

— Урал.

Ш е л к Б а к и

— шелк Баку.

Г л а з у м е й

— китайский чай.

Второй сосед

— Когда Державин купил дом на Фонтанке, его соседом оказался управитель Таврического дворца Потемкина.

С п о ш в ы

— С почвы, от земли.

Ф е б

— в мифах греков олицетворение Солнца; здесь: счастье.

С о к р о в и щ а Т а в р и д ы

— После смерти Потемкина управитель стал вывозить из Таврического дворца имущество, но по жалобе наследников вмешалась полиция.

Х и ж и н а П е т р а

— охраняемый нашим государством дом Петра I; находится на Петроградской стороне.

В XVII веке боярин

А р т а м о н М а т в е е в

положил в фундамент своего дома надгробные плиты, принесенные ему зажиточными горой нами с могил отцов «в знак усердия».

П л ю щ

— «трава, символ любви к отечеству». (Объяснение Державина.)

1791

ДЕНЬ ВО ВЕКИ ПРЕСЛАВНЫЙ КОРОНОВАНИЯ
ВСЕПРЕСВЕТЛЕЙШИЯ ДЕРЖАВНЕЙШИЯ ВЕЛИКИЯ ГОСУДАРЫНИ
ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ, САМОДЕРЖИЦЫ
ВСЕРОССИЙСКИЯ, ИМЕНЕМ КЕНИГСБЕРГСКОЙ АКАДЕМИИ
С ГЛУБОЧАЙШИМ БЛАГОГОВЕНИЕМ ТОРЖЕСТВЕННО ПОЧТЕННЫЙ
ОТ ИОГАННА ГЕОРГА БОКА, ПРОФЕССОРА
КЕНИГСБЕРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА И АКАДЕМИИ НАУК ЧЛЕНА.
ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА

Натуры хитрыя возможных опыт сил,
К которому свой взор весь смертных род вперил,
России счастливой богиня просвещенна,
Ты восхищаешь ум, как солнце вознесенна;
Корона, с твоея главы лиюща свет,
Златых округ в твоем наследстве значит лет.
И тем побуждены подсолнечной все части
Усердность жертвуют твоей кротчайшей власти.

Кто стран твоих предел и множество познал,
10 Твою великость тот по власти измерял;
Я меру праведну не в силах полагаю,
Души величество за ону признаваю.
Ему принадлежат обширные страны,
Что вышним промыслом тебе подарены;
Открыть к щедротам путь ты на престол вступила.
Высок он; но твоих даров превыше сила.

С державою равно любленье щедрых дел,
И кротость из нее преходит за предел.
Ты больше тщишься быть прямым добром вселенной,
20 Как слыть монархиней, над всеми вознесенной;
И злато над тобой не знает власти взять;
Величеством твоим что может обладать?
Твое богатство всем на счастье и отраду,
К почтению наук, художествам в награду.

Отеческий твой град премудрости есть храм,
Сокровище твоим не скрытое странам;
Там лира бодрая веселы водит лики,
И струны оныя суть радостей языки.
Парнас в очах твоих не холм, лишен красы.
30 Что может расцвести без солнца и росы.
Как на главе твоей Минервин шлем сияет,
Ее щитом рука науки покрывает.

Хотя душе твоей несносны злы дела,
Но казней строгая жестокость тяжела;
Прискорбным сердцем ты повинных осуждаешь,
И вместо крови их щедроты проливаешь.
Правдивой суд тебе приятен в те часы,
Когда уставлены наградами весы;
Драгими камнями иных венцы сияют;
40 Тебя лучи доброт отвсюду окружают.

Монархи, что добро не редко признают,
Но медленно к тому употребляют труд.
Твой просвещенный ум соединен с раденьем,
Как скипетр сопряжен с монаршеским владеньем,
Ты путь открыла тем к приятным должностям
Оружием твоим подверженным рабам;
И власть, чем по венцу, по крови ты сияешь,
Растет, что оную делами укрепляешь.

В владетельстве твоем умеренность должит,
50 Что должность новую исполнить всяк спешит;
И сердце матерне себя тем утешает,
Довольствуясь, что долг всяк верно признавает.
Живем, не чувствуя, что к страху нудит дух.
Но именем твоим свой услаждаем слух.
Младенцы слышат то, и нежно повторяют,
И детские уста с улыбкой обращают.

Пускай чрез хитрости представятся лучи
И радость общую изобразят в ночи,
Пусть мрачность пламенным размахом разделится,
60 Усердие в сердцах ярчае воспалится.
Цветами разными возжженные свещи
Являют каждыя веселие души.
Когда блистания составы вверьх возводят,
То значат, что к звездам желания восходят.

