Короткие стихи

Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.

Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.

Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!
В последний раз я друга обниму…
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

Май 1925

В авто,
Ппоследний франк разменяв.
— В котором часу на Марсель?—
Париж
Бежит,
Провожая меня,
Во всей
Невозможной красе.
Подступай
К глазам,
Разлуки жижа,
Сердце
Мне
Сантиментальностью расквась!
Я хотел бы
Жить
И умереть в Париже,
Если 6 не было
Такой земли —
Москва.

[1]

3ряй на реку текущу, верх вод созерцает,
 а таин, во в глубине сущих, не видает:
Подобно писание писменно читаяй
 внешняя токмо его есть муж разсуждаяй.
Внутр(ен) них паки не видит, еже суть глубока,
 преходяща зрение неискусна ока.
На сей глубине агнец смеренный плавает,
 а слон великий удоб потоплен бывает.

Я плакал во сне; мне приснилось,
Что друг мой во гробе лежит, —
И я проснулся — и долго
Катилися слезы с ланит.

Я плакал во сне; мне приснилось,
Что ты расстаешься со мной, —
И я проснулся — и долго
Катилися слезы рекой.

Я плакал во сне; мне приснилось,
Что ты меня любишь опять, —
И я проснулся — и долго
Не в силах я слез был унять.

Море — вечное стремленье, горы — царственный покой.
Если ты стремишься к счастью, вверь ладью волне морской:
Час придет, волненьем вечным утомится жадный взор, —
Спи тогда с разбитым сердцем в тихом царстве мертвых гор.

Слова он сыпал, обуян
Ораторским экстазом,
И красноречия туман
Ему окутал разум.

Он стал затылок свой скрести,
Нуждаясь в смысле здравом,
И где не мог его найти,
Заткнул прорехи правом…

Гришка-Вор тебя не ополячил,
Петр-Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? — Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? — Далече.

— Голубочки где твои? — Нет корму.
— Кто унес его? — Да ворон черный.
— Где кресты твои святые? — Сбиты.
— Где сыны твои, Москва? — Убиты.

10 декабря 1917

Матушка в Купальницу по лесу ходила,
Босая, с подтыками, по росе бродила.

Травы ворожбиные ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.

Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.

Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

Только не по совести счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.

Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.

1912

Над полями ходит и сердито ропщет
Злой Неурожай,
Взором землю сушит и колосья топчет, —
Стрибог, помогай!
Ходит дикий, злобный, хлеб и мнёт, и душит,
Обошёл весь край,
И повсюду землю гневным взором сушит, —
Стрибог, помогай!
Губит наших деток неподвижным взором
Злой Неурожай.
Голодом томимы, молим хриплым хором:
Стрибог, помогай!

Ночь… и к чему говорить о любви?
Кончены розы и соловьи,

Звезды не светят, леса не шумят,
Непоправимое… пятьдесят.

С розами, значит, или без роз,
Ночь, — и «о жизни покончен вопрос».

… И оттого еще более ночь,
Друг, не способный понять и помочь,

Друг моих снов, моего забытья,
Счастье мое, безнадежность моя,

Розовый идол, персидский фазан,
Птица, зарница… ну, что же, я пьян,

Друг мой, ну что же, так сходят с ума,
И оттого еще более тьма,

И оттого еще глуше в ночи,
Что от немеркнущей белой свечи,

Луч беспощадный врезается в тьму:
Жить, умирать — все одно одному.

1923

Кому венец: богине ль красоты
Иль в зеркале ее изображенью?
Поэт смущен, когда дивишься ты
Богатому его воображенью.

Не я, мой друг, а божий мир богат,
В пылинке он лелеет жизнь и множит,
И что один твой выражает взгляд,
Того поэт пересказать не может.