Богиня, коей блеск вседневно восстает,
Достойный плод Петров венца от нежных лет.
От жизни он отшел; геройских мыслей сила
Пренесена в тебе, Петра восстановила.
Всевышний дай тебе святую благодать
70 Достоинствам твоим век равный обладать;
Да в сей толь кратно день на троне воссияешь,
Как веселишь народ, щедротой побеждаешь.[1]

Март или апрель 1758

Красавица! не пой веселых песен мне!
Они пленительны в устах прекрасной девы,
Но больше я люблю печальные напевы:
Они манят к той дивной стороне,
Где жизнь сладка, от звуков тает камень,
Где всё восторг, поэзия и пламень,
Где без пределов радость есть,
Куда и мыслью дерзновенной
Не проникает ум надменный;
Откуда лишь мечта в наш мир заносит весть,
Когда на крыльях своевольных
Туда взлетит с границ юдольных
И там, прикована чудесным волшебством,
Вся очарована, украдкой
Заучивает гимн пленительный и сладкий,
Не смея зашуметь крылом…
Мне мил и потому печальный тон напева,
Что в первый жизни год родимая, с тоской,
Смиряла им порыв ребяческого гнева,
Качая колыбель заботливой рукой;
Что в годы бурь и бед заветною молитвой
На том же языке молилась за меня;
Что, побежден житейской битвой,
Во власть ей отдался я, плача и стеня;
Что первых слез горючей влаги
Восторга песнь не залила,
А та — надежды и отваги
С собой мне много принесла.
И тем, что горних стран таинственная дева,
Младая муза, в первый раз,
Слетя ко мне под сень развесистого древа,
Мне в нем поведала чудесный свой рассказ;
Что мне понятен стал и дивный говор бури,
И с листом шепчущийся лист,
И шум морских валов, и ветра буйный свист,
И разговор с землей лазури —
Когда впервые я песнь грусти услыхал;
Я с ними встретил в ней нежданные созвучья.
В душе убитой им отзвучья
Я много, много отыскал!
На что ж мне песнь веселья и забавы,
Когда настроена она
На звуки томные, на грустные октавы
И только ими лишь полна?
Когда на ложе грусти вечной
Спокойно задремал мой дух?
Забудь, прекрасная, песнь радости беспечной:
Его разбудишь ты для муки бесконечной,
Когда она тревожит слух.

1839

Ах, не плачь и не тужи,
Мать родная! Покажи,
Где его могила!
Иль не знаешь ты того,
Как я нежила его,
Как его любила?

Ох, родная, страшно мне:
Он мерещится во сне
С яркими очами!
Всё кивает головой
И зовет меня с собой
Грозными речами.

Нет, родная, бог уж с ним!
Не пойду я вслед за ним:
Он меня задушит.
Пусть он спит в земле сырой;
Мой приход его покой
В гробе не нарушит.

Ох, родная, покажи,
Где он, где он? — Задуши
Ты меня, мой милый!
Сладко я умру с тобой;
Ты поделишься со мной
Тесною могилой.

Не задушишь ты меня:
Обовьюсь вокруг тебя
Жадными руками;
Я прижмусь к твоим устам
И полжизни передам
Мертвецу устами.

Что ж ты смотришь на меня?
Мне смешно и без тебя:
Сердце лопнуть хочет!
Тяжко мне среди людей!
Слышишь… Свищет соловей,
И сова хохочет.

Ха-ха-ха! так смех берет!
То из раны кровь польет,
То застынет снова;
Жадно кровию напьюсь,
Сладко-сладко захлебнусь
Кровию милова.

В чистом поле он убит
И в сырой земле лежит
С раною кровавой.
Кровь и слезы — слезы — кровь,
Где ж ты, где, моя любовь
С головой кудрявой?

Вскинусь птицей, полечу,
Черны кудри размечу
По челу кольцами.
Улыбнись же, полно спать!
Это я пришла играть
Черными кудрями!

«Христос воскрес», — поют во храме;
Но грустно мне… душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!

Пусть на земле не будет, братья,
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья,
И стук мечей, и звон оков, —
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес!»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!»

Замолкли, путаясь, пустые звуки дня,
Один я наконец, всё спит кругом меня;
Всё будто замерло… Но я не сплю: мне больно
За день, в бездействии утраченный невольно.
От лампы бледный свет, бродящий по стенам,
Враждебным кажется испуганным очам;
Часы так глухо бьют, и с каждым их ударом
Я чую новый миг, прожитый мною даром.
И в грезах пламенных меж призраков иных
Я вижу образ твой, созданье дум моих;
Уж сердце чуткое бежит к нему пугливо…
Но он так холоден к печали молчаливой,
И так безрадостен, и так неуловим,
Что содрогаюсь я и трепещу пред ним…

Но утро близится… Тусклей огня мерцанье,
Тусклей в моей душе горят воспоминанья…
Хоть на мгновение обманчивый покой
Коснется вежд моих… А завтра, ангел мой,
Опять в часы труда, в часы дневного бденья,
Ты мне предстанешь вдруг, как грозное виденье.
Томясь, увижу я средь мелкой суеты
Осмеянную грусть, разбитые мечты
И чувство светлое, как небо в час рассвета,
Заглохшее впотьмах без слов и без ответа!..
И скучный день пройдет бесплодно… И опять
В мучительной тоске я буду ночи ждать,
Чтобы хоть язвами любви неутолимой
Я любоваться мог, один, никем не зримый…

20 октября 1856

Говорит нам старина,
Раньше, в радостях игры,
Днепр, Волга, и Двина
Были брат и две сестры.
Беден был отец у них,
Чуть родив, скончалась мать,
Дом был пуст, и дом был тих,
Вот, отправились гулять.
Побродила их мечта,
Походила далеко,
Все хотят найти места,
Чтоб разлиться широко.
Как-то раз среди болот
Ночевать они легли,
Брат уснул, во сне поет,
Сестры встали, потекли.
Сестры были похитрей,
И как длилась темнота,
Взяли в хитрости своей
Все отлогие места.
Брат проснулся поутру,
Серебрится ранний свет,
Кликнул старшую сестру,
Кликнул младшую, их нет.
Рассердился, дрогнул брат,
Шумный ток — как бег врага,
Струи пенные кипят,
Рвут крутые берега.
В буераки мечут гул
Силой гневностей своих,
Вот и Море, он вздохнул,
Он ровней пошел, утих.
В это время две сестры
Разбежались от него,
Были вместе до поры,
Будет розно торжество.
Оттого-то у Днепра
Рукавов, порогов рой,
И быстра его игра
Перед Волгой и Двиной!

Посвящено Э.К. Метнеру
1
Золотея, эфир просветится
и в восторге сгорит.
А над морем садится
ускользающий, солнечный щит.
И на море от солнца
золотые дрожат языки.
Всюду отблеск червонца
среди всплесков тоски.
Встали груди утесов
средь трепещущей, солнечной ткани.
Солнце село. Рыданий
полон крик альбатросов:
«Дети солнца, вновь холод бесстрастья!
Закатилось оно —
золотое, старинное счастье —
золотое руно!»
Нет сиянья червонца.
Меркнут светочи дня.
Но везде вместо солнца
ослепительный пурпур огня.
Апрель 1903
Москва
2
Пожаром склон неба объят…
И вот аргонавты нам в рог отлетаний
трубят…
Внимайте, внимайте…
Довольно страданий!
Броню надевайте
из солнечной ткани!
Зовет за собою
старик аргонавт,
взывает
трубой
золотою:
«За солнцем, за солнцем, свободу любя,
умчимся в эфир
голубой!..»
Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
трубя
в золотеющий мир.
Всё небо в рубинах.
Шар солнца почил.
Всё небо в рубинах
над нами.
На горных вершинах
наш Арго,
наш Арго,
готовясь лететь, золотыми крылами
забил.
Земля отлетает…
Вино
мировое
пылает
пожаром
опять:
то огненным шаром
блистать
выплывает
руно
золотое,
искрясь.
И, блеском объятый,
светило дневное,
что факелом вновь зажжено,
несясь,
настигает
наш Арго крылатый.
Опять настигает
свое золотое
руно…
Октябрь 1903
Москва