Можно вздрогнуть от звука шагов,
Не из чувства обмана,
А из жажды остаться вдвоем в нетревожимом счастии
снов,
Под владычеством чары, воздушной, как грань
облаков,
Можно горько бояться, что светлые хлопья тумана
Разойдутся — не слившись, умрут,- слишком рано.

О, в душе у меня столько слов для тебя и любви,
Только душу мою ты своею душой позови.

Я как сон пред тобой, я как сон голубой,
Задремавший на синем цветке.
Я как шорох весны, я как вздох тишины,
Как тростник наклоненный к реке.
Я как легкий ковыль, как цветочная пыль,
Каждый миг и дышу, и дрожу.
Я как летняя мгла, что светла и тепла,
И тебе все без слов я скажу.

1928

Вчера я шел по зале освещенной,
Где так давно встречались мы с тобой.
Ты здесь опять! Безмолвный и смущенный,
Невольно я поникнул головой.

И в темноте тревожного сознанья
Былые дни я различил едва,
Когда шептал безумные желанья
И говорил безумные слова.

Знакомыми напевами томимый,
Стою. В глазах движенье и цветы —
И кажется, летя под звук любимый,
Ты прошептала кротко: «Что же ты?»

И звуки те ж, и те ж благоуханья,
И чувствую — пылает голова,
И я шепчу безумные желанья
И лепечу безумные слова.

Утро и вечер, солнце и мрак —
Белый рыбак, черный рыбак.
В мире как в море; и кажется мне:
Мы, словно рыбы, плывем в глубине.

В мире как в море: не спят рыбаки,
Сети готовят и ладят крючки.
В сети ли ночи, на удочку дня
Скоро ли время поймает меня?

_Пер. Н.Гребнева

_Идиллия Мосха

Когда по синеве морей
Зефир скользит и тихо веет
В ветрила гордых кораблей
И челны на волнах лелеет;
Забот и дум слагая груз,
Тогда ленюсь я веселее —
И забываю песни муз:
Мне моря сладкий шум милее.
Когда же волны по брегам
Ревут, кипят и пеной плещут,
И гром гремит по небесам,
И молнии во мраке блещут,—
Я удаляюсь от морей
В гостеприимные дубровы;
Земля мне кажется верней,
И жалок мне рыбак суровый:
Живет на утлом он челне,
Игралище слепой пучины,
А я в надежной тишине
Внимаю шум ручья долины.

1821

На город упали туманы
Холодною белой фатой…
Возникли немые обманы
Далекой, чужой чередой…

Как улиц ущелья глубоки!
Как сдвинулись стены тесней!
Во мгле — потускневшие строки
Бегущих за дымкой огней.

Огни наливаются кровью,
Мигают, как чьи-то глаза!..
… Я замкнут здесь… С злобой, с любовью.
Ушли навсегда небеса.

2 декабря 1904

Так! Он спасен — иначе быть не может!
И чувство радости по Руси разлилось…
Но посреди молитв, средь благодарных слез,
Мысль неотступная невольно сердце гложет:
Все этим выстрелом, все в нас оскорблено!
И оскорблению как будто нет исхода:
Легло, увы! легло позорное пятно
На всю историю Российского народа!

Неустрашимый самохвал
Так нам палит и дует в уши;
Послушай: бьет всех на повал.
Посмотришь: только бьет баклуши.

Не бывает любви несчастливой.
Не бывает… Не бойтесь попасть
В эпицентр сверхмощного взрыва,
Что зовут «безнадежная страсть».
Если в душу врывается пламя,
Очищаются души в огне.
И за это сухими губами
«Благодарствуй!» шепните Весне.

Синеет снеговой простор,
Померкла степь. Белее снега
Мерцает девственная Вега
Над дальним станом крымских гор.

Уж сумрак пал, как пепел сизый,
Как дым угасшего костра:
Лишь светится багряной ризой
Престол Аллы — Шатёр-Гора.