Год написания: 1903

Смерть, медлительно-обманная,
Смерть, я ждал тебя года,
Но для каждого ты странная
И нежданная всегда.
Мне казалась упоительной
Мысль о том, что ты придешь
И прохладою целительной,
Торжествуя, обоймещь.
И воздушною одеждою
Мне навеешь легкий мрак.
Нет, обманут я надеждою,
Ты придешь не так, не так.
Как неведомое, грубое,
Ты возникнешь в тишине
Как чудовище беззубое,
Ты свой рот прижмешь ко мне.
И неловкими прижатьями
Этих скользких мертвых губ,
Неотвратными объятьями
Превращен я буду в труп.
Но еще не бессознательный,
Не затянутый во тьму,
И мучительно внимательный
К разложенью своему.
Вот, рука окоченелая
Точно манит и грозит,
Синевато-грязно-белая,
Искривилась… Гнусный вид!
Вот, лицо покрылось пятнами,
Восковою пеленой,
И дыханьями развратными
Гниль витает надо мной
Отвратительно знакомые
Щекотания у рта.
Это мухи! Насекомые!
Я их пища, их мечта!
И приходят ночи, низкие,
Как упавший потолок.
Где же вы, родные, близкие?
Мир отпрянувший далек.
Глухо пали комья грязные,
Я лежу в своем гробу,
Дышат черви безобразные
На щеках, в глазах, на лбу.
Как челнок, сраженный мелями,
Должен медлить, должен гнить,
Я недели за неделями
Рок бессилен изменить.
За любовь мою чрезмерную
К наслаждениям земным,
После смерти, с этой скверною
Грешный дух неразлучим.
Целых семь недель томления,
Отвращения, тоски,
Семь недель, до избавления,
Рабство, ужас, и тиски!
Лишь одной отрадой нищенской
Ад могу я услаждать;
Пред оградою кладбищенской
Белой тенью в полночь встать.

Забыть так скоро, Боже мой,
Всё счастье жизни прожитой,
Все наши встречи, разговоры,
Забыть так скоро, забыть так скоро!

Забыть волненья первых дней,
Свиданья час в тени ветвей,
Очей немые разговоры
Забыть так скоро, забыть так скоро!

Забыть, как полная луна
На нас глядела из окна,
Как колыхалась тихо штора,
Забыть так скоро, забыть так скоро!

Забыть любовь, забыть мечты,
Забыть те клятвы — помнишь ты? —
В ночную пасмурную пору?
Забыть так скоро, так скоро! Боже мой![1]

Кто для сердца всех страшнее?
Кто на свете всех милее?
Знаю: милая моя!

«Кто же милая твоя?»—
Я стыжусь; мне, право, больно
Странность чувств моих открыть
И предметом шуток быть.
Сердце в выборе не вольно!..
Что сказать? Она… она…
Ах! нимало не важна
И талантов за собою
Не имеет никаких;
Не блистает остротою,
И движеньем глаз своих
Не умеет изъясняться;
Не умеет восхищаться
Аполлоновым огнем;
Философов не читает
И в невежестве своем
Всю ученость презирает.

Знайте также, что она
Не Венера красотою —
Так худа, бледна собою,
Так эфирна и томна,
Что без жалости не можно
Бросить взора на нее.
Странно!.. я люблю ее!..

«Что ж такое думать должно?
Уверяют старики
(В этом деле знатоки),
Что любовь любовь рождает,—
Сердце нравится любя:
Может быть, она пленяет
Жаром чувств своих тебя;
Может быть, она на свете
Не имеет ничего
Для души своей в предмете,
Кроме сердца твоего?
Ах! любовь и страсть такая
Есть небесная, святая!
Ум блестящий, красота
Перед нею суета».

Нет!.. К чему теперь скрываться?
Лучше искренно признаться
Вам, любезные друзья,
Что жестокая моя
Нежной, страстной не бывала
И с любовью на меня
Глаз своих не устремляла.
Нет в ее душе огня!
Тщетно пламенем пылаю —
В милом сердце лед, не кровь!
Так, как Эхо, иссыхаю —
Нет ответа на любовь!

Очарован я тобою,
Бог, играющий судьбою,
Бог коварный — Купидон!
Ядовитою стрелою
Ты лишил меня покою.
Как ужасен твой закон,
Мудрых мудрости лишая
И ученых кабинет
В жалкий Бедлам превращая,
Где безумие живет!
Счастлив, кто не знает страсти!
Счастлив хладный человек,
Не любивший весь свой век!..
Я завидую сей части
И с Титанией люблю
Всем насмешникам в забаву!..
По небесному уставу
Днем зеваю, ночь не сплю.

1793

Господь Природы, — бесконечный,
Миров бесчисленных творец,
Источник бытия всевечный,
Отец чувствительных сердец —

Всего, что жизнь в себе питает,
Что видит славу, блеск небес,
Улыбкой радость изъявляет
И в скорби льет потоки слез!

От века сам в себе живущий,
Держащий всё в руках своих;
Нигде не зримый, всюду сущий —
В странах эфирных и земных!