Они меня истерзали
И сделали смерти бледней, —
Одни — своею любовью,
Другие — враждою своей.
Они не мой хлеб отравили,
Давали мне яда с водой, —
Одни — своею любовью,
Другие — своею враждой.
Но та, от которой всех больше
Душа и доселе больна,
Мне зла никогда не желала,
И меня не любила она!

Л. А. Т.

НА ЗЕМЛЕ

— «Забилась в угол, глядишь упрямо…
Скажи, согласна? Мы ждем давно».
— «Ах, я не знаю. Оставьте, мама!
Оставьте, мама. Мне все равно!»

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

О будь печальна, будь прекрасна,
Храни в душе осенний сад!
Пусть будет светел твой закат,
Ты над зарей была не властна.

Такой как ты нельзя обидеть:
Суровый звук — порвется нить!

В ЗЕМЛЕ

— «Не тяжки ль вздохи усталой груди?
В могиле тесной всегда ль темно?»
— «Ах, я не знаю. Оставьте, люди!
Оставьте, люди! Мне все равно!»

НАД ЗЕМЛЕЙ

— «Добро любила ль, всем сердцем, страстно?
Зло — возмущало ль тебя оно?»
— «О Боже правый, со всем согласна!
Я так устала. Мне все равно!»

Беззащитный сон глубины
Отразился в руках судьбы
Бледно-жёлтою нитью зари
Перевязаны руки царей
Всё готово на небесах
Ждите, тише, он настаёт
Тот внезапный трепет в часах
Тот ошибочный странный звон

И осень, которая вдруг началась
Прилежно,
Меня веселит на сей раз
И тешит.
Она мне настолько мила,
Что надо
На время оставить дела
Земные…
Шататься и скуки не знать
Осенней.
Да кто это вздумал пенять
На скуку!
Ленивы мы думать о том,
Что, может,
Последняя осень последним листом
Тревожит.

Властитель умирал. Льстецов придворных стая
Ждала его конца, сдувая с горностая,
Одежды короля пылинки, между тем,
Как втайне думала: «Когда ж ты будешь нем?»

Их нетерпение заметно королю
И он сказал, съев ломтик апельсина:
«О верные рабы! Для вас обижу сына:
Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю!»

И только он умолк — в разнузданности дикой
Взревели голоса, сверкнули палаши.
И вскоре не было у ложа ни души,-
Лишь двадцать мертвых тел лежало пред владыкой.

Июль 1911

На столике банка,
Под банкой стакан,
Под стаканом склянка,
В склянке таракан…

Ax, как ему не стыдно!
Не мил ему свет…
Все насквозь ведь видно,
А он — не одет…

В которую из двух влюбиться
Моей судьбой мне суждено?
Прекрасна дочь и мать прекрасна,
Различно милы, но равно.
Неопытно-младые члены
Как сладко ум тревожат мой! —
Но гениальных взоров прелесть
Всесильна над моей душой.
В раздумье, хлопая ушами,
Стою, как Буриданов друг
Меж двух стогов стоял, глазея:
Который лакомей из двух?.

Год написания: 1834-1836

Прилетел журавушка
На старые места:
Травушка-муравушка
Густым-густа!
Ивушка над заводью
Грустным-грустна!
А водица в заводи
Чистым-чиста!
А заря над ивушкой
Ясным-ясна!
Весело журавушке:
Весным-весна!

Порой умолкнет завыванье
Косматых ведьм, декабрьских вьюг,
И солнца бледное сиянье
Сквозь тучи робко вспыхнет вдруг…

Тогда мой сад гостеприимней,
Он полон чуткой тишины,
И в краткой песне птички зимней
Есть обаяние весны!..

1894

В пустом, сквозном чертоге сада
Иду, шумя сухой листвой:
Какая странная отрада
Былое попирать ногой!
Какая сладость все, что прежде
Ценил так мало, вспоминать!
Какая боль и грусть — в надежде
Еще одну весну узнать!