Блаженство, свет, душа вселенной,
Святый, премудрый, дивный бог!
Кто — сердцем, чувством одаренный —
Тебя назвать мечтою мог?

* Сочиненная на тот случай, как безумец Дюмон
сказал во французском Конвенте: «Нет бога!»

Тебя?. И страшным громом неба
Сей изверг в прах не обращен?
Огнем пылающего Феба
Сей злобный смертный не сожжен?

Но ты велик! но ты не знаешь,
Как мстить, наказывать врагов:
Они ничто — ты их прощаешь;
Ты зришь в врагах — своих сынов

И льешь на них дары благие;
Щадишь безумцев жалких кровь.
Исчезнет тьма в умах, и злые
Твою почувствуют любовь.

Любовь!.. и с кротким удивленьем —
В минуту славы, торжества, —
С живым сердечным восхищеньем
Падут пред троном божества;

Обнимут руку всеблагую,
Отцем простертую к сынам;
Восхвалят милость пресвятую —
Рекут: «Есть бог! Мир — божий храм!»

1793

Флаги веют на Босфоре,
Пушки празднично гремят,
Небо ясно, блещет море,
И ликует Цареград.

И недаром он ликует:
На волшебных берегах
Ныне весело пирует
Благодушный падишах.

Угощает он на славу
Милых западных друзей-
И свою бы всю державу
Заложил для них, ей-ей.

Из премудрого далека
Франкистанской их земли
Погулять на счет пророка
Все они сюда пришли.

Пушек гром и мусикия!
Здесь Европы всей привал,
Здесь все силы мировые
Свой справляют карнавал.

И при криках исступленных
Бойкий западный разгул
И в гаремах потаенных
Двери настежь распахнул.

Как в роскошной этой раме
Дивных гор и двух морей
Веселится об исламе
Христианский съезд князей!

И конца нет их приветам,
Обнимает брата брат…
О, каким отрадным светом
Звезды Запада горят!

И все ярче и милее
Светит тут звезда одна,
Коронованная фея,
Рима, дочь, его жена.

С пресловутого театра
Всех изяществ и затей,
Как вторая Клеопатра
В сонме царственных гостей,

На Восток она явилась,
Всем на радость, не на зло,
И пред нею все склонилось:
Солнце с Запада взошло!

Только там, где тени бродят
По долинам и горам
И куда уж не доходят
Эти клики, этот гам,-

Только там, где тени бродят
Там, в ночи, из свежих ран
Кровью медленно исходят
Миллионы христиан…

Первая половина октября 1869

Играю в карты, пью вино,
С людьми живу — и лба не хмурю.
Ведь знаю: сердце всё равно
Летит в излюбленную бурю.

Лети, кораблик мой, лети,
Кренясь и не ища спасенья.
Его и нет на том пути,
Куда уносит вдохновенье.

Уж не вернуться нам назад,
Хотя в ненастье нашей ночи,
Быть может, с берега глядят
Одни нам ведомые очи.

А нет — беды не много в том!
Забыты мы — и то не плохо.
Ведь мы и гибнем и поем
Не для девического вздоха.

4-6 февраля 1922, Москва

Вечернею порою,
Склоняясь над ружьем,
Стоял солдат с тоскою
На вале крепостном.
По небу голубому
Плыл месяц молодой;
По валу крепостному
Вдоль ходит часовой.
Мундир Преображенский
Стан стройный обхватил.
Вокруг мгновенный трепет
И шелест парусов,
Невы невнятный лепет
И крики рыбаков…
Томится чем-то дивным
Душа моя давно.
Шумит река. Но войн
Не слышит плеску волн
И бродит, неспокоен.
Сердечной думы полн.
Луч месяца трепещет
На шпице крепостном,
Огонь восторга блещет
На воине младом.
Луч месяца играет
На трепетных струях,
Огонь души пылает
У воина в очах.
С волненьем обычайным,
Отрадою дыша,
Томится чем-то тайным
Высокая душа.

Грудь юного в волненьи,
Роятся и кипят
Безмолвие в природе,
Но в нем волнует кровь
И к правде и к свободе
Священная любовь.
Кипят в нем и роятся
Высокие мечты
И вылететь стремятся,
Как будто из тюрьмы.

Свое предназначенье
Узнав в тиши ночной,
«Не это ль вдохновенье?» —
Рек воин молодой.

Кто ж был сей
Сей дивный часовой?
Певец наш вдохновенный,
Державин молодой.

1822